https://wodolei.ru/catalog/mebel/
Орфет выпрямился, обмотал лицо и голову платком, засунул его край за ворот грязной туники. Потом выдернул из песка короткий меч, оставленный Лисом, попробовал пальцем лезвие. Голос от долгого бездействия звучал хрипло.
— Я у тебя в долгу, бумагомарака.
— Я у тебя тоже. Дважды.
Музыкант кивнул.
— Меня он бы всё равно бросил. А так — оставил воды, пищи. Дал нам возможность вернуться. Если хочешь, иди. Может, и доберешься.
— Совсем недавно ты сам просился…
— Совсем недавно у меня голова не работала. А теперь я чуть живой, руки дрожат, ноги подкашиваются, а под кожей будто ползают красные букашки. Но я снова Орфет. И не поверну назад, не приму милости от кладбищенской крысы. — Он попытался сложить руки на груди. — Когда-то я был музыкантом. Лучшим на свете. Попробовал жить без музыки — тошно. Я не дам высушить меня, писец, не останусь без песен. Что бы там ни крылось впереди, я всё преодолею; хоть ползком, но доберусь до цели. — Он посмотрел на Алексоса. — Дружище, веди же меня к своему волшебному Колодцу.
Сейчас, несколько часов спустя, Сетис украдкой наблюдал за ним. Надо признать, толстяк оказался крепок. Палящее солнце могло поджарить кого угодно, но Орфет дрожал, как в ознобе. Он только что сбросил с себя пелену безумия, выбрался из бездны своего личного ада, о глубинах которого Сетис мог только догадываться. Шакал рановато списал его со счетов. Юноша нахмурился. Грабитель могил унес с собой Сферу и больше в нем не нуждался. Но они должны закончить свой путь. Свой собственный.
Орфет оглянулся и прохрипел:
— Давай воды глотнем.
Сетис кивнул.
Они присели на корточки. Укрыться было негде — ни скалы, ни чахлого кустика. Следы Шакала затерялись на иссушенной земле.
Кожаная фляга переходила из рук в руки, каждый по очереди делал глоток, а остальные не сводили с него глаз. Орфет осторожно слизнул каплю с обожженных губ.
— Расскажи мне путь. Если с тобой что-нибудь случится…
Сетис пожал плечами и прошептал:
— Мы уже прошли места, где обитают Звери. Есть и другие — огромный Жук и неведомая тварь, похожая на крокодила, но они лежат далеко к северу, и наш путь с ними не пересекается.
Это как раз к лучшему. О Жуке Сфера говорила: «Это Зверь распада и искупления вины. Его сила кроется в самых потайных местах, в плесени древних гробниц, в ядовитых испарениях чумного мора». Если этого Зверя не умиротворить, его месть будет страшна.
— А дальше? — Орфет почесал подбородок, его руки дрожали, и он стиснул их в кулаки.
— Трудно сказать. Буквы стерлись. Что-то о перелетных птицах над головой, о местах гнездовий. — Сетис содрал с колена шелушащуюся кожу. Было там и еще одно слово. Но о нем он предпочел умолчать.
— Скажи, — тихо попросил Алексос. Сетис встревожено поднял глаза и сглотнул.
— Там был иероглиф. Чтобы расшифровать его, я просидел много часов над древними свитками. Слоговое письмо, созданное в эпоху Серетхеба.
— И что, прах побери, он обозначает? — проворчал Орфет.
Сетис нахмурился. Помолчав, ответил:
— Пожирать. Съедать заживо. Наступила тишина.
— Может, он подразумевает место, где много еды? — пробормотал Орфет.
Сетис пожал плечами. Никто всерьез в это не поверил.
Алексос спросил:
— Шакал мог прочитать это слово? Сетис презрительно фыркнул.
— Куда ему. Он гордится собой, но даже я трудился над этим символом много часов.
