У нашей эскадрильи — двадцать один! Вот так и дальше надо!
— Но и сами троих потеряли, — бросает Букин.
— Ничего не попишешь, война есть война. Все равно, если и дальше будет так же: одного за двадцать пять, это очень неплохо. А без потерь воевать способа еще не изобрели. Сейчас машины подготовят, позавтракаем и будем сидеть в дежурном режиме. Поднять могут в любой момент. Обстановка во многом еще не ясная. Связь местами порушена. Некоторые посты воздушного наблюдения вообще молчат. Видимо, диверсанты поработали. Ночью будет дежурить первая эскадрилья. Следующая ночь наша.
Дневальный зовет на завтрак. Идем в столовую. Быстро проглатываю что-то, не разбирая толком, что ем, и возвращаюсь к машине. “Як” уже готов к вылету. Выслушиваю рапорт Крошкина и отправляю его в столовую. Сам ложусь в тени крыла. Сергей пристраивается рядом и протягивает мне папиросы. Мы закуриваем.
— Нормально поработали, — говорит Сергей, выпуская дым, — если так и дальше пойдет, то у Геринга скоро ничего не останется.
— Твоими бы устами, друже, да мед пить. Только дальше-то так не пойдет.
— Почему так думаешь?
— А потому, что мы имеем дело далеко не с дураками.
— Хм!..
— Нечего хмыкать. Ты сам подумай. Если ты попробовал атаковать в лоб и противник не дается, что будешь делать? Снова в лоб пойдешь? Конечно, нет! С одного фланга попробуешь, с другого, с тыла… словом, будешь искать. Так почему же ты немцев за дураков держишь?
— Верно. Сегодня они хотели нас численностью задавить — обожглись. Будут брать умением.
— Вот-вот! А воевать они умеют. Завтра, а может быть, уже и сегодня они снова полезут. Но такими колоннами они ходить больше не будут. По две-три девятки, с разных сторон, на разных высотах, с рваными интервалами и с хорошим прикрытием. Вот тут попотеем, только успевай поворачиваться!
— Букин! Злобин! В штаб! — кричит дневальный.
Майор Жучков сидит над картой и чешет затылок карандашом. Увидев нас, он оживляется.
— Вот что, орелики! Из штаба округа, то бишь фронта, поступило задание. Проверить железную дорогу от Осиповичей до Слуцка и Барановичей на предмет, не перерезали ли ее немцы десантом? Поступают сведения о большом числе парашютистов. Но сведения противоречивые и непроверенные. Вот вы и проверьте. Мне так кажется, не десант это. Это экипажи тех самолетов, что вы наколотили, а сейчас 128-й добивает. Но проверить все равно надо. Действуйте.
— Есть!
Мы выходим из штабной палатки, и Букин предлагает:
— Давай пойдем так: до Барановичей я с Ванькой иду справа от магистрали, ты с Серегой — слева. В Барановичах меняемся. Что одни не увидят, другие заметят.
— Идет, мудро глаголешь!
Через пять минут мы уже в воздухе. У Осиповичей снижаемся до восьмисот метров. Справа и чуть сзади идет Сергей. Еще правее, метрах в пятистах, мелькают Букин с ведомым.
Видимость отличная. Под крылом проплывают поля, рощи, лесные массивы. Пока не видно вообще никаких следов войны, не то что десанта.
Первый признак войны замечает Сергей. Неподалеку от станции Уречье он замечает торчащий среди поля обгорелый хвост “Дорнье”.
— Не твой, часом?
— С таким же успехом и твоим может быть.
Дальше стали попадаться воронки от бомб, еще два обгоревших самолета. Местами воронки покрывают землю сплошной рябью, как оспа лицо больного. Здесь немцы поспешно освобождались от бомбового груза.
Под крылом проплывает горящий поселок. По улицам бегают, суетятся люди. Заслышав звук наших моторов, они останавливаются и смотрят нам вслед. Мне так и слышится:
“Вот они — соколы! Как немцы улетели, так они сразу храбрыми стали!”
