Кажется, его резоны убедили Стреляного, к доводам Звонарева присоединились и Сашка с Коляном.
Федор достал пиво из холодильника и решил немного поспать. Потом вспомнил, что надо бы послушать, какие звонки остались на автоответчике. Первое же, что он услышал, был тревожный голос Светланы, которая буквально умоляла его приехать.
Федор, забыв о сне, набрал номер девушки, но никто не подходил. Тогда он бросился к дверям.
Чего он только не передумал, пока несся в Мытищи. Самые невероятные и страшные картины рисовало ему воображение. Судя по всему, звонок состоялся еще вечером, когда он сидел в "Утесе". За это время много чего могло произойти, и жуткая мысль о том, что они все-таки выследили его у Светланы, огнем жгла его.
Несколько раз он проехал на красный, дважды его останавливала милиция за превышение скорости, но он без слов совал деньги, одержимый желанием добраться быстрее, всячески сдерживая петлей охвативший горло ужас.
Вот и знакомый дом, подъезд, квартира. Все тихо. Он открывает дверь и входит в квартиру. Везде порядок, не видно ни следов борьбы, ни нападения. Федор облегченно опускается на стул в кухне. И видит на столе записку: "Обязательно дождись меня. С."
Фу, как она напугала его. На ватных ногах он бредет в комнату, падает без сил на диван и засыпает, не раздеваясь.
- Федор, Федор... - Мягкая рука теребит его за плечо.
Он с трудом продирает глаза. Сумрачная комната, душно, шея затекла от неудобного положения во время сна на валике старенького дивана.
Любимое личико с жалобными глазами белеет в полутьме. Так близко... Он притягивает к себе девушку, утыкается губами во влажный податливый ротик. Родное, известное до малейшей родинки тело.
- Федор, Федор, - повторяет она, упираясь ему в грудь руками. Подожди. Надо поговорить.
И тут он вспоминает все. Садится и смотрит на нее испытующе.
- Что случилось, Ланка?
Она тихонько плачет, прижимаясь головой к его плечу.
- Да говори же... - не выдерживает Федор этой муки: видеть ее слезы.
- Он против... - сквозь тихие рыдания произносит она.
- Кто? Против чего? - недоумевает Федор.
- Петр Петрович, отчим... - Девушка смотрит теперь на Федора почти враждебно, и он пугается этой перемены еще больше, чем ее слез.
- Объясни толково, - просит он, отстраняясь от нее, хотя уже сообразил, в чем дело. Язык как деревянный, и страшно болят руки, которые вчера чуть не вывернули нападавшие.
- Я все рассказала ему, ну, что мы подали заявление... Ведь я же хочу, чтобы он был на свадьбе. Так? - говорит она. - А он стал кричать... Он не хочет этого...
- Может, черт с ним? - осторожно спрашивает Федор. Он понимает, на какую деликатную почву ступил. - Или для тебя так важно его согласие? И поэтому ты откажешь мне?
Глаза Федора сужаются, его начинает бить озноб, хотя в комнате невероятная жара. Девушка видит его реакцию, вскакивает и садится за стол.
- Федя, - умоляющим тоном говорит она, - у меня, кроме него, никого нет. Его нужно уговорить... Мы сможем сделать это, постепенно... Вот увидишь... Я буду к нему ездить...
- Давай поедем вдвоем. - Федор немного успокаивается. - Но никак нельзя переносить свадьбу, слышишь? Сделаем так, как задумали. Я уже пригласил друзей, Ланка. И мы сразу же уедем... Отчим увидит, что у тебя все хорошо. Я ведь не чувак какой-то. Ну, пусть сидел, да, но с тобой мы начнем новую жизнь. Я готов на все ради тебя. Я люблю тебя...
Она смотрит на него расширенными, горящими глазами, и ему на секунду кажется, будто она смотрит прямо в душу, изучает, следит... Неужели ей еще непонятно, как он предан? Неужели она в чем-то еще сомневается?
- Он лишит меня наследства, - вдруг говорит девушка.
Федор озадаченно смотрит на нее, а потом улыбается:
- Глупенькая, зачем тебе этот музей? Он ведь и так все собирается отдать государству, помнишь, он говорил?
- Это - целое состояние, - тихо шепчет она, а потом вскакивает и уходит на кухню.
Федор некоторое время сидит в раздумье, но потом следует за ней. Светлана сидит у стола, закрыв лицо руками. Он отворяет окно, с наслаждением вдыхая запах ночных цветов на клумбе внизу, и садится напротив. Сейчас он готов ей сказать, что они богаты и без наследства отчима, но девушка опережает его.
- Да, ты прав, я глупенькая, - медленно говорит она. - Забудем об этом. Сделаем так, как решили.
У Калаяна безумное больное лицо. Он сидит перед хозяином какой-то расплывшийся, бесформенный, непривычно ссутулившись. Взгляд Аджиева, тяжелый, из-под приспущенных век, не обещает Армену ничего хорошего. Уж он-то изучил повадки шефа. Но Калаян не знает, в чем он проштрафился, и оттого чувствует себя еще более неуверенно. После той истории с его захватом их отношения потеряли прежнюю доверительность, и вот - опять он, значит, совершил какой-то прокол.
