Выбирай: или ко мне, или в могилу.
— Расстреляете или как? Может, живым сожжете?
— Что-нибудь придумаем. А если ко мне — обещаю генеральское звание. Помнишь в Ялте начальника санатория Мальцева? Он здесь — генерал-майор, а в Совдепии выше подполковника не вырос.
— У него заслуг много. Бургомистром Ялты был, тысячи людей на тот свет отправил.
— К сожалению, иногда приходится быть жестоким. Ну, Алексей Иванович, по рукам? Жалованье хорошее, жить будешь роскошно…
После Орлов так и не смог понять, почему именно в этот момент его охватила такая лютая ненависть к Власову, к этому большеротому очкастому человеку, деловито предлагавшему изменить Родине, что он вскочил, вцепился в верхние карманы френча испуганно отшатнувшегося Власова и выкрикнул:
— Сволочь! Предатель! Морда поганая!..
Вбежали поручик Астафьев и унтер-офицер, схватили Орлова за руки, надели наручники. Потом вошел высокий полковник с бородой. Власов, брызжа слюной, орал:
— Вниз! Не давать ни пить, ни жрать!..
У входа в подвал Астафьев предупредил:
— Осторожно, ваше благородие! Тут шесть ступенек, одна вся развалилась. Я тут недавно чуть себе шею не свернул. И света нет. Комендант экономит. Ну вот и пришли.
Щелкнул выключателем. Орлов осмотрелся — подвал как подвал. На грязных стенах трубы, провода. В углу куча угольных брикетов. Где-то капает вода. Пахнет канализацией.
— А теперь, ваше благородие, пожалуйста, сюда.
Астафьев снял замок, отодвинул засов — открылась узенькая дверь.
— Тут, конечно, не отель «Адлон» на Унтер ден Линден, но жить можно. Крыс нет, недавно морили. Проходите, пожалуйста. Располагайтесь.
В низенькой темной конуре нет ничего, кроме тряпья на полу.
Орлов, согнувшись, пролез в дверку. Астафьев задвинул засов, звякнул замком, все так же вежливо сообщил:
— Беспокоить не будем, поскольку нет оснований — есть и пить подавать запрещено. Все удобства в углу. Будьте здоровы.
Щелкнул выключатель.
Высокий полковник с бородой поднял с пола поддельные фотоснимки Орлова, подал их Власову.
— Ну, что будем делать с Орловым, господин Никандров? Отдать Эриху Рике? Пусть потрошит? Никандров ответил не сразу.
— А что толку? Рике его сразу ухайдакает, а нам Орлов нужен живой. Он, Андрей Андреевич, много знает. Мы должны заставить его заговорить.
— Не заговорит.
— Я попробую…
— Попытайтесь. Если что-нибудь расскажет, немедленно поставьте меня в известность.
— Где вы будете?
— Там…
«Там» — это означало у Адели Белинберг.

Власов собирается жениться
После неудачного визита к рейхсфюреру СС Штрикфельд в начале августа принес милому другу айнвейзунг — путевку.
— Отдохните… Это в Рудольгинге, недалеко от Зальцбурга. Место прелестное. Санаторий уютный, для выздоравливающих солдат…
Услышав про солдат, Власов закапризничал:
— Не поеду! И не уговаривайте. Мне и здесь неплохо.
Штрикфельд показал свою путевку.
— И вы едете?
— Куда иголка, туда и нитка. — Штрикфельд любил иногда щегольнуть знанием русских пословиц. — Туда, возможно, заглянет и герр Крегер… Кстати, директриса там Адель Белинберг. Молода, красива, умна, обворожительна. Клянусь, вы от нее будете без ума. Дополнительно: она вдова. Супруг, группенфюрер СС, убит под Краснодаром. Детей нет…
— Группенфюрер — это в переводе на общевойсковой генерал-лейтенант?
— Совершенно верно. Вы с покойным Белинбергом в одном звании. — Штрикфельд улыбнулся: — Белинбергу, увы, звания не повысят, а вас ждет впереди многое. Для Адели вы… Ну, едем?
