Идем мы по переулку мимо булочной на углу, мимо овощного магазина… Вика про Дину Дурбин рассказывает, а Сергей будто слов этих не слышит – так мне казалось. И потом уже, он рассказал, как наклонился и поцеловал ее в щеку. И даже передал мне содержание их разговора.– Вот уж не ожидала, – сказала она ему спокойно. – Зачем?– Я тебе не нравлюсь?– Что значит нравишься – не нравишься? Не об этом речь, ты еще ничего не понимаешь, глупенький.– Ты любишь Герку Лопухина?– Может быть. Он неплохой парень, но это не главное. Ты пойми, нам, девчонкам, надо выбирать.Так вот и сказала: «надо выбирать», это в шестнадцать-то лет!На следующий день по пути в школу Вика вернулась к этому разговору.– Моя мамахен часто говорила мне, что из тебя, Сергей, получится толк. Ты далеко пойдешь, ты усидчивый. Но все это будет очень и очень не скоро. А женщины стареют раньше мужчин. Я сказала маме, что ты поцеловал меня, а она весь вечер нотации читала: «Вика, не повторяй моих ошибок. Мало я с твоим отцом намучилась. Скажи своему кавалеру, чтоб не очень-то на тебя заглядывался…»Осенью нас призвали в армию, служили мы с Сергеем вместе в Мурманске. Как-то полярной ночью, когда над нашим гарнизоном зеленым и фиолетовым рассыпалось северное сияние, он написал Вике длиннющее письмо.Писал о том, что тоскует по Москве, по нашему переулку, вспомнил школу и многое, многое другое. По письму она могла догадаться, что он ничего не забыл и думает о ней.Вика ему не ответила, а когда мы демобилизовались, узнали, что сразу после школы Вика вышла замуж за молодого и будто бы способного журналиста.Мать Сергея рассказывала, что перед свадьбой она заходила к ней, спрашивала о нас и сказала, что выходит не по любви, но мужа уважает, у него прекрасное будущее. И вообще ей пора начинать самостоятельную жизнь.Прошло лет пять, я уже работал в уголовном розыске. Женился, но по-прежнему жил вместе с родителями.Однажды теплым днем стоял я в нашем переулке с женой и дочуркой. Вижу, идет Вика. Такая же красивая, одета со вкусом, но уже не девочка, а женщина, знающая себе цену. Остановились, поговорили. Она рассказала о своей жизни. Стало ясно, что с талантливым журналистом все кончено, у нее уже новый муж, не то эстрадный певец, не то конферансье.Потом наш дом сломали, все переехали в другой район. Вику не встречал лет десять. Правда, один раз, когда мы проводили операцию в ресторане «Будапешт», где брали приезжих мошенников, я увидел ее. Она сидела с приятельницей, тоже красивой женщиной, в компании двух молодящихся и, видимо, денежных мужчин.Однажды о Сергее написали очерк в «Вечерней Москве». Так вот, на следующий день к нему на работу звонит Вика. Просит встретиться. И они встретились.– Где Гера Лопухин? – спросила она. – Говорят, уже подполковник. Такого парня упустила…Сергей сказал, что Лопухина не видел давно, и она заметно расстроилась. Ей был очень нужен подполковник Гера Лопухин.Про него Вика знала многое, даже прослышала, что его жена некрасивая, старше его.Рассказала о себе: работала в какой-то художественной артели по росписи тканей, потом в театральной кассе.С артистом рассталась, говорила, что он запил. Вика опять была замужем. Но и на этот раз семейная жизнь не складывалась. Чем занимается ее супруг, не сказала, только призналась, что если бы знала раньше, какой Альперович бессердечный человек, то не связала бы с ним свою жизнь.Уже потом я от Сергея узнал, что Альперович работал директором комиссионного магазина и тоже расстался с Викой. Но совсем не потому, что был бессердечным и жадным. Просто она требовала от него таких финансовых затрат, что, даже «по скромным подсчетам, ему нужно было работать еще в одном магазине». Это его слова. Так он сказал на суде. Но это я забегаю вперед…Савин слушал не перебивая.– Мне жалко ее, – закончил Арсентьев, – неплохая она была девчонка, а жизнь вот сложилась по-дурацки. И кто виноват? Мне кажется, мать. От самой муж ушел, так она думала, что Вика достигнет того, чего не смогла сама. Хотела для нее жизни легкой… Разумеется, во всем мать винить глупо. У самой Вики должна голова работать. Но вот этого не было…– А письмо как у тебя оказалось? – спросил Савин.– Когда Сергей заболел, он передал мне письма Вики и свой дневник. Дороги они ему были. Уничтожать не хотел, а дома оставлять чужим людям?.. Он так и не женился… Вот ее второе письмо…«Уважаемый Сергей Сергеевич! – писала Вика. – Извините, что я вам раньше не часто давала о себе знать. Правда, несколько раз звонила, но дозвониться не могла.По адресу на письме вы, видимо, поняли, где я нахожусь. И мама расскажет. Она приезжала ко мне на свидание.