– Что?! Не знаю, не знаю…– А у меня на это особая точка зрения. После отсидки я чист.Муратов постучал костяшкой кулака по борту и упругим движением ладони смахнул с него заледенелую корку снега.– Ты эту свою точку припрячь подальше. Об этом ты да я знаем… Характер у тебя, прямо скажу, неважный!– Допустим, а что дальше? Я живу осмотрительно, – ответил Мамонов. – Мои прежние грехи теперь никакой роли не играют. А за плохой характер не судят. Так что… – и усмехнулся.– Несознательный ты человек, Мамонов! Газеты читаешь, телевизор смотришь, котелок вроде у тебя варит, а дремучесть свою не разогнал и порядочность не приобрел. Поэтому скажу одно: не забывай, что было-то серьезное…– То грехи молодости. Я тогда зеленым был. Кумекал плохо.– Теперь не зеленый! С умом. Поэтому, когда по новой пойдешь, опасным рецидивистом считать станут…Усмешка пропала. Мамонов надолго задумался и от волнения сдвинул на макушку шапку.– Да-да – уныло протянул он. – О золоте я слышал мало.Среди воров толк не идет. Правда, на прошлой неделе Валет показывал монету рыжую. Но она по наследству ему… Другого не знаю.– Ты завещание у Валета видел?– Он так сказал.Муратов продолжал вести разговор.– Может, и так. Только монеты меня не интересуют. Мне бы о колечке обручальном, цепочке со знаком зодиака, сережках с жемчугом. – Он говорил об этих вещах нарочно, чтобы не заострять внимание на золотой десятирублевке.Мамонов усмехнулся и тут же с неожиданной деловитостью спросил:– А откуда цацки? Если не секрет, конечно… Муратов ответил серьезно:– От тебя не скрою. Их в Марьиной роще с девчонки сняли. Ну и «порядки» ваши, воровские!– Как это? Как это? – удивился Мамонов.– А так! За три сотни девчонку разукрасили. И срок для себя уготовили приличный. Вот и выходит: дурацкие они, ваши «порядки»…Мамонов рассмеялся. Он снова обрел прежнюю уверенность.– Глупый народ. Дураки прямо, – и тут же оборвал смех. – О таких пустоголовых сказал бы не задумываясь. Они народ дрянь. Микробы наглые. Мы презираем шваль всякую, хулиганов, тех, кто за рупь с полтиной ножиком ткнет, и прочую мелюзгу. Такие умом не живут. Поэтому и срок наматывают себе большой. – Всем своим видом Мамонов старался доказать авторитетность своих слов.Участкового Гусарова Арсентьев тоже подключил к раскрытию кражи у Школьникова. Ему было поручено проверить подозрительных лиц в своем микрорайоне. Около двенадцати он закончил работу, вычеркнул в блокноте несколько фамилий и почувствовал неудовлетворенность. Результаты расстроили. Докладывать Арсентьеву, которого он считал человеком особо уважаемым, было нечего. Гусаров пересек улицу и из телефонной будки, стоявшей впритык у забора автобазы, все же позвонил ему. Арсентьев сразу понял причину плохого настроения участкового.– Так это же хорошо! Радоваться должен, что подозрения на твоих подопечных отпали.Гусаров порывался что-то сказать, но его остановил Арсентьев:– У тебя есть что-нибудь конкретное? Нет? Тогда пройдись еще разок по участку. Поговори с народом и возвращайся в отделение.Гусаров торопливо шагал по заснеженному пустырю. Около переезда с ним поздоровались. Он поднял голову. Шагах в пяти от него стоял Шунин. На этой территории он был самым несговорчивым и резковатым. Не то чтоб нарушал порядок, скорее спорил о порядке. Все норовил чего-то доказать. И почти всегда в присутствии людей.– Здравствуй, начальник. Все ходишь, смотришь? Небось жалеешь, что эту службу выбрал?Гусаров благодушно спросил:– Похоже, заботу проявляешь, Шунин? С чего бы? Говори по делу.