Однако старался делать вид, будто это его не волнует.
— А что это за затейливая подушечка? — Острие надавило на бархат. Крепковато для столь тщательно наточенного меча и ткани, обошедшей по воде весь континент, часто промокавшей и впитавшей немало соли. Чехол прорвался. — Ты что, мужелюб?
— Ты испортил мне подушку.
Стоявший между ними Мязга точно расценил выражение лица Дебрена и быстро отступил на два шага.
— Если ты из тех, которые по бабьей моде задницу подставляют, то, видать, и иглой размахивать ловок, — ощерился Геп. — Зашьешь.
— Осторожней, — тихо сказал Дебрен. — Осторожней. Я не муже— и не детолюб. Мало того что с шитьем у меня дело обстоит неважно, так я еще не очень жалую умников и говнюков, портящих чужие вещи: таким я могу причинить неприятности.
Пухлощекий быстро отошел в сторонку.
— Ой-ой, ну напугал, — съехидничал Геп. — Сейчас в пеленки напущу. — Он ловко перекинул меч из правой руки в левую, завертел им, снова перекинул, проделал острием восьмерку так, что засвистело. — Видишь, руки у меня дрожат. Оружие удержать не могу.
— Никогда не делай так больше, — усмехнулся Дебрен, — вдруг да попадется человек, владеющий телекинезом. Тогда тебя собственный меч по башке треснет.
— Трахал я твои добрые советы. Это, — меч ткнулся в рассыпанные по постели предметы, — не собственность человека, имеющего право меня поучать. Ты всего лишь зачуханный бродячий заклинатель. Судя по простеньким инструментам — цирюльник и травник. Скорее всего — скверный, если, чуть-чуть повредив руку, помчался к аптекарю.
Мязга поморщился, предостерегающе зашипел. Напрасно. Дебрен уже вспомнил, где видел эту толстощекую физиономию.
— Склоняю голову перед проницательностью. И пытаюсь понять, чего великий и славный командир Геп может желать от зачуханного заклинателя.
— И верно, — неожиданно поддержал его Мязга. — Давайте поскорее кончать. Черные бегают по городу словно сумасшедшие. Чего доброго, еще сюда заглянут и…
— Не пугай гостя, — сверкнул зубами Геп. — Он может подумать, что эти ирбийские обезьяны бог весть какая сила. А меж тем они глупцы и трусы, у которых южное солнце выжгло разум и отвагу. Послушай, ты, Дебрен из захолустья, — он подкрепил слова движением клинка, — если до тебя еще не дошло, то заруби себе на носу: я командир группы здешних партизан. Группы многочисленной, хорошо организованной и прекрасно понимающей, чем дело пахнет. Мы знаем каждый твой шаг и будем знать каждый следующий. Ты можешь обмануть ирбийцев, но не нас. Мы знаем, что ты ожидаешь корабль.
— Барку.
— Молчи, когда я говорю. Я сказал: «корабль». Разумеется, имея в виду корабль речной, то есть барку.
— Это разные вещи… — Мязга прикусил язык, поймав взгляд командира.
— Нам также известно, — проворчал Геп, — что тебя приголубил военный преступник и извращенец Кипанчо из Ламанксены. За одно только это ты обязан отдать свою шею в руки народа. И отдашь, если не смоешь своих грехов.
— Изволите индульгенциями торговать? — холодно поинтересовался Дебрен. — Сколько надо заплатить за право заниматься тем, что вы называете грехом, а рассудительные люди — ремеслом?
— Служба у этого чудовища — не ремесло, — убежденно сказал толстощекий. — Сами не знаете, что говорите.
— Кипанчо не чудовище. Он с чудовищами… Я хотел сказать, он верит, что борется с чудовищами. Это больной человек.
— Больной, — согласился Геп. — И мы его с твоей помощью вылечим. Раз и навсегда.
— Я не медик.