— Даже ты, — кивнул Орфет и, окинув взглядом выжженную землю, окутанную знойным маревом, задумчиво произнес: — Напрасно он нас бросил. Скажу ему это прямо в его знатную рожу, а потом разорву на клочки.
— Узнаю прежнего Орфета.
Архон смотрел вдаль, на запад, туда, где над горизонтом кружили черные точки.
— Птицы? — спросил Сетис.
— Нет, не птицы. — Мальчик взглянул на него по-своему, украдкой, искоса. Потом сказал: — По-моему, они вырвались на свободу из его сновидений.
* * *
Амфитеатр был заполнен до отказа. Все сиденья, все каменные скамьи были заняты: мужчины, женщины, писцы, моряки, купцы, проститутки. Наверху рядами выстроились рабы. Оглушительный гомон, звон оружия и крики людей Аргелина, следивших за порядком, напугали Мирани. Насыщенный ужасом гам и грохот обрушивался прямо на сцену, словно крутые склоны холма стиснули его и не выпускали наружу. Под маской ей казалось, будто все голоса звучат неестественно гулко. Капли пота щекотали лоб. Солдаты, плотным кольцом выстроившиеся вокруг сцены, дружно сомкнули копья, и их лязг, будто цимбалы, возвестил о начале представления.
Девятеро жриц сидели на аккуратно расставленных скамьях, инкрустированных серебром. В середине горела жаровня, а позади нее всплывало изображение Бога, смотрящегося в зеркало: два совершенно одинаковых лица из чистейшего белого мрамора.
Алексос. Почему Гермия поставила здесь его статую? Что она задумала?
Гласительница стояла посреди круга, высокая и царственная. Аргелин поднялся по лестнице и встал напротив нее. Толпа замолкла.
Остальные Девятеро тоже встали, зашелестев белизной и перьями своих нарядов. Звякнули подвески из лазурита на головных уборах, безмятежно улыбающиеся маски обратились к толпе. Высоко над головами, в жарком синем небе, кружили три птицы.
Аргелин церемонно поклонился Гласительнице, потом обернулся к толпе.
— Сограждане! На нас напали. Великая Империя угрожает войной нашей земле. Они сильнее нас, у них больше кораблей и больше оружия. Наша торговля перекрыта, Порт находится в осаде, и всё из-за того, что Жемчужному Принцу захотелось присвоить себе величайшее сокровище нашей страны. Уста самого Бога.
Акустика была идеальная, ему почти не приходилось повышать голос. Ответом ему было молчание, только по верхним рядам прокатился шепот, повторяющий его собственные слова.
Ветерок тихо затеребил плащи и мантии.
— Они хотят, чтобы мы сдались. Хотят править нами, собирать налоги, продать вас всех в рабство. Хотят получить власть и говорить миру, чего желает Бог. Но я обещаю вам: они никогда не получат этой власти. Оракул научит нас, как выиграть битву. Бог спасет свой народ!
Раздались аплодисменты. Сначала робкие, неуверенные, но потом солдаты взревели, и амфитеатр наполнился криками. Аргелин спокойно следил за происходящим. Его гладкое лицо было безмятежно, узкая бородка аккуратно подстрижена. Хороший актер, подумала Мирани. Великий актер, который знает, что публика перед ним трепещет. Он простер вперед руку, и шум стих.
— Враги хотят, чтобы вы отдали меня на их милость. Если вы тоже хотите этого, я готов. Скажите только слово.
Наступила полнейшая тишина. Ее нарушило только презрительное фырканье Ретии. Никто не шелохнулся; публика в ужасе застыла, как будто малейшее движение могло оказаться смертельным. Глаза Аргелина пробегали по рядам, солдаты бесстрастно взирали на разворачивающееся действо.
Они даже дышать боятся, подумала Мирани.
«Не забывай, у тебя есть маска, и ты можешь за ней спрятаться».
Она чуть не вскрикнула от удивления. Сквозь прорезь в маске сверкнули глаза Криссы.
