Но Федор неожиданно принялся подробно рассказывать ему об истории убийства Крота, о Мироне и его компании, о недавнем нападении на него людей Зямы Павлычко.
От того, что говорил ему гость, Мотя забыл про кофе, и тот чуть не убежал у него. Откровения Артюхова привели его в состояние шока. Он никак не ожидал, что жестокое убийство Кротова дело рук Мирона и компании.
- Но позвольте... - вставил наконец реплику ошеломленный Мотя. Ведь говорят, что это некто Аджиев подстроил взрыв машины Крота?
- Я работаю теперь у Аджиева, - ответил Федор. - А потом, Крот ясно сказал мне: "Мирон..."
- Вы работаете у Аджиева?.. - Мотя замолк, окончательно потеряв дар речи. Он суетливо разлил кофе по чашкам и сел напротив Федора, смотря на него почти с благоговейным ужасом.
- Да, пришлось, но это особая история... - Здесь Федор решил напустить туману.
- А Шиманко? Вы знаете его? - спросил любопытный Мотя.
- Знаю. А что? - Глаза гостя смотрели испытующе.
Мотя немного растерялся. Вопрос был слишком прямой. Но подобного же ответа на него он не мог дать. Аджиев, Шиманко, Левочкин - эти фамилии для него сейчас связывались в одну цепь. По своим каналам он имел достоверную информацию о том, насколько сейчас тесно сплеталась эта цепочка. Шиманко хотел контролировать дела Аджиева, а Левочкин закидывал сеть на них обоих. Аджиев оказывался пока самым слабым звеном: он наверняка не догадывался о маневрах Левочкина и о роли Генриха Карловича в этой сложной игре.
К Аджиеву у Моти подходов до сих пор не было. Лишь однажды он кое-что продал насчет него за немалые деньги - и кому? Лесному, который жестоко поплатился за свой интерес к делам Артура Нерсесовича, так, кажется, его зовут... А теперь перед ним сидел человек, который имел прямой выход на всесильного миллионера. И он, похоже, также участвовал в какой-то запутанной операции с неизвестным исходом. Мотя решил проигнорировать его прямой вопрос, но молчание затягивалось, и тогда он неопределенно сказал:
- Вы как-то уж чересчур рискуете... Стоит ли? Паспорта я вам, разумеется, сделаю и посоветую, куда лучше уехать. Здесь я действительно спец...
- Но я-то как раз слышал, что у вас широкие интересы... - в тон ему ответил Федор.
Мотя быстро взглянул на него, а Федор продолжил:
- Аджиев чрезвычайно щедрый человек, но он не любит, когда его загоняют в угол...
- Кто же это любит? - засмеялся Мотя, поняв, что главное сказано. - Наверное, вашему хозяину можно помочь. Мне надо посоветоваться, поговорить. Сам-то я что! Коллекционер, любитель искусства. Даже посредником в таких конфиденциальных делах не могу выступать. Я и разговаривать об этом не стал бы ни с кем, если бы вас не прислал Семен. Вы через недельку позвоните. А пока давайте все-таки пить кофе и расскажите мне, к какому сроку вам нужны паспорта.
Раздольский прилетел лондонским рейсом в аэропорт Шереметьево-2 холодным и сырым вечером. Кутаясь в легкий плащ, он получил багаж, прошел таможню и вышел в зал. Его никто не встречал. Нет, не такими он представлял себе и свой вояж в Англию, и свое возвращение.
Он приехал к руинам, еще не полностью отошедший после кошмарного подвала и своего чудесного спасения. Даже любимая им Англия не смогла развеять его хандру и предчувствия нелегкой жизни в Москве. Похоже, он потерял все: положение, состояние, любимую женщину. Следовало начинать все заново. Оставались друзья, на них-то и была одна надежда.
Аджиев должен оставить его в покое. В конце концов, вся ответственность за эту историю делилась поровну между ним и Еленой. Женщина была даже смелее и решительнее. Почему-то Ефрем Борисович в отдалении от нее все больше и больше ощущал себя жертвой. Да, вот именно, он стал жертвой: ее красоты, ее неутоленной страсти и желаний.
"На этом месте мог оказаться кто угодно, - рассуждал он, - но подвернулся я, и она полюбила меня..."
Раздольский не замечал, что своими рассуждениями он унижает себя, низводя до положения простого статиста, которому не по таланту выпало сыграть заглавную роль.
Он ничего уже не хотел, кроме как спокойно пожить на своей даче вместе с любимой собакой, пить чай с соседями, болтать о ничего не значащих пустяках, а по утрам ездить на работу и не бояться за свою жизнь, не прятаться по дворам и подъездам, не оглядываться на всякого идущего позади человека.
Он взял такси до своей квартиры на Патриарших прудах и только в машине вздохнул свободно впервые за этот месяц, потому что и в Англии его не отпускали тоска и беспокойство, как будто кто-то все время гнался за ним по пятам.