Как объяснить им, что армада немцев шла вовсе не для того, чтобы убить племенного, увенчанного медалями бугая Буяна и его полупьяного скотника Панаса. И что произошло это только потому, что мы хорошо сделали свое дело.
Под крылом — Слуцк. Здесь картина иная. Подъездные пути забиты эшелонами. Прекрасная цель! Сама станция разбита в пыль и в дым. Здесь бомбили прицельно. Видимо, воздушное прикрытие не успело или не сумело помешать немцам.
Идем дальше. Признаков десанта нет. Минут через двадцать вижу самолеты. “Юнкерсы”!
— “Сохатый-25”! Я — 27-й, вижу “Юнкерсов”!
— Понял, 27-й. Наше дело — разведка, да и не справимся мы вчетвером. Видишь, “мессеры”, — откликается Букин и докладывает: — Всем, кто меня слышит! Я — “Сохатый-25”. В квадрате 6Д, на высоте три пятьсот, вижу три девятки “Ю-88” и двенадцать “Мессершмитов”. Курс — на Слуцк.
Нам отвечает Жучков:
— “Сохатый-25”! Я — “Пирамида-2”, понял вас. В бой не вступать. Продолжайте выполнять задание.
Над Барановичами делаем круг и ложимся на обратный маршрут. Вновь проплывает под крылом горящий Слуцк. Неожиданно впереди по курсу вспыхивают разрывы зенитных снарядов. Нас обстреливают свои же зенитчики! Спохватились, черти! Меняю высоту, курс, покачиваю крыльями: “Я — свой”, показываю зенитчикам красные звезды. Бесполезно! Лупят самозабвенно. Даю полные обороты и ухожу из опасной зоны с набором высоты. Совсем ошалели от бомбежек!
А где Букин? Он отстал. Закладываю круг и дожидаюсь его. Вот и он с ведомым. Но самолет Букина ведет себя как-то странно. Он то резко лезет вверх, “бодает воздух”, то проваливается, то сваливается на крыло, то вновь выравнивается.
— Коля! Что с тобой?
— Зацепило… черт…
Чувствуется, что говорит он, сжав зубы от боли.
— Тянуть сможешь?
— До дому не дойду… буду падать.
— Не надо падать, Коля! Держись! Здесь, под Уречьем, аэродром есть. Иди за мной! Иван, Сергей! Прикрывайте!
Беру курс на Уречье. Букин тянется за мной. Видно, что он с трудом держится в воздухе. Так глупо пострадать! И от кого? Добро бы от немцев, а то — от своих!
Вот и аэродром, на нем полтора десятка “И-16”. Посадочный знак — на противоположной стороне. Плевать!
— Коля! Аэродром видишь?
— Ви… вижу…
— Садись с ходу! Наплюй на все знаки! “Ишачков” только не подави.
Букин уже не отвечает, он садится по диагонали, с ходу, когда только шасси выпустить успел!
Только бы не свалился! Нет, коснулся земли, подскочил пару раз и покатился.
Мы кружим над аэродромом. “Як” остановился, но мотор продолжает работать, фонарь не открывается. К самолету бегут люди. Открывают кабину и через минуту вытаскивают Букина. Нам машут руками: “Жив! Летите домой!”
Я докладываю:
— Я — “Сохатый-27”. В районе Слуцка обстреляны зенитками. Букин ранен. Сел в Уречье на вынужденную. Самолет цел.
Жучков молчит, потом со вздохом отвечает:
— Понял вас, двадцать седьмой.
И после долгой паузы добавляет:
— Идите скорей домой.
Наших на аэродроме нет, они на задании. Приземлившись, я иду в штаб докладывать о выполнении задания. Выслушав меня, Жучков говорит:
— Похоже, что Букин выбыл из строя надолго. Принимай, Злобин, звено.
— Есть принять звено!
