но я, по крайней мере, буду избавлена от всех забот.
Слова будто возвышали ее над ним. И она искренне верила в то, что говорила. Как-то вдруг гнев сделал ее сильной.
Его же эти слова привели в ужас.
– Хенни, не говори так!
Он обнял ее и прижался щекой к ее волосам. Она ощутила его теплое дыхание, услышала его бормотание:
– Не говори о смерти. Пожалуйста. Ты пугаешь меня. Но ее тело, словно окаменев, не отзывалось на крепкое объятие. Ни слова о своем двухнедельном молчании, о своем равнодушии.
И вдруг она осознала, что он подавляет рыдание.
– Я знаю, я не всегда вел себя как положено мужчине. Я причинил тебе боль. Посмотри на меня, Хенни, пожалуйста.
Он взял ее за подбородок, и она увидела слезы в его глазах.
– Я не хотел, чтобы ты страдала. Но со мной нелегко. Я совершаю много ошибок, я не слишком внимателен. Но я исправлюсь, поверь мне.
– Хотелось бы.
– Тогда поверь мне. Я раскаиваюсь. О Господи, как я раскаиваюсь.
С таким выражением лица нельзя лгать. Нет, это невозможно.
– Поверь мне и отныне всегда верь мне.
Она молчала. Желание верить боролось с сомнениями и колебаниями. Но его слезы растопили ее сердце. Болезненный нарыв недоверия и горя в ее душе прорвался, она разрыдалась.
– Я не хочу умирать, – рыдала она. – Я не это имела в виду.
– Конечно, нет. Ты будешь жить. Милая моя Хенни.
Он целовал ей волосы, их слезы смешались, они прижались друг к другу, и его губы нашли ее губы. Ее обволакивало тепло его тела; в нем растаяли ее страх, ярость, чувство уязвленного самолюбия, и им на смену пришло спасительное облегчение.
– Ты чудесная, храбрая.
– Не знаю.
– Да. Да. Чудесная и храбрая.
Они долго стояли, прижавшись друг к другу, потом Хенни улыбнулась и привычным жестом откинула прядь волос у него со лба.
– Я позабочусь о тебе, Хенни. И я поговорю с дядей Дэвидом, пусть даже ему и хочется убить меня.
Теперь она могла смеяться.
– Да он вовсе этого не хочет.
– Я позабочусь о тебе. Не бойся ничего. Я здесь с тобой. Я всегда буду с тобой.
Да, да, забыть обо всем, ни о чем не спрашивать, начать с начала.
– Я не понимаю этой внезапной спешки, – сказала, нахмурившись, Анжелика. – И почему твой отец идет в этом вопросе на поводу у Дэна.
– Папа рад за меня.
– Все это какая-то загадка. Ни с того ни с сего твой отец начал его нахваливать. Он такой образованный, он ученый. Какое это имеет значение?
«Это потому, что папа знает, какой несчастной я себя чувствовала, – подумала Хенни. – А может, он догадывается и об истинной причине «спешки».
– Подожди до весны, – вступила в разговор Флоренс. – За зиму мы как следует все подготовим. Теперь, когда вы обручены, можно не торопиться.
– Флоренс, мы не хотим ждать.
– Тогда придется поспешить с приглашениями. Ах, Хенни, устроим все у меня. Ты будешь спускаться по лестнице. Я украшу перила гирляндами из аспарагуса…
– Спасибо тебе за предложение, но я бы не хотела пышной церемонии. И пусть все состоится у нас дома.
– Но у Флоренс было бы так красиво, – возразила Анжелика. – Тебе не следует отказываться.
– Папа будет счастлив, если мы устроим свадьбу здесь.
– Пожалуй, она права, – нехотя согласилась Флоренс. – Ты же знаешь, он до сих пор переживает, что я выходила замуж не у нас дома.