«Это ты? Неужели ты хочешь говорить со мной? Здесь, на глазах у всех? Не надо!»
«Ты многое можешь. Можешь, например, крикнуть: „Сдавайся!“ Может быть, люди подхватят твой крик, затопают ногами, захлопают в ладоши. Самые смелые. Ты могла бы запугать его, Мирани».
Молчание было страшным. Оно душило ее. Голос Бога был холоден и тяжел. «Молчишь? Не презирай их, Мирани, ты сама не лучше них».
Аргелин поклонился и опять поднял глаза:
— Вашим доверием, друзья мои, вы делаете мне честь, — в его голосе мелькнула еле заметная тень презрения, но Мирани уловила ее, и Ретия тоже. Виночерпица сделала крохотный шажок вперед.
Остальные Девятеро застыли в безмолвии.
Гермия торопливо обернулась, воздела руки, швырнула на жаровню горсть ладана, он вспыхнул, затрещал, взвился облаком ароматного дыма.
Гласительница, широко раскинув руки, вдыхала этот дым. Аргелин отошел.
— Расскажи нам, Гласительница Бога. Что советует Оракул? Ибо где ты, там и Оракул. Бог находится здесь, надо только услышать его.
Мирани обернулась. Ретия застыла, но в любой момент была готова сделать решительный шаг.
«Не позволяй ей этого!» — взмолилась Мирани.
«Я не могу ее остановить. Но думаю, она не пойдет на риск. Она считает, что Аргелин всё равно проиграет войну».
«Он и вправду проиграет?»
«Тише, Мирани, я не слышу своих собственных слов».
Гермия раскачивалась, из-под маски с прорезью вместо рта слышались тихие всхлипы. Крисса и Иксака встали рядом, чтобы подхватить ее, если она упадет. Аргелин заговорил:
— О Ярчайший, Властелин Солнца, Мышиный Бог, Царь Скорпионов! Дай нам совет!
Из прорези донеслись слова. Они эхом прокатились по всему театру, и весь народ слышал их.
— Жертва. Принесите мне в жертву то, чем вы дорожите сильнее всего.
* * *
— Они кого-то подстрелили?
В полумраке Сетис опустился на колени и осмотрел вмятины в песке.
— Может быть. Тут кровь. И смотри, перья.
— Из чего? — проворчал Орфет. — У Лиса не было лука. — Толстяк обхватил себя руками. Он обливался потом.
— Может, птица опустилась на землю. Или они нашли ее уже мертвой.
Алексос подобрал перья и внимательно разглядел. Его темные глаза зачарованно изучали тонкие волоконца с бородками, которые то сплетались, то расплетались. Он провел по ним длинными пальцами, разгладил, чтобы не оставалось просвета.
— Эти перья не от одной птицы, Сетис. От нескольких, разных.
Сетис встал. Вместе с ним встала его тень и протянулась через барханы из мягкого песка, расстилавшиеся вокруг с самого полудня. Уже наступила ночь. Она, как всегда, опустилась внезапно. Низко над горами нависала яркая луна.
Юноша коснулся их. Мелкие желтые перья. Одно длинное, белое, другое черное, сломанное. Пригоршня серого пуха. Розовые перышки фламинго.
— А вот, посмотри, — Алексос выдернул что-то из песка. — Это перья чайки.
— Да какие чайки в этой мерзкой пустыне?
— Нет, Орфет. Я знаю. И глянь-ка сюда.
Клочок материи. Мальчик потянул за него, и внезапно, так резко, что Архон чуть не упал, из песка вылез обрывок темно-красной полосатой тряпицы, кричаще яркой. Все в молчании уставились на него, на громадные рваные дыры во всю длину, на кровавые пятна. Первым очнулся Орфет:
— Это Лис носил. На голове.
Сетис перевернул находку. Вся в крови.
— Какая птица способна на такое? — проговорил он.