В июне был суд, и меня осудили по статье 173 Уголовного кодекса. Перед тем как меня взяли под стражу, я звонила вам. Мне не с кем было посоветоваться. Сейчас я одинока, как никогда. Сергей Сергеевич, вы были добры ко мне. Вспомните нашу юность, наши школьные годы. К кому же, кроме вас, я могу обратиться со своими болячками?Меня наказали за мою собственную глупость. За двести рублей мне дали три года. Вы можете затребовать к себе мое дело и сразу поймете, что виновата не я, а слепое стечение обстоятельств…»Савин уже имел представление о жизни Вики, и ему было странно читать в ее письме эту ссылку на обстоятельства.– Какие «обстоятельства», если она сама их создавала и выискивала, устраивая свою жизнь по «мудрому» маминому рецепту? – спросил он.– Супруг, директор комиссионного магазина, Вику уже не устраивал: стыдно вместе показаться – стар и денег у него оказалось меньше, чем ожидала. Она поступила на работу, «чтобы иметь средства на свои личные расходы», как сказал на суде ее последний муж (судили не его, а Вику). Вика оформляла санаторные путевки и попалась на том, что брала взятки, – объяснил Арсентьев. – Конечно, Сергей не затребовал ее дела, да и сделать этого не мог. Уж очень хорошо знал Вику, и у него с годами сложились свои взгляды на все эти ее обстоятельства… Ведь он ее жизнь знал, а она лгала. Зачем? Могла бы и откровенно написать. Но не умела откровенно. Всю жизнь играла и… проиграла. Я уверен, что, если бы она со школьных лет не подходила к людям с мерками «это выгодно, а это нет», ее жизнь могла сложиться иначе.Савин задумался и не ответил.– Я для того показал эти письма, чтобы ты знал – Виктория Германовна Гудкина – приятельница Тарголадзе, а Тарголадзе – друг Пушкарева и Тамары, – пояснил Арсентьев. – Может быть, это послужит тебе началом для твоих отгадок. Похоже, Виктор Пушкарев мог попасть в плохую историю.– Почему так решил? Интуиция?– Не придирайся. Я говорил, что интуиция не доказательство. Но когда появляются мало-мальски взаимосвязанные факты и если еще есть кое-что в голове, то можно доверять и интуиции. Разумеется, при достаточно хорошей профессиональной подготовке, – Арсентьев засмеялся.Глядя на него, не сдержавшись, засмеялся и Савин. * * * До приема граждан осталось тридцать минут, народу около обитой коричневым дерматином двери со стеклянной табличкой «Начальник уголовного розыска Арсентьев Н.И.» собралось много. У каждого свой наболевший вопрос. Когда открывается дверь и кто-то из работников милиции выходит от Арсентьева, те, кто стоял вблизи от нее, пытаются заглянуть в кабинет. Но, кроме пришторенного окна, ряда стульев да зеленой ковровой дорожки, не видно ничего.В глубине кабинета, за столом, сидит Арсентьев. Крепко сжав ладони, он задумчиво смотрит на массивный чернильный прибор с бронзовым медведем, который тянется мордой к бочке. В бочке не мед – чернила… Сегодня Арсентьеву позвонили из кадров и предложили должность в МУРе. Конечно, открывавшаяся перспектива продвижения по службе была принята. Только справится ли с новой работой? Он искренне высказал свое мнение кадровику.– Думай, Арсентьев, думай до вечера, – посмеиваясь, ответил тот и повесил трубку.И Арсентьев думал. Большой объем работы не пугал его. Но уходить из отделения не хотелось. Он привык к сотрудникам. Привык и к сложной жизни нового района, который вобрал в себя жителей из разных концов Москвы – из Черкизова, Таганки, Сокольников, Марьиной рощи… Наладились контакты с ДЭЗами, предприятиями, дружинниками, общественными организациями.Но жизнь есть жизнь. Новая должность несла с собой новые заботы, которые потребуют более высокой квалификации, и зарплата станет повыше, и звание последует. И, чего греха таить, надежду на быстрое получение квартиры. А может быть, лучше по-прежнему здесь? – спрашивал он себя. В управлении такой жизни не будет.К концу дня погода установилась. Было прохладно, а низкое солнце светило неожиданно ярко. Красивы были в его закате вековые деревья, чудом сохранившиеся на строительной площадке. По сторонам, насколько видно, растянулись новые многоэтажные корпуса домов из белого кирпича и бетонных панелей.