Скажи, поверил бы ты человеку, который говорит правду лишь тогда, когда его припрут фактами и ложь доказывают на каждом шагу?…Виктор стал рассказывать торопливо, словно боялся, что его не выслушают до конца.– …Только прошу – не сообщайте матери, что я натворил. И Тамаре, если можно.– Сам скажешь. Будет такая возможность.Виктор от волнения встал.– Сиди.Он сел на край стула.– Я был вынужден взять. Я остался без денег. Здесь дело чести…– Скажи, как повернул. Кто ж ее задел? Честь-то? Виктор не ответил.– Кто от такой «защиты» чести выиграл? Ты? Мать?.. Подумал бы хоть о себе. О своем будущем…Виктор сказал не раздумывая:– Мне о себе думать нечего. Мое будущее на помойке. Я сам для себя уже ничего не представляю. Чересчур некрасиво все получилось. Мне безразлично…Савин рассердился.– Перестань! Людям хуже твоего бывает, но они не говорят: «Мне безразлично». Ты, как слабак, только о себе думаешь.– Ну, это уж слишком. – Виктор опустил голову и плотно сомкнул губы.Савин был доволен, что парня задели его слова. Он повторил свой вопрос, только прозвучал он уже несколько иначе:– Почему совершил кражу?– Я взял…– Не дали же.Пожалуй, только сейчас Виктор понял всю суть совершенного. Ему казалось, что Савин знает о нем что-то большее. Знает и о том, что происходило в его душе, когда он сидел на лавочке в коридоре. Но успокоил себя: «Не ясновидец же он, чтобы читать чужие мысли?»А Савин между тем сделал новую запись в протоколе и теперь, покручивая ручку, терпеливо ждал ответа.Виктор перехватил его взгляд и невольно отвел глаза. Этот простой вопрос: «Почему совершил кражу?» – вдруг с необычной силой всколыхнул все переживания, которые обрушились на него в последние дни, вспомнились и поездки с Гурамом на вокзал и в магазин. Он почувствовал приближение новой опасности.– Когда я брал деньги, то мало что соображал. Был выпивши, – отвернулся, не закончив фразы.Савин понимал, что перед ним не закоренелый преступник, прошедший через колонии и научившийся многим хитростям.– Плохо, Пушкарев, очень плохо! Ссылка на «камыш» и деревья, которые гнулись, тебя не оправдывает. И моего вопроса не снимает, – отчеканил он строго. – Говори правду, – пододвинув к себе телефон, стал распутывать шнур, давая тем самым время на обдумывание ответа.– Мне очень нужны были деньги, вот и вся причина, – выдавил из себя Виктор.Савин не был жестким прагматиком. И вопрос: почему Виктор совершил кражу, имел для него не чисто «утилитарное» значение, существенное для выяснения причин. Этот вопрос был для Савина и нравственно важен, потому что в интересах самого Виктора было необходимо разобраться в этих причинах.– Так-так. Значит, говоришь, были очень нужны? И то ладно. Только деньги в принципе нужны каждому, а вот кражи совершают единицы. Чтобы пойти на это, помимо твоего «очень», нужно плюнуть себе в душу, забыть близких, отказаться от всего хорошего, что было в жизни… Но и этого недостаточно. – Савин с горечью смотрел на Виктора. – Так что давай не крути.– Я не крал. Я Куприянову записку оставил. Правда, когда сунул под подушку, показалось, что в наволочку она попала. И подумал: спать будет ложиться – обнаружит. Написал, что сразу верну переводом. Подумал, что сто шестьдесят рублей его лимитировать не будут. Это правда!Слова о записке были неожиданными. После долгой паузы Савин сказал:– Тогда и мою правду знай. Записка не меняет положения. Ты взял деньги без спроса… Тайно… Распорядился как своими… Тебе, оказывается, многое растолковывать надо.