Ничто в последнее время не радовало Мирона Львовича. И даже в своем кабинете в "Золотом руне", который он обустраивал с такой любовью, Витебский не чувствовал привычного комфорта.
Зеркало отражало его бледное лицо с дряблыми мешочками под глазами, и он понимал, что устал, пора бы устроить отпуск, но никак не мог оторваться от Москвы. Ему казалось: отъедь он куда-то на время, и его место рядом с боссом будет тут же занято. Оно и сейчас уже почти не принадлежало ему. Ненавистный интриган, секретаришка Яков Захаров теперь постоянно вертелся рядом с Шиманко, так что Мирону Львовичу доступ для личных бесед с начальником был намертво перекрыт.
Сам же Генрих Карлович его к себе не вызывал. Он целиком сосредоточился на новом изобретении своего поднаторевшего в аферах ума - на фонде. Пробил для него шикарное помещение в центре Москвы и пропадал там целыми днями.
Некогда процветающее "Золотое руно" хирело на глазах. Меньше стало появляться авторитетной публики, знаменитый ресторан отдавал запахами второразрядного шалмана, за картами собиралась какая-то сомнительная шваль, разболталась обслуга, а охрану почти целиком перетянул в новое помещение Шиманко.
Не радовало его и то, что пришлось вдрызг разругаться с Зямой Павлычко после неудачной акции последнего в отношении Стреляного. Это была чистая самодеятельность самолюбивого Зямы и его людей, закончившаяся тремя трупами и одним без вести пропавшим.
Федор после этого исчез, и непонятно было, знает ли он, чьих это рук дело. Но Мирон Львович уверен был, что знает. Иначе не пропал бы четвертый охранник, из которого и вытрясли, конечно, нужные сведения.
Мирон чуть ли не в кровь разбил морду Зяме, потому что почти ежедневно Шиманко справлялся у него, не появился ли Федор и нельзя ли как-то связаться с ним, а Витебскому нечего было ответить боссу, тон которого становился все жестче.
Но и появление Федора не сулило Мирону Львовичу ничего хорошего. Тот наверняка все выложит Шиманко о нападении на него, как он однажды высказался про слежку. И тогда... Витебский боялся даже загадывать, что тогда произойдет. Он окончательно убрал Зяму в тень, оставив за ним обязанности надзирать за сбором привычной дани с контролируемых ими коммерческих структур, наказав, чтобы тот поменьше вертелся в "Руне". А сам вместе с Костиком изо всех сил пытался поддерживать едва тлеющий огонек респектабельности и порядка в их заведении.
Вот сегодня с утра он с подачи Костика взял на службу двух новых охранников, один из которых оказался бывшим гэбэшником. Шиманко будет доволен, он недавно предупредил Мирона Львовича, что от блатных надо постепенно освобождаться.
Высоко теперь взлетел босс. Скоро прежним дружкам и руки не подаст, сшивается днями в правительстве или в администрации Президента. Что ж, отмывая такие бабки, и сам становишься чистеньким. А там, глядишь, сунул "зелененьких" на какую-нибудь задристанную партийку, и ты - депутат. Сидишь с умным видом в креслах, голосуешь, помощники суетятся, свора писак тянут микрофоны: "А что вы думаете о бюджете?.."
Тьфу... Мирон Львович сплевывает в сердцах, представив такую картину. Но Шиманко обязательно нарисуется подобным образом. Слово "истеблишмент" - для него звучит заманчивее, чем миллион баксов, тем более что впихнуться в эту касту стоит гораздо дешевле.
Невеселые раздумья Мирона Львовича прерывает звонок босса, который опять интересуется Федором, и тогда Мирон Львович набирается храбрости и спрашивает, не нужен ли лично он Шиманко. Но тот отрезает, что нужен лишь вместе с Артюховым.
"Убить, что ли, мне этого Зяму?" - с отвращением думает Витебский и понимает, что окончательно лишился расположения Генриха Карловича.
Он зовет Костика, накручивает его против Павлычко, требует, чтобы они вдвоем разбились, а разыскали этого уголовника. Но в душе понимает: бесполезно. К аджиевским владениям у них подходов нет.
Артур Нерсесович в торжественной позе римского патриция сидит за столом. Перед ним - две магнитофонные кассеты. Ни один мускул на его лице не выдает то чувство ликования, которое бушует у него внутри.
Федор, сидящий напротив, молчалив и тоже невозмутим. Понимает ли этот мальчишка, что он добыл для него? Артур Нерсесович скользит по нему взглядом, но, похоже, выдержки тому не занимать. Этот черт хоть и уголовник, но с большим достоинством. Не хотел бы Артур Нерсесович иметь его во врагах.
- Ты сделал большое дело для меня... - говорит Аджиев. - Здесь такие переговоры, которые открывают мне все их планы.
Федору необязательно знать, какие это планы. Но он понимает, что хозяина взялись убрать по-другому, когда не получилось просто убить его.
- Фирма туфту не гонит... - смеется он.