Вдруг Алексос поднял голову. Далеко на западе, почти за горным хребтом, взмыло в воздух что-то черное.
— Какая — не знаю, — прошептал он, — но она возвращается.
* * *
Ее нарядили в белую мантию, украшенную перьями.
Сквозь прорези для глаз Мирани видела, как ее ведут по ступеням. Солдаты открыли корзины, и навстречу ей белым вихрем вспорхнула стая голубей. Девочка без страха прошла через трепещущее крылатое облако.
Телия.
Кто-то в толпе завыл, как тоскующий пес. Наверное, отец Сетиса. Только бы солдатам удалось его удержать!
Маленькая девочка тихо встала и обернулась к толпе. Ее лицо было спокойно, исполнено глубочайшей сосредоточенности, какую Мирани иногда в ней замечала. Она без страха обвела взглядом людское море.
Аргелин положил руку ей на плечо, она подняла на него серьезные глаза. Он подвел ее к каменному алтарю, подсадил на него; босые ноги девочки свесились сбоку.
Потом он обернулся к Гермии.
— О Ярчайший! Архона здесь нет. Он не может отдать жизнь за свой народ. Поэтому вместо него мы приносим в жертву другого человека.
Мелкие твари собираются вместе
Птица была исполинская. Крылья ее в размахе могли закрыть небо от края до края. Она неподвижно парила на восходящих потоках воздуха, лениво кувыркаясь в волнах палящего жара, поднимающихся от земли. Потом стала снижаться.
Опускалась она медленно, зигзагами, ни на миг не сводя глаз с потревоженной земли, с рассыпанных перьев, с окровавленной тряпки. Поверхность песка была усеяна буграми и рытвинами, как будто там происходила жестокая битва; глубокие отпечатки ног вели туда и обрывались.
Птица глядела немигающе, свирепо. Когтистые лапы вытянулись вперед, готовые схватить жертву. Во всей ночной пустыне ничто не шевелилось — ни одна мышь, ни одна букашка. На многие мили вокруг не было ничего, совсем ничего.
* * *
— Что мы можем сделать? — испуганно ахнула Мирани.
«Мы?»
— Надо же что-то предпринять! Он просил меня присмотреть за ней! Разве не понимаешь, это я виновата! — Она чуть не расплакалась, подавила желание вскочить и закричать. Мысль о Сетисе причиняла мучительную боль.
«Не говори глупостей, Мирани. К происходящему приложили руку множество твоих врагов. Крисса не сразу передала тебе письмо, Аргелин арестовал их. Люди всегда приписывают своим поступкам слишком большое значение». Голос Бога звучал угрюмо. Девушка в ужасе прошептала:
— Неужели ты хочешь принять эту жертву?
Наступило молчание. Потом он произнес: «Это совсем другое дело Люди всегда думают, будто знают, как лучше».
Дым, запах ладана. Амфитеатр полнился нарастающим жаром от тел тысяч зрителей; дневной зной впитался в каменные скамьи, в мощеную сцену. Она стиснула кулаки.
— Я им не позволю.
Телия устремила на нее взгляд темных глаз из-под неровной челки. Аргелин обернулся, кивнул, из-за его спины вышла рабыня и с безмятежным спокойствием помогла девочке лечь. Наверно, малышку опоили дурманом. И тут Мирани словно обдало жаром: она поняла, что Гермия помогала генералу строить эти чудовищные планы, это злодеяние стало возможным только с ее согласия.
Нетвердой походкой, пошатываясь, Гласительница вышла вперед. Ее окутывал душный аромат пряностей. Головной убор казался слишком тяжелым, стройная шея поникла. Она возложила руки на алтарь, горящий лихорадочный взгляд по-ястребиному обежал толпу…
— О мой народ, я принимаю твою жертву. И поверьте, я вас спасу.
Толпа взорвалась радостными криками, на этот раз непритворными. Хриплое, свирепое буйство отринутой угрозы. А за ним безошибочно различался грохот катапульт, свист ядер, обстреливавших бухту.