Виктор смотрел озадаченно. Объяснение Савина его расстроило.– Твой ответ о записке отразить в протоколе?– Пишите, вам виднее.Савин чуть улыбнулся.– Запишу! Только вот беда, записки твоей не было. Ее не видели ни мы, ни Куприянов.Виктор посмотрел недоверчиво.– Как не было? Я писал. Я чистосердечно…– Ты это серьезно? – спросил Савин. – Есть правильный путь – сначала честно рассказать, а уж потом говорить о чистосердечности. Где ж твоя записка?– Положил ее Куприянову под подушку, – повторил он.Савин вспомнил, что во время осмотра гостиничного номера ни он, ни Арсентьев под подушку-то не заглядывали.Несколько секунд они смотрели друг на друга. Савин удивленно, наморщив лоб, Виктор – растерянно.– Ну, допустим, положил… А теперь объясни, почему ты остался без денег? Растолкуй, как понять это «остался».– Наверное, не точно сказал.– Вот твой ответ, вот твоя подпись. Читай. – Савин приподнял бланк протокола и повернул его в сторону Виктора. – Давай внеси ясность, что значит «остался». У тебя их украли, отняли, потерял?Виктор не ответил.– В Москву когда приехал?– Неделю назад.– Сколько взял с собой денег?– Какое это имеет значение?– Имеет!– Триста сорок.– Ух ты! И за неделю без рубля? – удивился Савин. – Даже матери на пальто не оставил. Странное дело получается. Чего прячешь глаза? Боишься?..Виктор с отчаянной решимостью взглянул на Савина и понял, что тот смотрит на него с досадой. От этого почувствовал еще большее огорчение.– Чего бояться? Наказания? Чем больше, тем лучше, – возбужденно проговорил он.– Если настроен вести разговор в таком тоне, то лучше его не вести.Виктор опустил голову.– Слушай, парень, брось… – навалившись на стол, громко сказал Савин. – Об этом говори другим, если они слушать пожелают. Еще никто в этом кабинете не говорил, что наказание желанно. Каждому хотелось поменьше. Наказание не страшно только несмышленышу… Ну, так куда же ты дел свои деньги?Было видно – вопрос беспокоил Виктора.– Как мне понимать твое молчание?И только теперь, когда от обиды и стыда Виктор замкнулся, когда жизнь показалась ему лишенной всякого смысла, когда ожила терзающая душу тоска, он впервые услышал отчетливые посторонние звуки. Они жили в этом, казалось бы, непроницаемом кабинете. Сквозь распахнутую настежь форточку с улицы доносился шум самосвалов, скрежет железного скребка о тротуар, смех мальчишек, почувствовавших наступление весны. Там, за окном, шла такая знакомая, теперь уже ставшая для него невероятно далекой жизнь.– Ты меня не слушаешь, Виктор, – нарушил молчание Савин. – Приди в себя и пойми ситуацию.– Какую ситуацию?– Почему такой обидчивый тон? Не нравится мой вопрос? Хорошо. Задам другой. Скажи: в Москву приехал с чужими людьми или с друзьями?– С друзьями.– Что же у них взаймы не взял? Ну, у Тамары неудобно – это ясно. А у Тарголадзе? Насколько мне известно, он деньгами располагал.– Мне его денег не надо, – отрывисто проговорил Виктор.– Поссорился, что ли? – Нет!– Выходит, проще украсть, чем попросить? – не отступал Савин. – Мудришь ты очень!«А ведь я хитрю со следователем, – подумал Виктор. – Даже на этот вопрос не ответил». И все же сказал:– Мне нечего скрывать. Это легко проверить.– Этим я и занимаюсь. Ты неспроста уходишь от вопроса. Раз на мелочах путаешь, значит, есть другая вина. Твое упорство настораживает…Виктор покраснел. Он почувствовал смущение и стыд. Сказал с излишней поспешностью:– В чем меня подозреваете? Чего добиваетесь?