- Тебе известна фамилия Шиманко? - спрашивает Артур Нерсесович. Он только недавно вернулся с правительственного приема и еще не снял свой выходной костюм.
Калаян роется в памяти, потом достает свой электронный кондуит. На экранчике высвечивается: Шиманко Генрих Карлович, руководитель фонда помощи детям-сиротам Чечни, содиректор банка "Омега". Дальше идут сведения о банке. Негусто. Какая-то ничтожная личность. Зачем он понадобился хозяину?
- Ну, так что там у тебя? - лениво спрашивает Аджиев.
- Мелочь какая-то... - пожимает плечами Калаян.
- Мелочь? - Аджиев вскидывает брови. - Эту "мелочь" ко мне сегодня на приеме подвел познакомиться бывший писака, помощник вице-премьера, И эта "мелочь", - Артур Нерсесович играет калаяновским словцом, - тащит меня в крупную авантюру. Это - рэкет новыми средствами, когда всякая мразь липнет к днищу большого корабля, чтобы поплавать с его помощью. Эта "мелочь" - негласный владелец "Руна", будь оно проклято. У тебя, конечно, тоже ничего нет об этом в твоих мозгах? На хрен ты нужен мне с такой службой. Можешь быть свободен. Совсем свободен.
Калаян хватает ртом воздух, собираясь что-то сказать, но Артур Нерсесович указывает ему рукой на дверь.
- Вон! - почти кричит он.
Елена, находящаяся на террасе, слышит крик мужа, а потом видит Армена Калаяна, почти бегом идущего по ступенькам в сад. Сердце ее замирает. Она видела, что Артур Нерсесович приехал с приема не в духе, но, конечно, ни о чем не спросила его. С тех пор как она не участвует в делах фирмы, он вообще никогда не говорит с ней о работе.
И все же она решается и идет к его кабинету. Постучав, входит. Он сидит за совершенно пустым столом и курит трубку.
При виде Елены лицо его смягчается, он поднимается ей навстречу. Она и раньше-то была редкая гостья здесь.
Женщина садится в то же кресло, где только что бесславно закончилась карьера Калаяна.
- Ты чем-то огорчен? - спрашивает она. Аджиев понимает, что она слышала его крик и видела убегающего Армена. Но он совершенно не собирался посвящать ее в свои взаимоотношения со служащими.
- Ах, ерунда, - отмахивается он, любуясь ею. - Тебе замечательно идет быть беременной. Ты стала еще лучше.
Она опускает голову и краснеет. Он не скажет ей ничего, но она должна, обязана сказать. Ведь она понимает, что людей, владеющих секретами фирмы, просто так не выгоняют.
- Арт, - произносит она очень серьезно, - если тебя чем-то не устраивает Армен, договорись с ним по-хорошему.
- Ну, конечно, моя радость. - Он подходит к ней, берет и целует ее руку. Новое, подаренное им недавно кольцо с колумбийским изумрудом украшает ее длинный тонкий пальчик. Камень на свету брызжет зелеными искрами.
- Прелестно, - замечает Аджиев, рассматривая перстень. - Оттенки свежей зелени необыкновенно подходят к твоей коже. Тебе надо заказать в Париже шелковый наряд в этих тонах.
Мотя возится со своими любимыми гардениями, растущими в больших горшках у него на подоконнике в спальне. Подрезает сухие листья, разрыхляет землю, поливает водой, пропущенной через очиститель, удобряет.
Это его маленький садик, приносящий ему радость и успокоение. Он даже разговаривает с цветами.
Сегодня Мотя никуда не собирается. Вчера в доме одного известного актера он допоздна играл в бридж, потом спал до обеда.
Мотя решает устроить себе день отдыха. Он даже выключил телефон. На проигрывателе крутится его любимая музыка: он слушает "Кармен" в итальянской записи с Пласидо Доминго и буквально млеет от счастья.
Толстенькие ляжки оперных певцов всегда необыкновенно возбуждали его. Мотя не любит балета, слишком уж там все эфемерно, воздушно, а он любит дородную мужскую плоть, может быть, еще и потому, что сам худощав не в меру. Но зад у него ничего... Мотя вертит перед зеркалом округлой попкой, затянутой в розовое облегающее трико. Сколько, однако, поклонников у его задницы. Мотя устал от них. У большинства из них половой вопрос торчал в башке наподобие раковой опухоли. А он не принадлежал к такого рода озабоченным типчикам. Он презирал бесконечную жеребятину и болтовню о плотском. Это еще было бы простительно в пубертатном возрасте, но для солидного мужчины - дурной тон. Однако, с другой стороны, претили ему и всякие общественные путы и условности, он видел в сексе путь обретения человеческой индивидуальности, а в бесплодном подавлении его - больше зла и боли, чем в естественном следовании своим влечениям.
Мотя Шклявый был вообще-то философ и большой оригинал, да иначе и быть не могло, в противном случае дорожка в те великосветские дома и богемные салоны, где он блистал, являясь всеобщим любимцем, была бы для него закрыта.