Штрикфельд знал, что в жизни Власова женщины всегда играли большую роль. В родном селе Ломакине девушки его недолюбливали. Был он некрасив — долговязый, кожа да кости, обильно маслил голову. Приезжая на каникулы из семинарии, Андрюшка без приглашения появлялся на посиделках и, если ему удавалось проводить кого-нибудь домой, быстро, не успев сказать двух слов, лез девушке за пазуху, сразу покрываясь при этом потом.
Парни неоднократно били срамника. Однажды устроили темную и основательно потревожили ему личность.
В последнее перед революцией лето Власову понравилась в соседней деревне Клаша Ванюкова. На третий день знакомства он затащил Клашу в овин. Она вырвалась, исцарапала ухажеру лицо и, как была, в разорванной кофте, прибежала домой. А дома долечивался после лазарета ее брат-солдат, потерявший на фронте ногу.
Вечером односельчане смотрели, как георгиевский кавалер скакал на одной ноге по горнице Власовых, бил костылем Андрюшку, приговаривая: «Я тебе холку собью, жеребячья порода!»
Отец и мать, обещавшие богу сделать сына духовным лицом, с тревогой, наблюдали, что будущего пастыря меньше всего интересует духовная пища, подавай ему побольше женской плоти, причем без особого разбору, — как-то мать чуть не за уши вытащила сына от вдовы трактирщика, грузной пятидесятилетней бабы, младший сын которой был старше ухажера лет на пять…
Поговорка «женится — образумится» не оправдалась. Женившись первый раз на соседке Полине Вороновой, Власов совсем осатанел. Выпив однажды лишнее, он поделился с приятелем: «Не могу с одной бабой жить. Пробовал — не могу». И волочился за любой юбкой.
Летом 1944 года у Власова были сразу три любовницы. Лизка, о которой никто из его штабистов ничего не знал — откуда взялась, сколько лет, на вид ей давали не больше двадцати. Маленькая, чернявенькая, вертлявая, она обожала шампанское и помидоры — могла зараз съесть два килограмма. Ильза Керстень — высокая, красивая, властная женщина, страдавшая непомерным тщеславием: она, не стесняясь, рассказывала всем и каждому, что скоро выйдет за Власова замуж. Иногда появлялась, правда на короткий срок, молчаливая особа лет тридцати, рыжая, белорозовая, веснушчатая, курносая. Молодцы из отделения контрразведки быстро дознались, что красотка когда-то состояла во вспомогательной труппе минского театра.
Это были, так сказать, постоянные привязанности. О случайных связях генерала знал лишь комендант Хитрово, и то затруднялся бы сказать, со сколькими женщинами тот встречался.
Всю дорогу до Рудольгинга Власов расспрашивал Штрикфельда о хозяйке санатория, ерзал на сиденье и ворчал:
— Посмотрим, куда вы меня тащите. Дыра дырой! На завтрак овсянка, на обед овсянка, на ужин овсянка… Ваша Адель, как ее?
— Белинберг, Андрей Андреевич.
— Ваша Адель Белинберг, наверное, корова коровой. Носит туфли сорок пятого размера. Корсет затягивает супонью.
— Чем, господин генерал? Супонью? Что это такое?
— Это, милейший, крепчайший ремень, узенький, а не разорвать. Хомут стягивают. Поняли?
— Понял. Хомут…
И вдруг:
— Капитан, познакомьте! Влюбился, словно мальчишка! Если хотите знать, о такой женщине, именно о такой, мечтал всю жизнь. Делайте, что хотите, но знакомьте! Считайте меня должником, требуйте все, что пожелает ваша душа, — знакомьте!
— Хорошо, хорошо. Завтра.
— Сегодня. Немедленно. Я не усну всю ночь, сойду с ума!
— Фрау Белинберг уехала к себе. Она живет не в санатории.