— Они думают, это говоришь ты. — Мирани дрожала от гнева.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
— Я у тебя в долгу, бумагомарака.
— Я у тебя тоже. Дважды.
Музыкант кивнул.
— Меня он бы всё равно бросил. А так — оставил воды, пищи. Дал нам возможность вернуться. Если хочешь, иди. Может, и доберешься.
— Совсем недавно ты сам просился…
— Совсем недавно у меня голова не работала. А теперь я чуть живой, руки дрожат, ноги подкашиваются, а под кожей будто ползают красные букашки. Но я снова Орфет. И не поверну назад, не приму милости от кладбищенской крысы. — Он попытался сложить руки на груди. — Когда-то я был музыкантом. Лучшим на свете. Попробовал жить без музыки — тошно. Я не дам высушить меня, писец, не останусь без песен. Что бы там ни крылось впереди, я всё преодолею; хоть ползком, но доберусь до цели. — Он посмотрел на Алексоса. — Дружище, веди же меня к своему волшебному Колодцу.
Сейчас, несколько часов спустя, Сетис украдкой наблюдал за ним. Надо признать, толстяк оказался крепок. Палящее солнце могло поджарить кого угодно, но Орфет дрожал, как в ознобе. Он только что сбросил с себя пелену безумия, выбрался из бездны своего личного ада, о глубинах которого Сетис мог только догадываться. Шакал рановато списал его со счетов. Юноша нахмурился. Грабитель могил унес с собой Сферу и больше в нем не нуждался. Но они должны закончить свой путь. Свой собственный.
Орфет оглянулся и прохрипел:
— Давай воды глотнем.
Сетис кивнул.
Они присели на корточки. Укрыться было негде — ни скалы, ни чахлого кустика. Следы Шакала затерялись на иссушенной земле.
Кожаная фляга переходила из рук в руки, каждый по очереди делал глоток, а остальные не сводили с него глаз. Орфет осторожно слизнул каплю с обожженных губ.
— Расскажи мне путь. Если с тобой что-нибудь случится…
Сетис пожал плечами и прошептал:
— Мы уже прошли места, где обитают Звери. Есть и другие — огромный Жук и неведомая тварь, похожая на крокодила, но они лежат далеко к северу, и наш путь с ними не пересекается.
Это как раз к лучшему. О Жуке Сфера говорила: «Это Зверь распада и искупления вины. Его сила кроется в самых потайных местах, в плесени древних гробниц, в ядовитых испарениях чумного мора». Если этого Зверя не умиротворить, его месть будет страшна.
— А дальше? — Орфет почесал подбородок, его руки дрожали, и он стиснул их в кулаки.
— Трудно сказать. Буквы стерлись. Что-то о перелетных птицах над головой, о местах гнездовий. — Сетис содрал с колена шелушащуюся кожу. Было там и еще одно слово. Но о нем он предпочел умолчать.
— Скажи, — тихо попросил Алексос. Сетис встревожено поднял глаза и сглотнул.
— Там был иероглиф. Чтобы расшифровать его, я просидел много часов над древними свитками. Слоговое письмо, созданное в эпоху Серетхеба.
— И что, прах побери, он обозначает? — проворчал Орфет.
Сетис нахмурился. Помолчав, ответил:
— Пожирать. Съедать заживо. Наступила тишина.
— Может, он подразумевает место, где много еды? — пробормотал Орфет.
Сетис пожал плечами. Никто всерьез в это не поверил.
Алексос спросил:
— Шакал мог прочитать это слово? Сетис презрительно фыркнул.
— Куда ему. Он гордится собой, но даже я трудился над этим символом много часов.
— Даже ты, — кивнул Орфет и, окинув взглядом выжженную землю, окутанную знойным маревом, задумчиво произнес: — Напрасно он нас бросил. Скажу ему это прямо в его знатную рожу, а потом разорву на клочки.