— Вот и хорошо. Медик нам не нужен. Мязга, дай ему кошелек.
Мордастый вынул из-за пазухи маленький мешочек из серого полотна, очень похожий на раскиданные по постели мешочки, в которых Дебрен держал травы, и бросил магуну.
— Не звенит, — укоризненно отметил чароходец. И засунул кошелек за пазуху.
— Шутить изволите, господин цирюльник. И не мечтайте о мошне, набитой серебром или хотя бы медяками. Вы виновны в резне у дома канатчика, а его пятнадцатилетняя дочка, побитая и изнасилованная, бросилась со стены в ров. Выживет ли, еще неизвестно, но даже если выживет, то ее в городе оплюют, и родные выдадут не за этого вот Мязгу, а в лучшем случае за какого-нибудь парня, который ведрами болота осушает. Добавь к сказанному полторы дюжины порубленных и тех, которых черные из мести убьют. И начинай целовать мне ботинки за то, что после всего этого я даю тебе шанс выжить. А надо бы на кол насадить, как мы станем насаживать ирбийских псов, которые Мариелу изнасиловали.
Дебрен некоторое время присматривался к толстощекому.
— Ты ее любишь? — Парень глянул на него удивленно, потом с трудом сглотнул. — Если любишь, то отнеси пестик отцу, потому как аптека без хорошей ступки и пестика все равно что кухня без сковороды. А потом отправляйся к девке, сядь около кровати и бей по морде каждого, кто заявится, чтобы плюнуть на нее.
— Ты что несешь? — скривился Геп. — Сесть? Бить по морде?! Ты что, исповедник? Покаяние назначаешь?
— А кол оставьте в покое, — закончил Дебрен. — Я был там и знаю, что ни один ирбиец никого не успел изнасиловать. Ваши спокойные, мирные, безоружные соплеменники слишком быстро их поубивали. Что означает…
— Ни слова больше, — процедил сквозь зубы Геп, — иначе, клянусь Махрусом, я откажусь от операции и поищу другого травника. А тебя, засранный обманщик…
— Достаточно, — прервал его Дебрен. — Нам обоим нет нужды говорить больше, чтобы понять друг друга. Перестань размахивать мечом. Давай сядем и поговорим как серьезные люди.
Он сам показал пример, присев на лежанку около проткнутой подушки. Геп заколебался, однако потом указал товарищу на дверь, а сам уселся верхом на стул. Меч не убрал.
— Если ты знаешь, что этот разиня, — он указал головой на толстощекого, — сын нашего пилюльщика, то должен был заметить, что он к вашему разговору прислушивался, делая вид, будто подметает за прилавком в аптеке. И, вероятно, догадываешься, что подслушал он вполне достаточно.
— Что, например?
— А хоть бы то, что ты здорово за свою стариковскую жизнь курдюком трясешь. И денег на указатель лихорадки, малярийным определителем по-ученому именуемый, не жалеешь. Несмотря на это, каждый дефолец, который едва-едва первые слова выговаривать начал, объяснит тебе, что это указатель дурости и наивности, а не болезни. Потому что стоит дорого, а пользы от него никакой.
— Объясни другу, Мязга, что он напрасно аптекарский цех оскорбляет. Средство — не обманное. Просто иногда его неверно рекламируют, в чем, однако, твоего уважаемого родителя не обвинишь. Он честно объяснил, что указатель — именно то, о чем говорит его название. Он не лечит лихорадки, трясучки или как там ее еще твой Геп называл, а лишь обнаруживает болезнь на ранней стадии.