— Поехали! Придумайте повод. Визит вежливости. Обеспечение моей безопасности, наконец…
— Завтра, генерал.
— Сегодня!
— Да что вам так приспичило?
Власов умолчал о том, что выпытал у врача санатория, — фрау Белинберг никакая не красавица, но зато у нее есть брат оберштурмбанфюрер, состоит при самом рейхсфюрере СС Гиммлере! Врач так и сказал: «Фрау Белинберг — влиятельная. Пока она директриса санатория, мы спокойны. Стоит ей позвонить брату…» Штрикфельд младенец и трепло: наболтал об Адели — и молода и красива, — а самого главного не сказал.
— Капитан, тысячу извинений! К чему приравнен оберштурмбанфюрер? Никак не могу запомнить.
— Слово «приравнен» в данном случае не подходит, Андрей Андреевич. Правильнее говорить «соответствует». Он соответствует подполковнику. Почему это вас интересует?
— Надо же когда-нибудь запомнить. Поехали?
— Завтра…
— Скажите, капитан…
— Не капитан, а гауптштурмфюрер, если уж решили запомнить.
— Скажите, гауптштурмфюрер, вы мужчина или…
— Хорошо, едемте.
Все получилось преотлично. Фрау Белинберг знала немного по-русски — покойный супруг приказал: «Учи! Возьмем Москву, получим имение в Крыму». Помог Штрикфельд. Сводник из него — первый класс.
Через восемь дней объяснились. Выяснилось: Адели понравился Власов, Власову — Адель. К сожалению, на близком расстоянии у Адели заметны были морщины, кожа дряблая, многовато угрей. «Ничего! С лица не воду пить!» И насчет ума перехватил Штрикфельд — ничего особенного, самая обыкновенная натуральная фрау, готова умереть за фюрера, и если для пользы фатерланда надо стать супругой герра Власова — почему же не согласиться? Странно было бы не согласиться!
— Всему приходит конец, — сказала фрау Белинберг, подписывая путевку с заключением: «Больной покидает санаторий с заметным улучшением состояния здоровья. Окреп. Более оптимистично смотрит на жизнь». Лишь в графе: «Прибавил вес — не прибавил» фрау начальница, слегка вздохнув, проставила: «Не прибавил». По-бабьи хихикнула, погрозила пальчиком: — Любовь любовью, а здоровье надо беречь, милый.
Возникли некоторые препятствия — свадьбу можно справить не ранее декабря. Адель дала клятву не выходить замуж два года после гибели супруга, а два года будет 24 декабря. «Можете представить, его убили под самое рождество!» И еще: арийке запрещено выходить замуж за славянина. Урегулировать взялся оберштурмбанфюрер Фердинанд, брат Адели, будущий родственник. Обещал получить разрешение на бракосочетание у рейхсфюрера СС.
Перед отъездом невеста попросила жениха уделить ей несколько минут «для серьезного разговора, имеющего непосредственное отношение к нашей будущей семейной жизни».
Уединились. Штрикфельд попытался было остаться, послушать, о чем поведут речь помолвленные, но фрау Белинберг так посмотрела на него, что он немедленно испарился: с сестричкой оберштурмбанфюрера, доверенного лица рейхсфюрера СС, шутки плохи!
Адель нежно поцеловала будущего супруга в лоб.
— Мой любимый! Я понимаю, разговор тебе удовольствия не доставит, но я обязана…
Власов терялся в догадках: «Что ей от меня, чертовке, надо?»
— Да, я обязана сделать это заявление. Меня совершенно не интересует твое прошлое. У всех мужчин увлечения. Меня интересует будущее. Надо, чтобы все прилично… Эту Лизку, я правильно говорю — Лизку? Ее уберут от тебя. Фердинанд обещал. Она глупа. Всем рассказывает, как ты с ней шалишь. Не огорчайся, она тебе неверна.
«Слава богу, про Ильзу она не знает», — подумал Власов.
— Дорогая… Я все понял.