— Узнаю прежнего Орфета.
Архон смотрел вдаль, на запад, туда, где над горизонтом кружили черные точки.
— Птицы? — спросил Сетис.
— Нет, не птицы. — Мальчик взглянул на него по-своему, украдкой, искоса. Потом сказал: — По-моему, они вырвались на свободу из его сновидений.
* * *
Амфитеатр был заполнен до отказа. Все сиденья, все каменные скамьи были заняты: мужчины, женщины, писцы, моряки, купцы, проститутки. Наверху рядами выстроились рабы. Оглушительный гомон, звон оружия и крики людей Аргелина, следивших за порядком, напугали Мирани. Насыщенный ужасом гам и грохот обрушивался прямо на сцену, словно крутые склоны холма стиснули его и не выпускали наружу. Под маской ей казалось, будто все голоса звучат неестественно гулко. Капли пота щекотали лоб. Солдаты, плотным кольцом выстроившиеся вокруг сцены, дружно сомкнули копья, и их лязг, будто цимбалы, возвестил о начале представления.
Девятеро жриц сидели на аккуратно расставленных скамьях, инкрустированных серебром. В середине горела жаровня, а позади нее всплывало изображение Бога, смотрящегося в зеркало: два совершенно одинаковых лица из чистейшего белого мрамора.
Алексос. Почему Гермия поставила здесь его статую? Что она задумала?
Гласительница стояла посреди круга, высокая и царственная. Аргелин поднялся по лестнице и встал напротив нее. Толпа замолкла.
Остальные Девятеро тоже встали, зашелестев белизной и перьями своих нарядов. Звякнули подвески из лазурита на головных уборах, безмятежно улыбающиеся маски обратились к толпе. Высоко над головами, в жарком синем небе, кружили три птицы.
Аргелин церемонно поклонился Гласительнице, потом обернулся к толпе.
— Сограждане! На нас напали. Великая Империя угрожает войной нашей земле. Они сильнее нас, у них больше кораблей и больше оружия. Наша торговля перекрыта, Порт находится в осаде, и всё из-за того, что Жемчужному Принцу захотелось присвоить себе величайшее сокровище нашей страны. Уста самого Бога.
Акустика была идеальная, ему почти не приходилось повышать голос. Ответом ему было молчание, только по верхним рядам прокатился шепот, повторяющий его собственные слова.
Ветерок тихо затеребил плащи и мантии.
— Они хотят, чтобы мы сдались. Хотят править нами, собирать налоги, продать вас всех в рабство. Хотят получить власть и говорить миру, чего желает Бог. Но я обещаю вам: они никогда не получат этой власти. Оракул научит нас, как выиграть битву. Бог спасет свой народ!
Раздались аплодисменты. Сначала робкие, неуверенные, но потом солдаты взревели, и амфитеатр наполнился криками. Аргелин спокойно следил за происходящим. Его гладкое лицо было безмятежно, узкая бородка аккуратно подстрижена. Хороший актер, подумала Мирани. Великий актер, который знает, что публика перед ним трепещет. Он простер вперед руку, и шум стих.
— Враги хотят, чтобы вы отдали меня на их милость. Если вы тоже хотите этого, я готов. Скажите только слово.
Наступила полнейшая тишина. Ее нарушило только презрительное фырканье Ретии. Никто не шелохнулся; публика в ужасе застыла, как будто малейшее движение могло оказаться смертельным. Глаза Аргелина пробегали по рядам, солдаты бесстрастно взирали на разворачивающееся действо.
Они даже дышать боятся, подумала Мирани.
«Не забывай, у тебя есть маска, и ты можешь за ней спрятаться».
Она чуть не вскрикнула от удивления. Сквозь прорезь в маске сверкнули глаза Криссы.
«Это ты? Неужели ты хочешь говорить со мной? Здесь, на глазах у всех? Не надо!»
