Несмотря на то что она была поглощена своими проблемами, все это произвело на нее огромное впечатление – да и кто мог бы устоять? Но уже после ночи, проведенной в сиднейском «Хилтоне», острота первого впечатления притупилась, отодвинувшись в дальний уголок сознания. Если бы она приехала туристом, то, возможно, еще пребывала бы в восторге от увиденного, упиваясь прекрасными водами. Приехав как фотограф, она постаралась бы отыскать глазами профессионала необычные ракурсы для съемки. Но она была здесь совсем в ином качестве: Сидней для нее был прежде всего местом, где через двадцать лет она, возможно, наконец узнает о судьбе своей матери.
Гарриет поудобнее устроилась на сиденье. Внутри у нее все сжималось от напряжения, а взмокшая от пота шелковая кофточка прилипла к шее и к виниловой обивке спинки. Виллы, мимо которых они проезжали, были большие и помпезные, явно построенные по индивидуальным проектам; их соорудили из красного кирпича или из сверкающих на солнце белых известняковых плит, и они выглядели как свадебный торт, щедро украшенный кремом; каждый дом опоясывала веранда, перед домом был разбит непременный цветник с ярким ковром из ноготков и роз. Конечно, этого следовало ожидать. Грега Мартина, который манипулировал миллионами долларов – хотя иногда и незаконно, – могло устроить только все самое лучшее; а Мария Винсенти, или Трэффорд, или как там она себя называет, была полноправной наследницей огромного состояния. Денег у нее – куры не клюют. Возможно, именно этим объясняется то, что они смогли прожить здесь, никем не потревоженные, почти четверть века. Что бы там ни говорили, а богатство вызывает уважение.
Далеко внизу сверкающую синеву залива бороздили яхты, и, глядя на них сверху, Гарриет почувствовала, как у нее опять все внутри сжалось. Может быть, одна из них принадлежала Грегу Мартину – ведь моряк всегда остается моряком? А, может, он решил, что после взрыва его нога никогда не ступит на борт яхты? Нет, это невозможно. Если бы его преследовали видения прошлого, то он никогда не поселился бы здесь, на побережье, какими бы престижными ни были эти виллы. Вот еще одно доказательство – если они вообще нужны, – что происшедшее у берегов Италии не было несчастным случаем.
Гарриет резко отвела взгляд, а затем заставила себя снова посмотреть вниз. Прежде чем все закончится, ей, возможно, придется столкнуться кое с чем гораздо более тягостным, чем вид нескольких роскошных яхт. И если она не будет к этому готова, то лучше отказаться от расследования, немедленно вернуться домой и зарыть, как страус, голову в песок, как это делает Салли и отец. Нет, она не собирается так поступить.
Гарриет чуть прищурила глаза, спрятанные за солнцезащитными очками. Ее озадачила реакция отца и Салли, их боязнь приподнять завесу над событиями двадцатилетней давности, обнажив прошлое и все, что тогда произошло. Такой реакции она могла ожидать от отца – он всегда вел себя, как страус, прячась от всего, что было ему неприятно, и она могла понять его нежелание бередить старые раны. Очевидно, воспоминания до сих пор причиняют ему страдания, возможно, страдания заглушили в нем чисто человеческое любопытство. Но Салли… Гарриет совершенно не понимала реакции Салли. «Почему она, как я, не хочет узнать, что случилось с мамой, – думала Гарриет, – узнать наверняка, жива ли она, пли погибла. И если жива, почему она не хочет снова увидеть ее, а если погибла, то добиться, чтобы человек, виновный в ее смерти, понес справедливое наказание». Но Салли, казалось, еще меньше, Чем Хьюго, хотела ворошить прошлое, и до самого отъезда она продолжала упрашивать племянницу отказаться о поездки и оставить всю эту затею.
– Нет никакого смысла копаться во всем этом, Гарриет, – говорила она. – Ее нет в живых, и, ради Бога, пусть она покоится с миром.
Лицо ее под слоем тщательно наложенной косметики, было смертельно бледно, а темные круги под глазами говорили о бессонной ночи.
– Извини, Салли, – сказала Гарриет, – но я не могу возвратиться в Лондон, сделав вид, что ничего не случилось. В любом случае этот чертов детектив из страховой компании не даст ей покоиться с миром, как ты это называешь, пока не докопается до правды, а я, в отличие от тебя, не хочу узнать ее из вторых рук. Она была моей мамой – и я хочу быть там, когда… если… он ее найдет.
– Что ты собираешься делать? – спросила Салли, крепко сцепив руки, чтобы унять дрожь.
– Сначала поеду в Сидней и поговорю с этой Марией Винсенти. Если она и вправду двадцать лет прожила с Грегом Мартином, то должна кое-что знать.
– А если она не захочет с тобой встретиться?