— Благодаря чему человек дольше помирает, — подытожил Геп. — Может, ты, травник с Дальнего Запада, где кирпичи гвоздями сколачивают, не знаешь, так я тебе поясню: существует несколько сотен лекарств от болотной трясучки, и все они ни говна не стоят. И очень хорошо, говорю я. Потому что нас, здешних, болезнь эта убивает не больше, чем в одном-двух случаях из десяти, а вот сторонних — в пяти-семи, ежели год жаркий выдается. И это широкой колонизации мешает, а нам позволяет планировать народно-освободительные вспышки. Для этого достаточно предсказателя спросить о прогнозах, и сразу ясно, когда браться за оружие. А нынешний год, скажу тебе по секрету, должен быть жарким. Половина ирбийских отрядов от лихорадки поляжет, а с остальными мы управимся.
— Тебя это радует?
Парень, не раздумывая, кивнул.
— Странно. Ведь король Бельфонс держит у вас в гарнизонах не больше десяти тысяч мужиков, считая вместе с флотскими. А вас, коренных дефольцев, кажется, миллион с четвертью. С солидным гаком. Значит, если крупный мор случится, то в землю лягут пять тысяч ирбийцев, а дефольцев, в том числе детей и женщин, тысяч двести, если не больше.
Геп какое-то время тупо глядел на него. Мязга незаметно отложил пестик на подоконник и молча подсчитывал на пальцах.
— Что ты… — Светловолосый пришел в себя первым, как и пристало командиру. — Вот зараза! Терпеть не могу такой болтовни. Только людей у нас дурите, деды трухлявые. Верно говорят: не слушай никого, кто больше четверти века прожил. Врали они все, не говоря уж о склерозе.
— С возрастом не только склероз приходит. До определенного момента человек набирается опыта и делается все умней.
— Это-то я как раз знаю. И знаю, где магическая грань проходит. Как раз по двадцатому году. Середина жизни. В среднем.
— Сейчас вроде бы люди дольше живут, — ляпнул Мязга.
— Тихо ты, сопляк. Лучше пестик стереги, иначе, если его забудешь, старик тебе прикажет травы зубами молоть. А ты, Дебрен, от темы не уклоняйся и не тяни кота за хвост. Не то получишь свое. — Геп сплюнул для подкрепления серьезности своих слов, а поскольку он был дефольцем, уважающим чистоту, то нацелился в корзину с растопкой. — Нас ждут другие задачи, поэтому вкратце изложу дело. Ты должен подать мяснику из Ламанксены то, что мы тебе в мешочек насыпали.
Дебрен сунул руку под зеленый, обшитый серебром кафтан. Вынул маленький мешочек, почти незаметный в ладони. Очень легкий и не позвякивающий.
— Это? Отвезти в Ламанксену и отдать?
— Последняя шуточка, которую я тебе разрешил, — внешне спокойно сказал Геп. — После следующей убью.
Какое-то время слышно было только жужжание комаров, огромных дефольских кровопийц, размерами и дополнительной парой крыльев больше похожих на стрекоз, чем на нормальных випланских комаров. Дебрен знал, что эти летающие пиявки стали такими после того, как кто-то когда-то рассыпал несколько невзрачных мешочков порошка на берегу пруда, в котором выводились их прадеды. Этот кто-то тоже был дефольским патриотом и тоже хотел освободить страну от одного из изматывающих ее кошмаров. Он тоже был магуном, а имя его другие магуны заблокировали клятвой молчания, поэтому, несмотря на готовые сорваться с языка сравнения и напрашивающиеся выводы, Дебрен сидел и молчал.
— В мешочке — порошок. Можешь подсыпать его в вино кровавому преступнику Кипанчо. Можешь убедить скотину в том, что это лекарство от мужицкой немощи, для роста волос или чего-нибудь еще. Ты травник хитроумный и знаешь, как наивным людям продавать растертый с соломой куриный помет в качестве чудодейственного бальзама. Метод оставляю на твое усмотрение. Но ты должен сделать так, чтобы порошок попал в Кипанчев желудок. Обещай… Нет, погоди. — Геп вытащил из-под рубашки медальон с Махрусовым кольцом. — Поклянись этим знаком муки Господней. Поклянись собственной душой и всем, что для тебя свято, что ты сделаешь все от тебя зависящее, чтобы рыцарь Кипанчо проглотил содержимое мешочка.