Анжелика вздохнула. «Она не испытывает радости, – подумала Хенни, – вот если бы я выходила замуж за того, кто ей нравится, она бы чувствовала себя куда бодрее». И, как ни странно, ею овладела жалость к матери, которую постигло, как та сама считала, очередное разочарование.
– По крайней мере, позволь мне помочь с платьем, – сказала Флоренс, исполненная энергии и добрых намерений. – Белый бархат? Нет, не бархат, его так редко можно носить. Лучше парча или муаровый шелк. Тогда ты сможешь после надевать его на званые обеды. Ты ведь такая практичная.
– Сомневаюсь, что мы будем ходить на званые обеды.
– Ну, не будешь же ты все время сидеть в четырех стенах, живя в Нью-Йорке. Итак, пойдем по магазинам в понедельник. Начнем с Бродвея, с «Лорд энд Тейлор». Потом «МакКрири». Мы с Уолтером решили дать тебе Чек, чтобы было с чем начинать.
Хенни почти не слышала ее. Все было под контролем. О ней заботились.
Правда, однажды ночью она проснулась в холодном поту от кошмара: она поднималась по крутой лестнице с ребенком на руках – он был таким тяжелым – подходила к комнате Дэна и звонила в дверь; она звонила и звонила, но никто не открывал ей, и она с ужасом понимала, что он на ней не женится.
Проснувшись, она потянулась к кольцу, дешевенькому бриллиантовому кольцу, принадлежавшему матери Дэна. Она любила вертеть его на пальце, видя в нем доказательство и обещание. Затем положила руку на живот, где уже зрела новая жизнь, которая зародилась благодаря Дэну и которая соединила их.
Чувство невероятного облегчения нахлынуло на нее. Оно было сродни чувству благодарности, испытываемому утопающим, которому только что спасли жизнь. Она долго лежала без сна, улыбаясь в темноте.
Мальчик, которому дали имя Фредерик в честь отца Дэна и которого сразу же стали называть Фредди, родился, как сообщил семье дядя Дэвид, исключительно большим и сильным для семимесячного ребенка. И роды, к счастью, прошли на удивление легко.
Вся семья пришла в больницу – родители Хенни, Флоренс и Уолтер с маленьким Полом.
– Мы послали коляску тебе домой, – сказала Флоренс. – Темно-голубая английская коляска, в такой не стыдно лежать и наследному принцу.
Хенни с Дэном уже купили довольно приличную плетеную коляску с верхом – она рекламировалась в каталоге «Сирз» и стоила всего тринадцать долларов. Что ж, они просто вернут ее, нельзя обижать Флоренс.
– Теперь ты не будешь больше ходить со мной в парк, – сказал Пол.
– Конечно, буду. Почему же нет?
– Потому что теперь у тебя есть он, и меня ты больше не будешь любить.
Все засмеялись, кроме Хенни, которая, взяв Пола за руку, серьезно сказала:
– Я буду любить вас обоих. Ты будешь помогать мне воспитывать Фредди, учить его, потому что ты старше. И Фредди тебя полюбит. Вы всю жизнь будете любить друг друга.
– Его ты будешь любить больше, – возразил Пол, – потому что он твой.
«Какой же Пол умный мальчик! Он умеет понять и принять вещи такими, какие они есть. Благословенный ребенок», – подумала Хенни и ничего не ответила, но продолжала держать его руку в своей до самого его ухода.
Она осталась с Дэном и младенцем, лежавшим в колыбельке рядом с кроватью. Дэн встал на колени, так что его лицо оказалось вровень с лицом Хенни. Он принес ей розы и матерчатую кошку.
– Ты и ребенок, – произнес он дрожащим голосом. – Я вас недостоин.
Она погладила его по волосам.
– Не говори так. Это неправда.
– Да… за эти последние месяцы, когда мы жили вместе, я сумел в полной мере оценить, какая у тебя прекрасная душа. Мне стыдно за многие свои поступки. Ты не представляешь, как я…
Тронутая до глубины души, она прошептала:
– Я не хочу этого слушать. Мы вместе, а остальное не важно.