– Захочет, – сказала Гарриет, упрямо сжав губы. Но, прибыв в Австралию, она несколько поутратила самоуверенности. В номере сиднейского «Хилтона» она сняла телефонную трубку, чтобы позвонить этой женщине, но снова положила ее. А что, если Марш Винсенти откажется увидеться с ней? Возможно, она уже пожалела, что расшевелила осиное гнездо. В любом случае она может не захотеть разговаривать с дочерью женщины, которая когда-то была связана с ее любовником. Она ведь итальянка, а итальянцам присущи роковые страсти и ревность. Может быть, будет разумнее приехать неожиданно, подумала Гарриет, использовав такую же шоковую тактику, какую Том О'Нил применил к ней, даже если от этого первая встреча будет не слишком приятной.
– Вы фотограф, не так ли? – спросил таксист. Гарриет, с трудом возвратившись к реальности, увидела, что он кивнул головой в сторону ее фотокамеры, выглядывавшей из сумки. – Вы из какой газеты? «Сан»? «Ньюс оф Уорлд»? Или из какой-нибудь американской?
– Я приехала не для того, чтобы снимать, – сказала Гарриет.
Таксист рассмеялся.
– Ну, меня вам не провести. Хотя большинство из них даже не пытается спрятать камеру.
– Большинство из них?
– Я говорю о газетчиках, леди, о ком же еще. Клянусь Богом, у вас выдержка что надо. Ну, желаю успеха. Вам мое пожелание не помешает – сквозь толпу, которая там уже топчется, пробиться будет нелегко! Вот мы и приехали – теперь сами увидите, о чем я говорил.
Такси завернуло за угол, и Гарриет все поняла. После оживленного центра Сиднея улицы, по которым они проезжали, были малолюдны, но здесь, на дороге, ведущей к большому белому, облицованному под камень дому, и на противоположной стороне улицы собралась довольно большая толпа. Некоторые стояли группами, покуривая, другие сидели на каменном бордюре тротуара, прячась в тени деревьев, с фотоаппаратами на коленях. Представители многих газет мира были здесь, надеясь хоть мельком увидеть женщину, которая после двадцати лет совместной жизни вывела на чистую воду Грега Мартина.
– Вот так влипла! – тихо сказала Гарриет. Таксист снова рассмеялся.
– А чего вы ожидали, леди, эксклюзивного интервью? Не знаю, что натворил этот мужик – двадцать лет назад я был слишком занят тем, что без толку прожигал свою жизнь, и в газеты заглядывал редко. Но что бы там ни было, оно того стоило, в этом я уверен. – Он остановил такси, не выключая мотора. – Кажется, приехали.
Гарриет в смятении смотрела на толпу. Вот это картина! Даже полицейский у ворот! У нее не было ни малейшего шанса прошмыгнуть в дом. Он ее примет за одну из толпы пронырливых писак, как и таксист.
– Где здесь ближайший телефон? – спросила она.
– Не знаю. Хотите, чтобы я нашел?
– Да… или нет, – ей не хотелось звонить по столь деликатному вопросу из телефонной будки, потому что может не хватить монет как раз тогда, когда она будет объяснять ситуацию. – Отвезите меня назад, в «Хилтон».
Он посмотрел на нее, как на ненормальную, и пожал плечами.
– Как скажете.
Когда он разворачивался, мозг Гарриет лихорадочно работал. Ах ты, мокрая курица! Стараешься избежать встречи с Марией Винсенти! Делаешь все, чтобы оттянуть момент, когда ты узнаешь правду! Для этого ты прилетела сюда, за тридевять земель, чтобы спасовать перед первым препятствием?
– Остановитесь! – сказала она резко.
Таксист остановил машину, покачав головой. Если раньше у него и были некоторые сомнения, то теперь он убедился окончательно – она с придурью. Но таковы уж все газетчики – и неудивительно. Что за способ зарабатывать на жизнь!
Гарриет покопалась в сумочке и выудила ручку и листок бумаги. Листок был вырван из блокнота, в котором она записывала кое-что о сделанных снимках, и на каждой страничке был знак фирмы, торгующей фотопленкой. Не пойдет! По бумаге сразу можно догадаться о ее профессии, а если Мария слышала о ней и знала, чем она занимается, то это непременно насторожит ее. Гарриет запихнула блокнот обратно в сумку и вырвала страничку из записной книжки. Не совсем то, что надо, но сойдет. Немного подумав, она торопливо нацарапала несколько слов. Снова покопавшись в сумке, она достала именно то, что нужно: старый конверт с ее именем и лондонским домашним адресом. Наверное, этого вполне достаточно, чтобы представиться? Она вложила записку в конверт.
– Подождите меня, пожалуйста, – сказала она таксисту. – Вы мне можете понадобиться, если я ничего не добьюсь.
Шофер вытаращил глаза.
– Сначала заплатите мне по счетчику то, что полагается.