- Как только ты вышел на них, этих людей? - пристально смотрит на него Аджиев. - Уж не те ли это голубчики, чьи видеокассеты и пленки мы взяли в сейфе Лесного?
- Может быть, может быть, - замечает Федор уже серьезно. На эту тему он распространяться не собирается.
Аджиев понимает это и меняет направление разговора.
- Они остались довольны вознаграждением? - спрашивает он.
- Вполне. И я тоже.
- Да ты у меня скоро будешь миллионером, - усмехается Артур Нерсесович. - Что ж, ты заслужил. Я зря денег не плачу.
Федор выходит от него и сталкивается в саду с Еленой, которая, видимо, только что вернулась из города. На ней легкое короткое пальтишко цвета кофе и такая же маленькая шляпка. Она видит Федора и тут же подходит к нему, не здороваясь, сразу же говорит шепотом:
- Вы не знаете, есть слух, что Ефрем Борисович в Москве?
При этом щеки ее бледнеют, а глаза смотрят просяще, жалобно.
- Уточню, - бросает Федор. - Да вы не волнуйтесь так. Постараюсь сегодня же узнать.
Елена идет к дому, навстречу услышавшему, что она возвратилась, мужу. Раненая птица, которой уже никогда не суждено взлететь.
Федору жаль ее, но он почти уверен, что Раздольский окончательно решил порвать с ней всякие отношения. Страх перед Аджиевым перевешивает у него все другие чувства.
Он думает о Светлане и не может представить, как бы она поступила в подобной ситуации. Но, слава Богу, он не Аджиев, хотя за измену... Нет, Федор не способен додумать дальше. Вот ведь даже Артур Нерсесович простил жену. Только простил ли?
Федор приближается к воротам, где он оставил свой автомобиль. Ему ужасно хочется заехать в "Руно". Теперь туда в охрану устроились по липовой рекомендации Колян и Сашка. Сам Мирон взял их. По их рассказам, там бардак и запустение, постоянные распри между Зямой и Витебским, а Шиманко в "Руне" почти не появляется.
Уж, конечно, Зяма взял много на себя, когда "наехал" на него. Он навестит их, обязательно навестит, когда там не будет Павлычко. Наверняка Шиманко не раз спрашивал о нем - вот почему Мирон и бесится. Но пока заезжать в "Руно" рано. Пусть господин Витебский получше осознает, кого они потеряли в лице Федора.
Он решает не возвращаться в город, а прямо с кольцевой выбраться на Рязанское шоссе, чтобы заглянуть к Игнату с его постояльцами. Он давно не навещал старика, а ведь ему скоро понадобятся его "игрушки". Свою просьбу и пожелания он уже передал через Мишку в ту роковую ночь.
Вечером же он вернется в город, и тогда можно будет заняться просьбой Елены, хотя нет ничего проще ей самой набрать телефонный номер квартиры или дачи Раздольского. Боится. Его приговор явится для нее окончательным крушением всех надежд. А в том, что так будет, Федор не сомневается.
После обеда с женой, за которым Елена выглядит чрезвычайно рассеянной, Артур Нерсесович собирается на встречу с банкиром Левочкиным.
Он, конечно, заметил состояние жены, но не хочет лишними разговорами перебивать свое бойцовское настроение. Кассеты с записями бесед Левочкина с Шиманко, а также некоторых разговоров Шиманко у себя в новом офисе, которые так удачно и вовремя принес ему Федор, раскрыли перед Артуром Нерсесовичем все их планы по поглощению его дела, по взятию его финансовых операций под свой контроль. Теперь Аджиев вооружен против них и не пойдет ни на какие заманчивые компромиссы, которые предложил ему Шиманко. А он ведь даже колебался, не принять ли ему некоторые, весьма выгодные на первый взгляд идеи. Теперь теневая подоплека их охоты на него раскрылась перед ним. Он будет тянуть время, а потом нанесет удар сам. У него есть и свои связи в правительстве, которые помогут ему без всяких аукционов получить преимущественное право для приватизации намеченного им химкомбината. И уж, конечно, он не отдаст его в управление людям Шиманко. Для этих целей у него уже есть на выбор солидные иностранные фирмы. Тревожным, однако, было то, что Левочкин откуда-то узнал о его планах купить телеканал. Артур Нерсесович терялся в догадках, кто мог бы продать и эту сверхсекретную информацию прыткому банкиру. Ведь об этом проекте знало считанное число доверенных лиц.
Аджиев целует жену и обещает ей вернуться пораньше.
"Она скучает, - думает он, - в сентябре нам нужно обязательно уехать за границу".
- Подумай, - обращается он к ней уже на выходе, - по каким странам тебе хочется попутешествовать. Что-то мы засиделись в Москве.
Этот вечер показался Елене самым длинным в ее жизни. Знать, что он в Москве, рядом, и в то же время не иметь возможности поговорить с ним, коснуться его рукой, прижаться, ощутить на губах ответный поцелуй. Какая это была мука!
Елена сидела на террасе в молчании и одиночестве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45