Адель посмотрела на жениха — в глазах ни улыбки, ни злости, словно речь идет о погоде.
— Я надеюсь, что и у Ильзы Керстень не будет больше поводов появляться в твоем доме. Самое правильное, если она вообще покинет Берлин.
«Вот чертова баба! Все узнала!..»
— Дорогая… Я все понял.
— Я бы не хотела, чтобы твои подчиненные в разговоре упоминали рыженькую артистку… Ее, кажется, зовут Нонна, если я не ошибаюсь?
— Дорогая, я все, все понял!
— Данке. — И добавила: — Через десять дней я прибуду в Берлин. Надеюсь, ты управишься?
Лизка исчезла. Последний раз ее видели в ресторане «Медведь» — ужинала с личным поваром Власова красавцем осетином унтер-офицером Атаровым. В мельхиоровом ведерке охлаждались две бутылки шампанского, фрейлейн чавкала крупные, с апельсин, помидоры, обходилась без ножа. После ужина вышли вместе. Гардеробщик Лисин, бывший бухгалтер Краснодарского торга, после рассказывал:
— Господин Атаров, когда вышли из зала, напомнил Лизавете, чтобы она знак «ОСТ» на плащик приколола: «Не дай бог патруль». А она весело так ответила: «Плевать я хотела на этот «ОСТ»!» Атаров вскорости запил, во хмелю был буен, кричал: «Казните меня! Погубил невинную душу!» Плакал, навзрыд.
Рыжеволосую Нонну сбила на Лейпцигерштрассе машина — сама виновата, не перебегай улицу где не положено.
Избавиться от Ильзы Керстень оказалось сложнее — немка! Дня за три до приезда фрау Белинберг Андрей Андреевич пригласил Ильзу к себе домой.
Какой между ними вышел разговор, знал лишь комендант Хитрово.
Ильза била посуду, кричала: «Дурак!» Это слышал внизу охранник Полуянов: «Вот это баба!»
Пока подавали машину, выносили вещи, термосы — один с бульоном, второй с кофе, Ильза в передней рвалась к телефону. Хитрово крепко держал ее в объятиях. А от него вырваться невозможно не только даме — медведю. Провожать Ильзу поручили переводчику Виктору Адольфовичу Ресслеру, мужчине благородной наружности, с длинной шеей, барскими манерами, предельно вежливому.
Место для «ссылки» выбрали симпатичное — на берегу Баденского озера. Врачпсихиатр согласился держать Ильзу под наблюдением, пока это будет возможно.
Через двое суток Ресслер вернулся, доложил Хитрово:
— Отвез.
— Благодарю. Что это с вами? Кто вас так отделал?
Предельно вежливый переводчик, дворянин, джентльмен, сорвался:
— Вы бы попробовали поговорить с этой стервой!..
Фрау Белинберг, осмотрев квартиру жениха, решительно заявила:
— Все очень плохо, недостойно вашего положения. Будем менять.
И все же первый визит можно было бы считать для обеих сторон приятным, если бы не ворвалась Ильза Керстень. Черт дернул ее появиться, когда Хитрого куда-то вышел. Охранники не смогли задержать Ильзу, а возможно, и не хотели — они считали ее доброй бабой. Ильза вцепилась одной рукой Адели в волосы, другой часто-часто заколотила ее по щекам.
Власов с трудом оторвал любовницу от невесты. Ильза визжала, плевалась:
— Кацер! Старый кацер!..
Когда охранники выволакивали Керстень, она орала так, что слышно было на улице:
— Шлюха! Я тебе покажу, потаскуха!..
Около Адели хлопотал врач — она лежала, стиснув зубы, бледная до синевы. И надо же, именно в это время прикатил оберштурмбанфюрер Фердинанд. Увидев сестру в растерзанном виде — шиньон набоку, платье разорвано, — холодно сказал Власову:
— Мне очень неприятно, генерал, что вы не смогли избавить Адель от оскорблений.
Фрау Белинберг закрыла глаза, вздохнула и попросила брата:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68