– А я по делу. Участковый – фигура важная. У него главный козырь – знание! Чтоб людские вопросы правильно решались. А с физкультурным техникумом где у тебя этот козырь? Каждый своим делом заниматься должен…Гусаров посмотрел с досадой.– Понятно изложил. Только кто на работу меня назначил, знал, что делал.– Вот именно, назначил. Поэтому и спросить с тебя трудно, – сказал Шунин.– Выходит, надо, чтоб я на работу с твоего согласия шел?– Не с моего, конечно, а всех людей с участка. Тогда и было бы по способностям.Гусаров покашлял в кулак, чтобы скрыть усмешку.– Знаешь, а ты мне нравишься!– Чем же? – спросил Шунин недоверчиво. Он не понял шутки.– Глаза у тебя выразительные, лоб высокий, как у мыслителя, руки тонкие, как у пианиста…– Зачем смеяться?– Я не смеюсь. Я плачу над твоей судьбой.– Почему?– Потому что судьба твоя на волоске висит, а моя на канатах.– Что же это за канаты?– Когда-нибудь поймешь. Но я тебе сейчас скажу. Это любовь к делу, уважение к людям и простая человеческая честность…Шунин подавил тяжелый вздох.– Да, я судимый, – сказал он вдруг осевшим голосом. – И мне свою жизнь исправлять надо, потому что у людей ко мне доверия нет. Вот у меня к ним есть. Они добра мне хотят. Я чувствую это. А судимость… По дурости, по пьянке она… – Он громко выругался.Мимо шли супруги Школьниковы. Шунин выругался еще раз.– Вы что себе, собственно, позволяете? – возмутился Школьников. – Совсем стыд потеряли. Видно, колония вас не исправила. – Он говорил громко, уверенно.Шунин смотрел смущенно. Понимал: в такой ситуации пререкаться не следует.– Извините, – виновато сказал он. – Не заметил. А то бы…– А то бы, а то бы… Даже работника милиции не стесняетесь. Или у вас форма разговора с ним такая? – Упрек Школьникова уже относился к Гусарову.Шунин вымученно улыбнулся:– Я извинился уже, извините еще раз… Школьников повернулся, чтобы уйти, но посмотрел на Гусарова.– Я вижу, товарища милиционера не беспокоит, что нарушается общественный порядок. Я проинформирую ваше начальство.Гусаров чуть удивился и пожал плечами. Не ждал он столь неожиданного поворота. Сказал без колебаний:– Это ваше право. А мое – сделать строгое замечание и при вас, – он подчеркнул эти слова, – призвать к порядку…– Ты что? Ты что? – заволновался Шунин. Он лихорадочно обдумывал свое положение. – Я же попросту…– Прошу меня в эти вопросы не вмешивать, – от высокомерия Школьникова не осталось и следа. – А его, – он пальцем указал на Шунина, – предупредите. Может, и поймет. Штрафом и пятнадцатью сутками таких не исправишь…Шунин обозлился.– Что значит «может»? И каких это «таких»? – воскликнул он. – Я что, хуже тебя? Ну, выругался нечаянно, а ты со знанием дела в словах этих разобрался. Выходит, знакомы слова-то…Гусаров решительно оборвал его:– Нахальный ты, Шунин. Хулиганство в тебя основательно въелось.Шунин расстроился.– Спасибо за характеристику моей личности… Гусаров не ответил. Он раскрыл было планшетку и, решительно захлопнув ее, повернулся к Школьникову:– Я хотел бы зайти к вам на минутку, переговорить.– Нет, нет. У нас в квартире уборка, – поспешно ответил Школьников. Ему явно не хотелось вмешиваться во внезапно возникший конфликт.– Тогда завернем в ДЭЗ. Это минут на десять. А вы, Шунин, идите в отделение. Там разговор с вами состоится обстоятельный.