– Чего на людей бросаешься? Я правды добиваюсь. И не внушай себе, что мои вопросы обижают. – Савин продолжал спрашивать: – Тамаре сказал об отъезде?– Нет, – ответил дрогнувшим голосом.– Вот это уж выше моего понимания. Даже и этого не сделал. Выходит, от своей девушки потихоньку убежал?Виктор сконфуженно молчал.– Будем считать, что молчание – тоже ответ. Поехали дальше. Гурама когда видел?Виктор отвернулся и стал смотреть в угол кабинета.– Три дня назад. Точно – три дня, – соврал он. Савин посмотрел сердито.– Не верю! – бросил он резко. – Скажи, ты, случаем, не алкоголик?– Не понимаю, о чем вы…– Ишь ты! – усмехнулся Савин. – Неужели не понимаешь? Любишь выпить?– Вы шутите? Такой вопрос не ко мне.– Я не шучу. Я серьезно. Давай поговорим о конкретных фактах. Вчера утром ты покупал коньяк в буфете? Напомнить подробности?Виктор понял, что следователь спросил о коньяке не случайно. «Нет, я о Гураме ничего не скажу, – решил твердо. – О своих делах пусть сам отчитывается». Пришли на память слова Гурама: «Про меня скажешь – про себя скажешь».– Так ты покупал коньяк? – повторил Савин.– Мне захотелось выпить, – сказал Виктор. – Было плохое настроение.Савин покачал головой.– Ложь – плохой помощник. Мне жаль, что ты лжешь, причем активно! Ты ведь с собой воюешь, не со мной. – И спросил напрямик: – Где ночью был?Виктор лихорадочно обдумывал ответ.– Ночью? – переспросил он. – Об этом тоже говорить? С какой стати? Но это, извините, личное, – и смутился.На Савина смотрели растерянные глаза. Их выражение никак не вязалось с тоном, каким были произнесены слова. Такое состояние человека, когда дерзость и боязнь объединились в единое целое, было знакомо Савину.– Не кипятись! Я не покушаюсь на твое личное. – Он нахмурился. – Назови место, где был. Вопрос имеет прямое отношение к делу.– Я не могу.Савин почувствовал, что его вопрос смутил Виктора. И сказал не сердясь:– Вот именно, не можешь! Поэтому и нервничаешь. Все хочешь выгадать, не прогадать. А в номере кто был утром?– Никто! – ответил громко, не моргнув глазом.– Ты плохо слышишь?– Нет, а что?– Тогда чего кричишь? Почему скрываешь, что был Тарголадзе? Зачем он приезжал? Ну, говори? Я жду!Виктор надолго задумался.– Зачем его ввязывать?– Блестящий ответ! Выходит, он «ввязан»? Так надо понимать? – расчетливо спросил Савин. Вопрос попал в цель. – Так вот почему ты за него горой.Виктор страдальчески поморщился и сидел теперь подавленный. С каждым вопросом Савина, с каждой новой его фразой он все больше убеждался в том, что следователь знает о нем многое. Да и невозмутимая манера разговора Савина подтверждала это.– Понимаете, обстоятельства. – Губы Виктора дрожали.– Вот оно что! Я о них наслышан. Они разные бывают. – Савин стремительно встал и зашагал по кабинету. – Только я все больше убеждаюсь, что самые вредные обстоятельства – это цинизм, унижение, обман, подлость. И еще наглость. Но это не твои обстоятельства. Скажи откровенно, что у тебя общего с Тарголадзе? Чем он занимается в Москве?Виктор нервничал.– Вы ведь не хотите, чтобы я наговаривал?– Конечно, не хочу. За наговор судят так же, как за укрывательство. Он говорил с тобой о вещах? Только прямо и быстро!Виктор пожал плечами.Савин перестал мерить шагами кабинет и остановился против него. Сказал преднамеренно спокойно:– Хорошо. Я помогу. Почему молчишь о кофточках? Он же продал их твоим соседкам в гостинице. Я спрашиваю о фактах, которые тебе хорошо известны.