Мотя как раз приступил к опрыскиванию листьев гардений из пульверизатора, наслаждаясь тонким ароматом цветов, как в дверь позвонили.
Он никого не ждал, но, видимо, опрометчиво зажженный и оставленный им свет в окнах кабинета, выходящих на улицу, выдал его.
Было уже где-то около семи вечера. Беззаботно проведенный день грозил окончиться какой-нибудь занудной болтовней, а то и докучными приставаниями. Мотя был ветреным, как юная дева, и не любил долгих привязанностей, хотя всякий раз как-то так ухитрялся расставаться со своими любовниками, что они продолжали сохранять дружеские отношения. Он был исключительно деликатен в той сфере, которая касалась чувств.
Мотя осторожно приблизился к двери, не включая света в прихожей, бесшумно открыл первую, деревянную, на большом панорамном экранчике глазка отразился незнакомый ему молодой привлекательный мужчина, очень прилично одетый.
Хозяин квартиры аккуратно прикрыл деревянную дверь и задумался. Всякая встреча с незнакомым человеком сулила приключения, а Мотя приключений не любил.
Звонок зазвонил настойчивее. В той же мере, в какой Мотя опасался приключений, он был любопытен. Следовало хотя бы спросить этого молодца, не ошибся ли тот квартирой? Он накинул халат и, таки включив переговорное устройство, вежливо поинтересовался, кто нужен пришедшему.
Ответ вселил в Мотю уныние: неизвестный пришел именно к нему по рекомендации Звонарева.
Пришлось открыть дверь и впустить его в квартиру. Мотя неплохо относился к Звонареву, однажды тот вполне бескорыстно помог ему и вообще не имел привычки доставать его никакими просьбами. Так что если уж он прислал кого-то, значит, дело было неотложное.
"Паспорт", - решил Мотя, но с порога вести разговор было неудобно, и он пригласил гостя на кухню, которая выглядела у него вполне по-европейски.
Молодой человек с удовольствием огляделся. Кухня отличалась комфортом и к тому же была со вкусом оформлена.
- Красиво у вас... - искренне похвалил гость обстановку.
- А я хотел извиниться, что принимаю вас здесь, да еще в халате, потупился Мотя.
- Вот маленький сувенир от меня с Семеном. - Молодой человек достал из пакета и положил на стол коробку с баснословно дорогим французским коньяком. Коньяки были слабостью Моти - так сказал Семен. Затем продолжил: Извините, я не представился: Федор Артюхов.
- Очень приятно, - слегка усмехнулся хозяин, оценив презент и сообразив, что начало обещает не столь короткую беседу.
- Кофе желаете? - предложил он.
Федор согласно кивнул и попросил разрешения закурить. Мотя сам не курил, но отказывать в просьбе гостю не стал. Он занялся приготовлением кофе.
- Семен говорил мне, что вы коллекционер, - заметил Федор. - У меня в Москве есть еще знакомый, который занимается коллекционированием живописи.
- Кто же это? - откликнулся Мотя, выключив кофемолку.
- Господин Збарский, - бросил Федор. Такое начало разговора он придумал заранее.
- Вот как? - Мотя всплеснул руками. - Петр Петрович? Я прекрасно его знаю.
- Возможно, мой будущий тесть... - скромно сказал гость.
- Да, да, у него же есть приемная дочь, - затараторил Мотя. - Я слышал, но не видел ни разу. Наверное, прелестная девушка?
- Я полностью пропал, - засмеялся Федор. Глаза у Моти довольно блестели. Он любил людей, которые принадлежали хоть каким-то концом к его кругу. Но этот Артюхов, где-то он слышал эту фамилию, с чем-то она ассоциировалась у него. С чем? Или - с кем? Боже мой, Мотя вспомнил: погибшая "бригада" Лесного, разговор в сауне, где были он, Звонарь и Зяма. Артюхов искал, к кому приткнуться... Кто-то просил за него? Зяма, что ли? Неужели это тот самый Артюхов, кажется, у него есть кличка - Стреляный... Мотя не знал, стоит ли ему проявлять свою осведомленность. Судя по виду гостя и его предполагаемой женитьбе, он неплохо устроился.
Мотя насыпал кофе в джезву, залил кипятком и поставил на противень с песком, подогреваемым электричеством.
- Вы любите с сахаром? - .спросил он, скрывая волнение.
- Да, пожалуй, - откликнулся Федор. Он как раз думал о том, что именно знает о нем хозяин.
А Мотя колдовал над джезвой, слегка подсыпая в поднимавшуюся кофейную шапку смолотый в пыль миндальный орех. Он был гурманом.
- Понимаете, - начал Федор, - жизнь складывается так, что мне и моей будущей жене придется уехать. И я хотел бы здесь целиком положиться на вас. Паспорта, визы - это, конечно, главное, но еще мне нужен совет - куда лучше нам скрыться.
- Большие неприятности? - спросил Мотя, ожидая краткого ответа, потому что на эти темы в их среде не принято было распространяться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45