– При чем здесь я? – замер Школьников. – Вот что значит не проходить мимо. Так и до дома не дойдешь…– Ну зачем это вам? Зачем? – с дрожью в голосе спросил Шунин, переводя взгляд с одного на другого. – Или премию дадут? Благодарность за меня объявят? – Досада была готова выхлестнуться наружу.– Не заводись, Шунин, – строго заметил Гусаров. – А то я на работу письмо направлю. Пусть общественность за тебя возьмется…Шунин растерялся. О том, что Гусаров может написать письмо на работу и подключить общественность, он не предполагал.– Ладно, начальник. Я могу даже отсидеть твои сутки. Только на работу не пиши. Не позорь… У меня дочь на этом заводе работает. Ради нее прошу.И представил себе, как в цехе его будут обсуждать, а он станет оправдываться и доказывать, что не так уж виноват. Подумал и о том, что лишат его прогрессивки, что долго будут смотреть на него без уважения, до тех пор, пока все забудется. И забудется ли? Он зябко передернул плечами.– Повинился ведь я, чего же еще-то? Неужели хотите, чтоб от моей жизни одни пустяки остались? – Он махнул рукой, дернул вниз шапку и медленно зашагал по тротуару.Шунина оштрафовали на пятнадцать рублей. Конечно, штраф лучше, чем письмо на работу. Но он считал, что несправедливо и так и так.Неотступно беспокоила мысль: опозорился. Теперь говорить станут: Шунин после колонии опять за старое взялся. А он не такой. Знал это точно. За старое браться не мог, потому что постыло оно ему и чуждо. Он, сунув руки в карманы пальто, бесцельно шагал по улице. ГЛАВА 12 – Проходи! – Савин жестом пригласил Виктора.С чувством душевного смятения Виктор переступил порог и, плотно прикрыв за собой дверь, обитую коричневым дерматином, огляделся. Кабинет небольшой. Метров пятнадцать, с окном на улицу. Зеленоватые стены, два однотумбовых письменных стола с перекидными календарями, телефонные аппараты…Виктор сел на стул, оказавшийся чуть отодвинутым от стола, и сразу же ощутил неловкость. Облокотиться было не на что. Он не знал, куда деть свои руки.В кабинете очень светло и необычайно тихо.Савин неторопливо разложил перед собой какие-то бумаги, полистал их. Потом достал из ящика бланк протокола допроса.– Ну, Пушкарев! Будем знакомиться. Меня зовут Юрий Михайлович, я капитан милиции. Твое дело поручили мне. – Он не торопил события, не спешил начинать допрос. Думал о том, как установить контакт с Пушкаревым. Знал: без этого нужного разговора не получится. Поэтому сказал не таясь:– Я за тобой всю ночь гонялся. Устал очень. – Он начал спрашивать об отце и матери, о друзьях, школе, о том, как «срезался» в университете…«А может, рассказать ему, о чем я думал в коридоре? – вдруг подумал Виктор. – Нет, нет! Это чересчур глубокое, личное. Он чужой человек, не поймет. – И про себя решил: – В душевность играет. Сейчас наверняка сигареты предложит, чтобы расположить…»Но Савин делать этого не собирался. Он облокотился на стол и задумался. Потом не спеша налил из графина полстакана воды и, вытряхнув из темного пузырька таблетку, большим глотком запил ее.– Чувствую, давление подскочило. Видно, от погодного перепада.«Чего голову морочит? – внутренне усмехнулся Виктор. – Мать в такую погоду на давление никогда не жаловалась».– Последнее время хмурило, а сегодня сразу солнце. Не смог быстро перестроиться, – словно угадав его мысли, просто сказал Савин и потер затылок.«Конечно, играет, – не поверил Виктор. – Теперь будет с важным видом читать эти бумаги, вот, дескать, материала сколько на тебя собрали».Савин бумаг не читал. Он достал из кармана потрепанную записную книжку и позвонил какому-то Петровичу. Деловито спросил его о жизни и о том, купил ли учебник по немецкому для сына.