Радиостанция начинает выдавать команды Лосева и переговоры комэсков. Там начинается бой. Судя по переговорам, немцы уже поменяли тактику. Идут группами, на разных высотах, между группами — истребители прикрытия. Через час полк возвращается. Сначала — четвертая эскадрилья, потом — первая, третья и наконец наша. У нас еще на одного стало меньше. Погиб Явкин из четвертого звена.
Волков, вернувшись из штаба, угрюмо выслушивает меня.
— Вот, значит, и так на войне бывает. От немцев отобьемся, а со своими дураками что делать? Не будешь же мстить им.
Часов в шесть вечера наша и первая эскадрильи, во главе с комиссаром, снова поднимаются на перехват. Я иду во главе звена. Сзади справа — Сергей, слева — Баранов.
В указанном квадрате противника нет. Из штаба поступает команда: патрулировать участок в течение часа. Мы барражируем на пяти тысячах, но бомбардировщиков не видно. Или ушли на запасную цель, или посты наблюдения наврали.
Зато нас обнаруживает огромная, не менее пятидесяти машин, стая “мессеров”. Видимо, они явились сюда для расчистки воздуха. Они смело идут на сближение, но вдруг резко отворачивают и уходят на предельной скорости. Мы не преследуем их. Наша задача — перекрыть воздушный коридор. Что мы и делаем, пока горючее не подходит к концу.
На земле Сергей говорит:
— Видел, как они от нас дернули? С чего бы это такая прыть?
— Молнии на фюзеляжах увидели, — отвечает Баранов.
— Когда они успели про нас узнать? — сомневаюсь я.
— Ничего удивительного, если мы в первый же день завалили более сотни. Теперь о “молниях” все люфтваффе знать будет.
Сергей смеется.
— Если так дело дальше пойдет, нам и летать не нужно будет. Сесть на их частоту и по-немецки: “Ахтунг! “Блитцен” ин дер люфт! Ахтунг!” Да еще и квадрат назвать. Они бомбы посбрасывают и деру!
Мы смеемся, нам вторят подошедшие Волков с Федоровым. Отсмеявшись, Федоров говорит:
— Хорошо бы так! Да только вряд ли они будут долго нас терпеть. Наверняка выставят против нас какую-нибудь эсэсовскую суперэскадру со спецзаданием: охотиться на “Красные молнии”. Я серьезно говорю. Англичане тоже сформировали полк из лучших летчиков для прикрытия Лондона. Немцы против них бросили группу “Нибелунги”. Через три недели от английского полка два звена осталось. Не пугаю, но предупреждаю. Будьте готовы ко всяким пакостям. Немцы очень любят “охоту”. Выскакивают из облачности, со стороны солнца, клюнут и назад. Так что внимание, внимание и еще раз внимание. Хорошая боевая слава — это палка о двух концах.
— Тогда вопрос встает, что лучше: иметь ее или не иметь? — говорит Баранов.
— А ты сам-то как думаешь?
— Да плевать я хотел на этих “Нибелунгов”! Буду я их бояться! Пусть они меня боятся.
— Вот это — правильный взгляд! — хвалит его Федоров.
— Товарищ комиссар, а что на границе? — спрашивает кто-то.
— Не знаю, ребята, поэтому и врать не буду, — неохотно отвечает Федоров, — Сведения неточные и противоречивые. По одним, немцы продвинулись на пятьдесят километров. По другим, их остановили на границе. По третьим, они прорвали нашу оборону и движутся к Минску и Барановичам. А по четвертым, наши войска нанесли контрудар и развивают наступление на Варшаву.
— Да уж, букет полный, — констатирую я.
— Одно ясно — идут бои, — говорит комиссар, — и другое ясно: закончатся они не скоро. Ясно и третье: закончатся они в Берлине.
За ужином нам выдают по сто граммов водки, для снятия нервного напряжения. Выпиваю ее, как воду. Еще не слишком поздно, но ноги уже свинцовые, а глаза сами слипаются. Все-таки три боевых вылета в первый же день — не шутка. А дальше еще тяжелей будет.