«Ты многое можешь. Можешь, например, крикнуть: „Сдавайся!“ Может быть, люди подхватят твой крик, затопают ногами, захлопают в ладоши. Самые смелые. Ты могла бы запугать его, Мирани».
Молчание было страшным. Оно душило ее. Голос Бога был холоден и тяжел. «Молчишь? Не презирай их, Мирани, ты сама не лучше них».
Аргелин поклонился и опять поднял глаза:
— Вашим доверием, друзья мои, вы делаете мне честь, — в его голосе мелькнула еле заметная тень презрения, но Мирани уловила ее, и Ретия тоже. Виночерпица сделала крохотный шажок вперед.
Остальные Девятеро застыли в безмолвии.
Гермия торопливо обернулась, воздела руки, швырнула на жаровню горсть ладана, он вспыхнул, затрещал, взвился облаком ароматного дыма.
Гласительница, широко раскинув руки, вдыхала этот дым. Аргелин отошел.
— Расскажи нам, Гласительница Бога. Что советует Оракул? Ибо где ты, там и Оракул. Бог находится здесь, надо только услышать его.
Мирани обернулась. Ретия застыла, но в любой момент была готова сделать решительный шаг.
«Не позволяй ей этого!» — взмолилась Мирани.
«Я не могу ее остановить. Но думаю, она не пойдет на риск. Она считает, что Аргелин всё равно проиграет войну».
«Он и вправду проиграет?»
«Тише, Мирани, я не слышу своих собственных слов».
Гермия раскачивалась, из-под маски с прорезью вместо рта слышались тихие всхлипы. Крисса и Иксака встали рядом, чтобы подхватить ее, если она упадет. Аргелин заговорил:
— О Ярчайший, Властелин Солнца, Мышиный Бог, Царь Скорпионов! Дай нам совет!
Из прорези донеслись слова. Они эхом прокатились по всему театру, и весь народ слышал их.
— Жертва. Принесите мне в жертву то, чем вы дорожите сильнее всего.
* * *
— Они кого-то подстрелили?
В полумраке Сетис опустился на колени и осмотрел вмятины в песке.
— Может быть. Тут кровь. И смотри, перья.
— Из чего? — проворчал Орфет. — У Лиса не было лука. — Толстяк обхватил себя руками. Он обливался потом.
— Может, птица опустилась на землю. Или они нашли ее уже мертвой.
Алексос подобрал перья и внимательно разглядел. Его темные глаза зачарованно изучали тонкие волоконца с бородками, которые то сплетались, то расплетались. Он провел по ним длинными пальцами, разгладил, чтобы не оставалось просвета.
— Эти перья не от одной птицы, Сетис. От нескольких, разных.
Сетис встал. Вместе с ним встала его тень и протянулась через барханы из мягкого песка, расстилавшиеся вокруг с самого полудня. Уже наступила ночь. Она, как всегда, опустилась внезапно. Низко над горами нависала яркая луна.
Юноша коснулся их. Мелкие желтые перья. Одно длинное, белое, другое черное, сломанное. Пригоршня серого пуха. Розовые перышки фламинго.
— А вот, посмотри, — Алексос выдернул что-то из песка. — Это перья чайки.
— Да какие чайки в этой мерзкой пустыне?
— Нет, Орфет. Я знаю. И глянь-ка сюда.
Клочок материи. Мальчик потянул за него, и внезапно, так резко, что Архон чуть не упал, из песка вылез обрывок темно-красной полосатой тряпицы, кричаще яркой. Все в молчании уставились на него, на громадные рваные дыры во всю длину, на кровавые пятна. Первым очнулся Орфет:
— Это Лис носил. На голове.
Сетис перевернул находку. Вся в крови.
— Какая птица способна на такое? — проговорил он.
Вдруг Алексос поднял голову. Далеко на западе, почти за горным хребтом, взмыло в воздух что-то черное.
— Какая — не знаю, — прошептал он, — но она возвращается.