– Да, да, конечно… – Она заплатила, вышла из машины и направилась по улице назад к дому. Газетчики пришли в движение, как заколдованные игрушки, оживающие, когда пробьет полночь. Они вытягивали шеи, толкались и щелкали фотокамерами. Гарриет не обращала на них никакого внимания. Один из наиболее проворных отделился от толпы и помчался к такси – наверное, чтобы порасспросить о ней у таксиста. Это плохо. Они смогут выследить ее до «Хилтона», а если таксист разговорится… – парочка стодолларовых купюр довольно быстро заставит его развязать язык, – но он не знает ее фамилии. Если она заподозрит что-нибудь неладное, то просто выпишется из отеля и переедет.
Как только Гарриет, войдя в ворота, ступила на широкую, усыпанную гравием дорожку, ее перехватил полицейский.
– Извините, но вы вторгаетесь в частные владения. Вам придется подождать снаружи вместе с остальными.
– Я не репортер. – Гарриет протянула ему конверт. – Не передадите ли вы это госпоже Трэффорд?
На его лице отразилось сомнение.
– Я по конфиденциальному делу. Совершенно уверена, что госпожа Трэффорд меня примет, – сказала Гарриет безапелляционным тоном, и, к ее облегчению, после минутного замешательства он взял конверт.
– Хорошо. Но вам придется подождать за воротами, пока вас не пригласят в дом.
– Не смейте обращаться со мной, как с преступницей! – сказала Гарриет.
Полицейский хотел было настоять на своем, но передумал. В этой девушке что-то было: ему показалось, что это можно было определить одним словом – порода. В ней чувствовалась порода, в отличие от всех этих бездельников, пытавшихся любыми способами проникнуть в дом, чтобы раздобыть материал для газетной сенсации. – Ждите здесь! Но не пытайтесь ничего предпринять! – предупредил он.
Гарриет в ожидании разглядывала дом. Он был очень величественный, строго в колониальном стиле, с балюстрадами и вычурными верандами. Оконные ставни были приоткрыты; подобно глазам слепца, они ничего не выражали. Интересно, а вдруг сейчас Мария Винсенти смотрит на нее из какого-нибудь окна? От этой мысли Гарриет занервничала. Она сунула руки в карманы своих умышленно потертых брюк и усилием воли заставила себя стоять спокойно, не переминаться с ноги на ногу и не дергаться.
Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем появился полицейский. У Гарриет екнуло сердце. Что делать, если Мария Винсенти откажется ее принять? Отступать было бы по меньшей мере непрофессионально. Но еще хуже то, что она весь этот путь проделала впустую.
Лицо полицейского было непроницаемым.
– Ну как? – спросила она.
– Она примет вас Можете войти.
– Спасибо.
Неожиданно ею овладел страх, как это уже случилось в такси. Хочет ли она на самом деле узнать правду? Не спокойнее ли было бы оставаться в неведении? Неприятные факты, появись они на свет, уже не удастся вновь похоронить. Ей придется жить с ними всю оставшуюся жизнь.
Гарриет тряхнула головой. Ее волосы, собранные сзади в конский хвост, упруго подпрыгнули. Кто, черт возьми, такая эта Мария Винсенти? Гарриет прошла в дом мимо полицейского.
– Пресвятая Богородица! – тихо произнесла Мария Винсенти, Она осушила бокал «Кровавой Мэри» и пошла через комнату к бару, чтобы вновь его наполнить. Это была низенькая расплывшаяся женщина, большегрудая, с широкими бедрами – типичная итальянка средних лет.
Мария никогда не была красавицей, но в юности ее большая высокая грудь, пухлые губки и темные блестящие глаза делали се соблазнительной. Теперь ее, правда, иногда называли толстухой, потому что она слишком любила мирские радости, чтобы сохранить волшебное мимолетное цветение левантинки: слишком много страсти, спагетти, а в последнее время – слишком много алкоголя, – все это ускорило превращение ее лица в одутловатое, а тела – в жирное.
Она снова осушила бокал жадными глотками, словно от этого зависела ее жизнь, а затем еще раз взглянула на страничку, вырванную, из записной книжки. Пресвятая Богородица, зачем она начала все это? Ей показалось, что в полиции не поверили ее истории, но газеты набросились на нее, как стервятники. А потом появился этот детектив из страховой компании – как там его, Том О'Нил – и начал задавать всякие каверзные вопросы. А теперь вот эта девушка… Мария уже жалела, что согласилась с ней увидеться. Но теперь поздно менять решение. Девушка уже в доме. Мария раздраженно скомкала записку и бросила ее в мусорную корзинку. Рука ее дрожала.
Дочь Полы! Полы Варны! Вот еще одно имя из прошлого! Мария долгие годы старалась не вспоминать о Поле. Сейчас она отчетливо представляла ее себе: высокая, красивая, изысканная, такая, какой сама Мария никогда не была. «Но какова негодяйка! – сгоряча думала Мария. – Имела мужа, и все ей было мало. Изменяла мужу, завлекала Грега – правда, чтобы завлечь Грега, не требовалось больших усилий! – странная смесь испорченной девчонки и женщины-вапм».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63