Он выпрямился.
– Ну хорошо. Ты знаешь, что я только что сделал? Купил билеты на концерт. Будут исполнять новую вещь Дебюсси «Послеполуденный отдых фавна». Говорят, это что-то изумительное. Мы пообедаем и устроим себе праздник, когда ты поправишься.
– Поправлюсь? Да я прекрасно себя чувствую, лучше и быть не может.
После ухода Дэна она осталась одна с ребенком. Маленький комочек под белым одеяльцем. Он спал, лежа на животе, была видна одна щечка и редкие волосики на голой головке. Одна ручка высунулась из-под одеяла; крошечные пальчики пытались ухватить гладкую простыню. Во сне он чмокал губами и, наклонившись, Хенни увидела, как подрагивают белые веки. Она подумала, что ему, возможно, снится кормление. Несколько минут Хенни, опершись на локоть, созерцала это чудо, которое она произвела на свет.
Солнечные лучи светили теперь прямо в окно, наполняя комнату дремотным теплом. Хенни снова откинулась на подушку.
Казалось невероятным, что всего несколько часов назад этот маленький человечек жил в ее теле. И тут же она посмеялась над собственным изумлением; наверняка, каждая женщина, родив ребенка, испытывает то же самое. Никакого чуда здесь нет.
Во всяком случае он здесь со мной, мы семья, у нас есть будущее. И я наконец нашла самое себя.
ГЛАВА 3
Последний день года, последний день века. Везде царит атмосфера предшествующего празднику радостного предвкушения, смешанного с сожалением, какое испытываешь, расставаясь с насиженным местом.
Хенни оглядывает свою семью. Последние часы девятнадцатого века мы провели вместе, скажем мы много лет спустя и вспомним этот вечер с элегической грустью. На секунду она представляет, какой станет через много лет – старая женщина сидит в большом кресле, может, кресле-качалке, ноги скрещены, руки, в пятнах от старости, сложены на животе – но сразу пытается выбросить из головы эту воображаемую картину.
Весь вечер она испытывала чудесное чувство благополучия. В доме все в порядке. Всего хватает, хотя и не с избытком. Только серебряный чайный сервиз, один из тех, которые бабушке удалось спрятать в лесу во время Гражданской войны, здесь неуместен. Замысловатые, филигранной работы, чайники и молочники с романским орнаментом не смотрятся на простом столе в «миссионерском» стиле.
– «Миссионерская» мебель? – воскликнула Флоренс, когда они купили ее. – Эти простенькие мещанские вещи?»
«Дэн не считает их простенькими».
«Но в них отсутствует подлинный стиль. Только простолюдины могут ею увлекаться».
«Она и сделана для простых людей, добротная и без претензий. Поэтому она и нравится Дэну».
Ей никогда не хотелось иметь вещи, о которых мечтали мама и Флоренс. Дурно иметь больше того, что тебе необходимо. К тому же излишек вещей ее угнетает.
У них с Дэном веселые светлые комнаты. Дэн покрасил стены и потолок белой краской, не считаясь с тем, что в моде были темные обои с крупным рисунком. Но густые темные цвета давят на вас, а белый цвет словно притягивает воздух и солнечные лучи. У них солнечная квартира. Из кухонного окна Хенни видны зеленые дворы богатых особняков на Восточном Бродвее, меньше чем в квартале от них. Хенни сшила на окна тонкие занавеси, а Дэн смастерил книжные полки. Ей доставляет удовольствие наблюдать, как постепенно полки заполняются книгами; книги – единственная роскошь, которую они себе позволяют. Книги стоят аккуратными рядами. Порядок, по мнению Хенни, создает впечатление уюта и завершенности.