* * *
Ее нарядили в белую мантию, украшенную перьями.
Сквозь прорези для глаз Мирани видела, как ее ведут по ступеням. Солдаты открыли корзины, и навстречу ей белым вихрем вспорхнула стая голубей. Девочка без страха прошла через трепещущее крылатое облако.
Телия.
Кто-то в толпе завыл, как тоскующий пес. Наверное, отец Сетиса. Только бы солдатам удалось его удержать!
Маленькая девочка тихо встала и обернулась к толпе. Ее лицо было спокойно, исполнено глубочайшей сосредоточенности, какую Мирани иногда в ней замечала. Она без страха обвела взглядом людское море.
Аргелин положил руку ей на плечо, она подняла на него серьезные глаза. Он подвел ее к каменному алтарю, подсадил на него; босые ноги девочки свесились сбоку.
Потом он обернулся к Гермии.
— О Ярчайший! Архона здесь нет. Он не может отдать жизнь за свой народ. Поэтому вместо него мы приносим в жертву другого человека.
Мелкие твари собираются вместе
Птица была исполинская. Крылья ее в размахе могли закрыть небо от края до края. Она неподвижно парила на восходящих потоках воздуха, лениво кувыркаясь в волнах палящего жара, поднимающихся от земли. Потом стала снижаться.
Опускалась она медленно, зигзагами, ни на миг не сводя глаз с потревоженной земли, с рассыпанных перьев, с окровавленной тряпки. Поверхность песка была усеяна буграми и рытвинами, как будто там происходила жестокая битва; глубокие отпечатки ног вели туда и обрывались.
Птица глядела немигающе, свирепо. Когтистые лапы вытянулись вперед, готовые схватить жертву. Во всей ночной пустыне ничто не шевелилось — ни одна мышь, ни одна букашка. На многие мили вокруг не было ничего, совсем ничего.
* * *
— Что мы можем сделать? — испуганно ахнула Мирани.
«Мы?»
— Надо же что-то предпринять! Он просил меня присмотреть за ней! Разве не понимаешь, это я виновата! — Она чуть не расплакалась, подавила желание вскочить и закричать. Мысль о Сетисе причиняла мучительную боль.
«Не говори глупостей, Мирани. К происходящему приложили руку множество твоих врагов. Крисса не сразу передала тебе письмо, Аргелин арестовал их. Люди всегда приписывают своим поступкам слишком большое значение». Голос Бога звучал угрюмо. Девушка в ужасе прошептала:
— Неужели ты хочешь принять эту жертву?
Наступило молчание. Потом он произнес: «Это совсем другое дело Люди всегда думают, будто знают, как лучше».
Дым, запах ладана. Амфитеатр полнился нарастающим жаром от тел тысяч зрителей; дневной зной впитался в каменные скамьи, в мощеную сцену. Она стиснула кулаки.
— Я им не позволю.
Телия устремила на нее взгляд темных глаз из-под неровной челки. Аргелин обернулся, кивнул, из-за его спины вышла рабыня и с безмятежным спокойствием помогла девочке лечь. Наверно, малышку опоили дурманом. И тут Мирани словно обдало жаром: она поняла, что Гермия помогала генералу строить эти чудовищные планы, это злодеяние стало возможным только с ее согласия.
Нетвердой походкой, пошатываясь, Гласительница вышла вперед. Ее окутывал душный аромат пряностей. Головной убор казался слишком тяжелым, стройная шея поникла. Она возложила руки на алтарь, горящий лихорадочный взгляд по-ястребиному обежал толпу…
— О мой народ, я принимаю твою жертву. И поверьте, я вас спасу.
Толпа взорвалась радостными криками, на этот раз непритворными. Хриплое, свирепое буйство отринутой угрозы. А за ним безошибочно различался грохот катапульт, свист ядер, обстреливавших бухту.
— Они думают, это говоришь ты. — Мирани дрожала от гнева.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32