Дебрен, глядя на выступающий между пальцами краешек ткани, на ремешок, которым был завязан кошелек, поднял руку.
— Это рискованно, — тихо сказал он. — Я могу не выжить.
— Можешь. Хорошо сказано. Можешь… — Геп осмотрел на свет клинок меча. — Но если не поклянешься здесь и сейчас, то не выживешь наверняка. Без всякого «могу».
— Понимаю. — Дебрен коснулся медальона подушечками пальцев. — Клянусь.
Парнишка не спеша спрятал амулет под одежду. Его лицо заметно расслабилось. Мязга позволил себе облегченно вздохнуть.
— Ну, можно собираться. — Он засунул пестик за пояс. — Все в порядке.
— Подожди, — жестом остановил его светловолосый. — Давай бумагу.
— А, верно. — Мязга подошел, протянул Дебрену сложенный вчетверо небольшой листок. — Он покрыт специальным клеем. Лизнете на обороте и будет держать. Безразлично, куда прилепить: к стене или… э-э-э… ну, к трупу. Хороший клей. Полталера за флакон.
Магун осторожно развернул лист. Он был чуть больше ладони. Вероятно, не случайно, потому что приложили к нему именно человеческую ладонь, смоченную черной краской.
— Что это?
— Наш опознавательный знак, — сказал с плохо скрываемой гордостью Геп, вставая со стула. — Невидимая рука народного правосудия. Того, которое сметет тирана с дефольского трона. Оставь ее где-нибудь рядом, когда Кипанчо уже… Ну, сам понимаешь. Пошли, Мязга.
— Еще один вопрос, — поднял голову Дебрен. — Почему именно так?
На сей раз никто не спешил с ответом. Особенно Геп. Однако, надо отдать ему должное, он и не вышел, прикинувшись глухим, и не уничтожил взглядом Мязгу, когда тот наконец заговорил.
— Потому что нам самострелы держать запрещено, да и лук можно иметь только по специальному разрешению и лишь благородным для охоты. Даже с мечом показываться опасно, если у тебя нет хорошего объяснения. А Кипанчо почти никогда лат не снимает, да и рыцарь он очень крепкий, хоть псих и изверг. Нам с ним не справиться при таком-то оружии. — Он провел пальцем по пестику. — Вот потом, когда начнется… Тогда мы будем драться открыто, лицом к лицу, в латах, со щитами, метательными машинами. Но сейчас…
— Пошли, — тихо сказал Геп. — Кому ты объясняешь? Он хочет остаться в живых в десять раз сильнее, чем мы. Хотя бы потому, что это не его война. Да, Дебрен, в конюшне тебя твой мул дожидается. И веревка, о которой ты спрашивал. Возвращайся к рыцарю и делай, что обещал. У тебя до завтра есть время. Потому что мы, понимаешь, латы из луков домашней работы не пробьем, а с предателем, который слово не сдержал, пожалуй, справимся.
Понемногу темнело, но крышу ветряка он видел на фоне заходящего солнца очень хорошо. Даже слишком.
На крыше не было никого.
Он поехал медленнее, шагом, через лужи, почти доходящие мулу до бабок, испачканный, утомленный и как-то сразу сникший. Над придорожными вербами с криком носились вороны, а он тащился по заболоченным полям и пытался найти хоть какое-нибудь подходящее объяснение. И не находил. Он был чародеем и не верил в сказочные завершения. Еще двести шагов. За зарослями поворот, потом другой, а уж потом пруд и новенькая, еще пахнущая деревом усадьба, в которой все должно быть свежим и радостным, напоенным, возможно, глупой и наивной, но все же надеждой.
Должно. Но не будет. Потому что мир вовсе не таков, каким его рисуют в сказках для детей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47