К счастью в заднем холле есть большой чулан, в котором Дэн, не отличающийся аккуратностью, держит свои вещи; газеты и брошюры лежат там вперемешку с письмами – он хранит все полученные письма – и все это постоянно вываливается из коробок и валяется на полу. Хенни внутренне улыбается: чулан отражает натуру Дэна – смелую, вольную, широкую, беззаботную.
Она переводит взгляд на старое пианино; на этом пианино Дэн учит играть Фредди. Все вещи, так или иначе связанные с Дэном, всегда притягивают ее взгляд. И чудесное чувство благополучия снова снисходит на нее.
Они славно отобедали: индейка, репа, картофель, рогалики, домашний мармелад. Настал черед фруктов и сладкого – они сервированы на круглом столе в гостиной.
– Прекрасный обед, – говорит мать Хенни. – Я восхищаюсь тем, как ты научилась вести хозяйство. Я росла, не зная, как вскипятить воду, и, как всем известно, так этому и не научилась. Да, превосходный обед, хотя должна заметить, что в нашем климате всегда ощущается нехватка зелени. Приходится ждать лета, чтобы попробовать свежих овощей и фруктов, если только у вас нет возможности купить парниковые. О, где вы это достали? – восклицает она, когда Дэн вносит вазу с апельсинами.
– Подарок от Флоренс и Уолтера, – объясняет Дэн. Анжелика довольна.
– Флоренс такая внимательная, правда? Жаль, они не смогли прийти, но им пришлось пойти на прием. От некоторых светских обязанностей нельзя отказываться.
По холлу вприпрыжку пробегает Альфи с Фредди на плечах; худые ноги мальчика в черных хлопчатобумажных чулках болтаются на широкой груди его дяди.
– Вы знаете, что я видел слонов в зоопарке? – кричит он. – Они едят носами.
– Нет, – поправляет Пол. – Своими длинными носами они только берут пищу. А рот у них внизу, разве ты не помнишь?
Фредди смеется, показывая превосходные маленькие зубы. У него короткая верхняя губа, которая сразу начинает подрагивать от любого его переживания.
«Если бы я не видел его минуту спустя после рождения, я бы не поверил, что он наш», – любит говорить Дэн. – «Он слишком красив».
Это похвала с каким-то сомнительным оттенком. Мальчик светловолосый, но все равно любой с первого взгляда скажет, что это сын Дэна: тот же подбородок с ямочкой, крутой лоб, те же глаза с тяжелыми веками. Для шестилетнего он слишком мал; он очень хрупкий и пугливый ребенок.
– Я хочу снова увидеть слона и мартышек, – требовательно говорит Фредди, когда Альфи опускает его на пол. – Пол, ты сказал, что мы возьмем орехи для мартышек.
– Зимой слишком холодно. Мы пойдем в зоопарк весной, – отвечает Пол.
Больше всех Фредди любит Пола. На втором месте – дядя Альфи. У Фредди нет знакомых мальчиков его возраста. Пола и Альфи он любит потому, что они добры и нежны с ним. Хенни прекрасно это понимает, но никогда не говорит об этом с Дэном. По какой-то непонятной причине, может из опасения, что Дэну это не понравится, она держит эти мысли при себе.
Альфи, поставив Фредди на пол, ловит взгляд Хенни и весело ей подмигивает. Альфи счастлив. Он почти всегда счастлив, а сегодня особенно – сегодня он пришел с девушкой, на которой хочет жениться, спокойной, уравновешенной Эмили, дочкой этих ужасных Хьюзов, чьи возражения против брака дочери с Альфи представляются препятствием столь же непреодолимым, как гора. Родители Хенни тоже против этого брака, но их возражения – гора не столь высокая.
Эмили стоит у письменного стола в углу комнаты; дядя Дэвид показывает ей альбом с фотографиями Матью Брейди о Гражданской войне. Она вежливо слушает восторженные пояснения старика. Ее светлые волосы, собранные в высокую прическу и сколотые черепаховым гребнем, как корона увенчивают ее чисто саксонского типа лицо с правильными чертами;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65