Арсентьев взглянул на часы и убрал в сейф папки с документами. Наскоро просмотрел доклад, подготовленный к завтрашнему совещанию в управлении. Он был доволен. Отчитаться было чем. Не понравился только заключительный раздел: «Коллектив отделения, понимая всю важность профилактики, – читал Арсентьев, – в последнее время принимал определенные меры к активизации этой деятельности… По месту работы правонарушителей направлено… писем для принятия мер общественного воздействия… Проведено бесед…»Все это надо переделать, решил он. Уж не раз эти фразы слышаны-переслышаны. За профилактикой – прежде всего люди, их беды, заботы… А я по-прежнему буду бойко отрабатывать с трибуны привычное: проведена определенная работа, есть результаты, однако имеются отдельные недостатки. Очень дельные мысли! Сотрудников за этот неудавшийся раздел, с его коротенькими полуистинами, со штампами, скрывшими живое дело, ругать нечего. Сам виноват! Наверное, и в нем самом засела эта дурная манера с серьезным видом выдавать чужие слова за свои. Получается, что не он, Арсентьев, а оперативник, его подчиненный, оценивает всю работу уголовного розыска. Не дело это. Вроде бы и понятно, но как от этого трудно отойти! Надо посоветоваться с начальником отделения, решил Арсентьев. Попрошу дать дополнительный материал. Вечером сам поработаю над разделом о профилактике.Первым в кабинет вошел светловолосый, небольшого роста, худощавый парень в синей клетчатой фланелевой рубашке, с аккуратно подстриженной бородкой.– Я к вам по очень важному делу, – явно волнуясь, он неловко пристроился на стуле. – Мне сказали, что материал на меня уже направили к вам.– Какой материал?– Из медвытрезвителя. Я попал туда случайно.– В вытрезвитель случайно не попадают.– К сожалению, попадают, товарищ начальник. Я вот тут все написал, прочтите, пожалуйста. – Парень протянул сложенные вчетверо листки бумаги.Арсентьев читать не стал и отложил листки в сторону.– Вы лучше расскажите, что случилось? И коротко. Самое основное.– В общем, вчера я побывал в медицинском вытрезвителе. За сервис, – он горестно усмехнулся, – как полагается, рассчитался. Сразу же. Теперь боюсь одного: говорят, на работу письмо писать будут. Представляете! Для всей нашей лаборатории позор. Мне, дураку, головомойку страшную устроят. У нас насчет выпивки в институте обстановка беспощадная.– Вы что, только о головомойке думаете? А то, что спиваетесь, не беспокоит?– Какой я питок? У меня к водке отвращение. Перед ребятами неудобно было. На новоселье собрались. Шампанского целый фужер. Ну и опьянел немного.– Хороши друзья. В таком состоянии из дома выставили.– Да нет, ребята отличные. Они по домам всех развезли.– А вас оставили?– Нет. Тоже на машине ехал. Я последним был, и до дома недалеко. Только приехал – не туда, куда надо. Таксист стервец попался…– Это как понимать? Сами пили без меры, а таксист виноват?– Виноват! Когда к дому подъезжал, он стал деньги требовать. За весь рейс от Черемушек до площади Восстания. Ему же ребята заплатили полностью, а он счетчик не сбросил. За пятерку опозорил. Я, конечно, платить второй раз отказался. А он меня в милицию. Ну, а там трезвый всегда прав… И слушать не хотели…– Хорошо, разберемся. Но знайте: если душой покривили, на человека наговорили, уж, как говорят, не обессудьте…Парень заулыбался и, не сдерживая радости, почти крикнул:– Спасибо, товарищ начальник!В кабинет тут же вошли двое. Молодая женщина и рослый, широкоплечий парень с коротко остриженными волосами. Ее строгое лицо с неожиданно добрым взглядом было озабочено. Парень неловко остановился у стола и, скрывая напряженность, оглядел кабинет много повидавшими глазами.Арсентьев внимательно посмотрел на женщину. Одета она была в красную с высоким круглым воротом шерстяную кофту. Зеленая вязаная шапка аккуратно сидела на ее голове. Он узнал ее. Это была Доброхотова, та Галка Доброхотова – бывшая «авторитетная воровка», «блатная пацанка», которая лет семь назад часто гостила в милиции. Первая судимость образумила ее. Теперь она работала фрезеровщицей на заводе и жила тихо.– С чем пожаловали?– Николай Иванович, насчет прописки мы, – заговорила Доброхотова. – Поженились, а живем порознь. Вот решила мужика в дом взять.– Муж-то откуда?– Москвич я, – выдохнул парень.– Судились?– За кражу, – ответил прямо.– Чего ж к Галине перебираетесь? Или жилплощадь своя не позволяет?– Позволяет. Наш начальник милиции не позволяет.– Что ж он так?– Кто его знает? Сказал: иди к жене. Коли любит, пропишет. Тебе у нее спокойнее будет. Отвяжешься от старой компании – тебе же на пользу. Вот мы и пришли.– Пришли, говоришь? А я ведь тоже не из добреньких…– Гражданин начальник, – забасил парень. – В отношении меня можете быть спокойным. Все плохое я в колонии оставил…Доброхотова попыталась вступить в разговор.– Подожди, Галина, – остановил ее муж. – Я сам расскажу. Гражданин начальник, когда я воровал, мне все равно было, как на меня люди смотрят. А сейчас не все равно. Вот уже год на свободе, а каждый день стыдно за прошлое, хоть и рассчитался за все сполна… Объятий распростертых не жду – не с войны героем прибыл, но ведь можно же человеку поверить?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34