Виктор выпрямился. Взгляд стал сосредоточенным. Он понимал, что нужно отвечать на этот простой, но нелегкий для него вопрос. Через силу сказал:– Я сейчас вспомню… Я слышал… – и умолк. Внимательно наблюдая и контролируя его поведение и ответы, Савин все больше убеждался в том, что в показаниях Виктора о краже было все верно, кроме фраз о ее причине и о друзьях. Он подумал: «Вот ты с какой стороны открылся. Выходит, задел я нужную струну. Похоже, действительно все дело в Гураме».– Ты врешь и думаешь, будто тебе верят. Только учти: я человек дотошный, – заверил Савин. – Должно быть, ты не по своей воле живешь – по чужой указке.Возникла томительная тишина.– Куда ездил с Гурамом на машине? – стараясь не упустить инициативы, наступал Савин. – Ответь, если не затруднит. Молчишь? Лужи как следует не видел, а в болото лезешь. Говори правду, чтоб совесть не мучила.Виктор был расстроен. Он не предполагал, что следователь знает о его поездке с Гурамом. Подняв голову, удивился. На лице Савина не было недоброжелательности. Оно было озабочено и… огорчено.«Конечно, он знает все. Чего я морочу голову?» – подумал Виктор и, словно избавляясь от тяжелого груза, проговорил:– Дайте немного подумать, собраться с мыслями.– Ну что ж, годится. Подумай, – сказал Савин. – Серьезно подумай. Я вижу, совесть у тебя есть. И помни: потеряешь совесть – потеряешь себя.…Перед тем как выйти из кабинета, Виктор спросил:– Скажите, что значит кочан гурийской капусты? * * * В отделении милиции, как и в любом учреждении, жизнь шла в двух измерениях – внутреннем и внешнем. Первое для людей посторонних было скрыто. Второе проходило самым заурядным образом. Люди, одни озабоченно, другие спокойно, заходили в кабинеты, через какое-то время выходили оттуда с сосредоточенным или довольным видом. Чтобы понять их состояние, необязательно вглядываться в лица. Достаточно было прислушаться к звукам дверей. Одни приоткрывали их осторожно, другие хлопали ими уверенно. Обычный круговорот служебных отношений и житейских переживаний.Арсентьеву такая суета была привычна. За двенадцать с лишним лет работы в уголовном розыске он научился точно разбираться в настроении людей и ситуациях, с которыми они сталкивались в милиции.Сегодняшний рабочий день, если даже и не считать бессонной ночи, ушедшей на поиски Пушкарева, для Арсентьева оказался напряженным. Около одиннадцати зазвонил телефон. Он снял трубку и по голосу сразу понял, что это из управления Аносов, которого Арсентьев знал около года и уже имел о нем свое мнение. Аносов в милицию пришел из другого ведомства. Поначалу произвел впечатление человека невероятной работоспособности. Приходил на службу раньше всех. Уходил – когда другие кабинеты были уже заперты. Заглядывал вроде бы ненароком к руководству – вот смотрите: и я с личным временем не считаюсь, как и вы, озабочен делами. Но вскоре стало ясно: это не от рвения, а от отсутствия специального образования. Довольно скоро он освоил азы оперативной работы и научился манипулировать общими ее терминами с поразительным мастерством.Однажды спросил Аносова: как же без знания специфики милицейской деятельности он руководит? Ответил:– Были бы недостатки, а требовать их устранения не проблема.– А если их нет?– Тогда руководить еще проще.Он на хорошем счету: аккуратен, настойчив, требователен… Всегда в отутюженном костюме, модном, умело завязанном галстуке.– Я вас приветствую! – хорошо поставленным голосом проговорил Аносов. И, не ожидая ответа, спросил: – Какие результаты по краже?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34