«Нет, не заигрывает и под простачка не работает, – решил Виктор. – Отвлекает внимание, чтобы потом задать каверзный вопрос…»Но Савин спросил:– Какой самый сложный класс – пятый или шестой?– Когда учился, то самым трудным был шестой и восьмой, – ответил Виктор серьезно, хотя и старался показать, что весь этот разговор ему безразличен.Допрос начался обычно.– Ты, конечно, догадываешься, за что тебя задержали и о чем пойдет разговор?– Да, знаю, – довольно равнодушно обронил Виктор. О деньгах, которые я взял у летчика Куприянова.Савин, выдержав паузу, подумал: неужели не понимает, что совершил? Стараясь не оглушать Виктора острыми оценками его поступка, проговорил:– Мы о тебе немало знаем. Может, не все, но основное известно. И дело не в том, что взял, – это теперь уже дело десятое. Как жизнь свою дальше будешь строить – вот главный вопрос. – Ничего не осталось от спокойного тона, которым он только что спрашивал об учебе в школе. – Можешь врать. Это твое дело. Не меня обманешь. Мы встретились и разошлись. Обманешь себя, мать, будущее – вот ведь какие масштабы. Потом совсем запутаешься. Это ты понимаешь?Виктор почувствовал, что от волнения ладони стали влажными. Он незаметно вытер их о колени.Савин сложил пополам протокол и по его сгибу провел пластмассовой ручкой.– Фамилия, имя, отчество?Этот простой формальный вопрос ввергнул Виктора в замешательство, он вздрогнул и растерянно посмотрел на Савина. Его смутило слово «отчество».Их взгляды встретились. Настороженный и требовательный.– Рассказывай без утайки. Это нужно для истины, для установления отягчающих и смягчающих обстоятельств. Так требует закон.Вздрагивающим голосом Виктор сказал:– Не обстоятельства, признание вам нужно…– Знаешь, Пушкарев, у нас разговор нешуточный, и лучше тебе вести его серьезно. Скажу откровенно. У тебя два хороших момента – не судим и ущерб нанес небольшой. Возместится быстро. Как ни странно, о тебе потерпевший хорошо отзывается. Можешь почитать. – Савин указал взглядом на заявление Куприянова.Виктор в первый раз посмотрел прямо на Савина. «С подходцем разговор повел: „Расскажи все, тебе же легче будет“. А как он может облегчить?»Виктор вспомнил вчерашний тревожный день и критически посмотрел на Савина.– Я снисхождения не ищу… Савин не дал ему закончить:– Осторожнее, парень! В твоем положении не до амбиций, – с нескрываемой досадой проговорил он, откладывая ручку в сторону. – Этой строптивости тебе на день-два хватит, а что потом? Поэтому веди себя достойно.Нервы Виктора не выдержали:– Спрашивайте, задавайте вопросы…– Если сам не решил, как отвечать, то мои вопросы не помогут, – проговорил Савин.– Что вас интересует?– Почему ты взял чужие деньги? Почему? Не поднимая головы, Виктор спросил:– Для чего это вам?Савин невольно про себя повторил вопрос: «Для чего это вам?» Смутная, далекая догадка заставила его задуматься. Он сказал:– Когда понимаешь, легче прощается. Да и следствие вести я формально не научился. От формального плохо будет нам обоим.– Вам-то что плохо?– У меня перед законом ответственность. И перед тобой тоже.– Можно вам задать один вопрос? А правда, бывают смягчающие обстоятельства? – Виктор смотрел с надеждой.– Не веришь – читай. – Савин раскрыл «Уголовный кодекс», отыскал нужную страницу и протянул его Виктору. – Очень нужная, справедливая человеческая статья.– И суд учитывает это?– Обязательно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34