Засыпаю с мыслями об Ольге. Где она? Что с ней? Хоть бы во сне приснилась!
Но мне снятся черные туши “Дорнье” и горящие хлебные поля.
Глава 8
Мы взлетали, как утки с раскисших полей.
Двадцать вылетов в сутки, куда веселей!
В.Высоцкий
Война вступает в свои права. Устанавливает свой распорядок, свои законы. И мы живем по этим законам.
До пяти раз в день вылетаем на боевые задания. Немцы чаще всего боя не принимают. Завидев нас, сбрасывают бомбы и рвут когти. Вот что значит репутация, которую мы заработали в первый же день войны!
Но и наши потери растут. К вечеру 24 июня мы потеряли уже одиннадцать человек! Лосев ходит мрачный. Его не утешает, что в других частях потери значительно больше. Задачу свою мы выполняем, свои объекты дивизия прикрывает надежно. Но какой ценой!
Как я и предвидел, немцы изменили тактику и больше не пытаются действовать на нашем направлении массированными группировками. По две-три девятки с разных направлений, на разных высотах почти непрерывно пытаются прорваться к целям, пока для них недосягаемым.
Лосев вынужден посылать в бой по одной эскадрилье и даже по два звена. Для бомбардировщиков-то этого хватает. Но когда мы их разгоняем, за нас берутся истребители прикрытия. Когда на двенадцать-четырнадцать, а то и на шесть-восемь “Яков” наваливается по двадцать-тридцать “Мессершмитов”, становится жарко. Тут спасает только недюжинный опыт и отличная слетанность пар. В этих боях я сбиваю “Юнкерс” и “Мессершмита”, увеличив свой счет в этой войне до четырех, а общий — до шести. Но и мы теряем. В бою с “Мессершмитами” гибнет Петр Иванов — ведомый Волкова.
Каждый вечер комиссар Федоров знакомит нас с обстановкой на фронте. Наши части держатся, но сила силу ломит, и преимущество у немцев бесспорное. Они медленно, но неуклонно отжимают наши войска на восток. Возникла угроза окружения 3-й и 10-й армий. В районе Бреста, уже в тылу у немцев, идут ожесточенные бои. Ребята гадают, кто там еще может держаться? Я-то знаю, что там происходит, но, в силу известных обстоятельств, осведомленность не демонстрирую.
После обеда 25 июня получаем приказ: перелететь в местечко Новогрудок. Задача: прикрыть с воздуха выходящие из окружения части 3-й и 10-й армий. Туда же перелетают и “тигры” на “МиГах”. “Медведи” остаются под Елизовым. Не завидую им. То, что делала вся дивизия, теперь будут делать они одни. Но и у нас задача не из легких. Нам в помощь дают полк “Чаек”, точнее, то, что от него осталось. А осталось всего ничего, семнадцать машин.
В первый же день мы разгоняем “лаптежников” (“Ю-87”), которые до нашего появления непрерывно клевали колонны отходящих войск. Но с утра двадцать шестого числа за нас крепко берутся истребители. Естественно, немцы не желают мириться с нашим господством в воздухе, пусть даже на небольшом участке фронта. Если в боях с “Ю-87” “Чайки” действовали наравне с нами, то на другой день мы их уже не видим. Правильно, нечего здесь им делать. В небе только “Яки”, “МиГи” и “Мессершмиты”.
Бои идут непрерывно. Садимся, заправляемся, заряжаем оружие, перекусываем на скорую руку и снова на взлет. Спим когда придется и где придется. За два дня боев я сбиваю трех “Мессершмитов”, Сергей — двух. Но и наша эскадрилья теряет трех товарищей.
В таком ритме работаем более двух суток. Кажется, это предел. Мы обросли щетиной, глаза ввалились. Засыпаем в кабинах, техники будят нас по сигналу “на взлет”. Сергей ворчит, просыпаясь:
— Опять отлить не успел…
Просыпается окончательно он уже в воздухе, и мы с ним и с Барановым снова идем гоняться за “мессерами” и убегать от них.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68