Фридман испуганно оборачивается и резко опускает руку. Я усмехаюсь. Наверняка Иван сказал ей: “Не надо. Плохая примета!”
Взлетев, эскадрилья занимает свое место в строю. Полк ведет Федоров. Лосева вызвали в штаб дивизии. Через несколько минут в точке рандеву, на четырех тысячах, встречаем полк “Пе-2” и занимаем место в походном охранении. Моя эскадрилья прикрывает нижний передний сектор. Еще пятнадцать-двадцать минут полета, и под нами открывается Рославль. Станция разбита в щебень. Во многих местах очаги пожаров. Но горит вяло. Ясно, что основное бензохранилище до сих пор не обнаружено.
Наша эскадрилья отрывается от строя, снижается до пятисот метров и широким фронтом проходит над станцией. Нет. Ничего не видно. Снова уходим на высоту и занимаем свое место в боевом порядке прикрытия. И вовремя. В наушниках звучит команда Федорова:
— “Сохатые”! Внимание! Справа “мессеры”! Первая! Атакуйте! Вторая! Отсечь от “пешек”!
Первая эскадрилья обрушивается на “мессеров” сверху, а мы уходим в сторону солнца с набором высоты. Наша задача — отразить атаки тех “мессеров”, которые все-таки прорвутся к “пешкам”. Первая ломает строй немцев. Третья вносит в их действия сумбур. А Федоров с четвертой обрушивается на “мессеров” с тыла. Три фашиста добавляют свой дым к дыму пожарищ.
Наши пикировщики принимают боевой порядок и начинают работать. Они бомбят все мало-мальски подозрительные объекты. Но желаемого результата все еще не видно. Я делю внимание между небом и землей. Только обнаружу что-либо подозрительное, а “пешки” уже пикируют туда. Видимо, Сергей опережает меня. Недаром он лучший разведчик дивизии.
Но вот и нам нашлась работа. Около двадцати “мессеров” прорвались-таки из кольца, в которое их взяли наши ребята.
— Вторая! Я — семнадцатый! Атакуем! Делай, как я!
Бросаю “Як” в крутое пике, наращиваю скорость и чуть выше атакующих “мессеров” выравниваюсь и иду им на перехват. Наши траектории должны пересечься в пятистах метрах от “пешек”. “Мессеры” заметили нас, но от атаки не отказываются. Восемь самолетов отваливают и набирают высоту. Мне понятен их маневр.
— Серега! Возьми верхних на себя!
— Понял!
Ему даже не надо маневрировать. Он ведет вторую восьмерку с превышением четырехсот метров. Эта восьмерка — “добивающая”. Ее задача — бить расстроенные в результате первой атаки пары немцев.
С двухсот метров открываю огонь. Не прицельный, заградительный. Но что-то ведущему “мессеру” достается. Он резко проваливается вниз и отваливает вправо. За ним уходит ведомый. Вторая пара тоже попадает под огонь и тоже отворачивает. Атака сорвана. Делаю “горку” и набираю высоту, чтобы вторым заходом разбить эту двадцатку окончательно.
— “Сохатые”! Я — “Тигр-14”! К вам прорвалась эскадрилья. “Нибелунги”!
Быстро осматриваюсь. Черт! Сверху на “пешек” пикирует не менее эскадрильи “Нибелунгов”. Ведущий, оторвавшись от основной массы, уже почти на дистанции прицельного огня. Можно не успеть!
Резко, боевым разворотом бросаю “Як” влево и круто набираю высоту. Опять резко сваливаю машину на крыло и атакую ведущего “мессера”. В результате моего маневра я сажусь ему на хвост. Но вряд ли кто-то из наших успел повторить мои эволюции. Опять отрыв в две-три секунды!
А “мессер” с золотой короной уже в хвосте у заходящей на цель “пешки”. Он вот-вот откроет огонь. Надо спешить. Вижу, что и ко мне в хвост пристраивается еще один “мессер”. Ничего, я успею выйти из-под огня. Ловлю “Нибелунга” в прицел и выношу упреждение. В наушниках звучит тревожный голос Гены Шорохова:
— Андрей! “Мессер” на хвосте! Мне не достать!
— Вижу! Спокойно, — отвечаю я, открывая огонь. Длинная очередь сотрясает мой “Як”. Снаряды рвутся в моторе “мессера”, который так и не успел выстрелить по “пешке”. Отпускаю гашетку. Сороковой!
Резко сваливаю “Як” на крыло. Опоздал! Машина дергается, на капоте вспышки разрывов. Ухожу влево, а надо мной проносится “мессер”. Успел-таки, гад! Достал, чертов “Нибелунг”!
— Андрей! Ты горишь, прыгай!
Это кричит Сергей. Но куда прыгать-то? Прямо на станцию?! Там меня встретят!
Мотор еще работает. Пытаюсь сбить пламя, но в результате моих действий оно еще больше разгорается. Перекрываю подачу бензина, но пожар не прекращается. Уже начинает припекать. Кабина наполняется дымом, ничего не видно. Я немного приоткрываю фонарь, и дым вытягивает. Но одновременно пламя, проникнув в кабину, начинает лизать мои сапоги и комбез.
Кажется, это все. Вот ты и отлетался, Андрей Коршунов.
Прыгать нельзя: внизу немцы, да и прыгать-то уже не с чем. Сиденье напоминает раскаленную сковородку, парашют, наверное, уже сгорел. До фронта не дотянуть. И высоты не хватит, да и сгорю раньше.
Пламя уже жжет невыносимо. Стискиваю зубы, чтобы не заорать от боли в эфир. Гореть заживо выше моих сил. Я был готов к любому концу, только не к такому. Выход один. Крутое пике, до земли. Толкаю ручку от себя и вдруг ясно слышу голос Ольги: “Я на тебя зарок положила. Пока я жива, с тобой ничего не случится”. Как ты была права, Оленька! Тебя не стало, и со мной случилось. Да еще как! Даже в страшном сне мне не снилось, что я горю в бушующем пламени. Тлеют волосы, загорается комбез. Как медленно приближается земля! И как больно моим ногам, на которых уже обуглились сапоги!
Что это? Чуть левее я вижу на земле характерные тени от емкостей, в каких хранят большие запасы топлива. Вот он — склад ГСМ! Его миновали бомбы, но ударные волны и комья земли промяли маскировочные сети, и емкости стали отбрасывать свою тень.
Ну вот, Андрей Злобин, вот твоя последняя цель! Не промахнись, Андрюха!
И снова я слышу голос Ольги: “Не бойся, Андрюша. Потерпи еще чуть-чуть, милый. Еще секунда-другая, и все кончится. Это нестрашно…”
Уже не чувствующей ничего ногой давлю педаль. Слава богу! И нога послушалась, и тяги управления не перегорели еще. “Як” отворачивает влево. Теперь ручку чуть на себя… Я уже не ощущаю боли. Я атакую. Мне нельзя промахнуться в этой последней в моей жизни атаке!
— Прощай, Андрей! — слышу я в наушниках.
Емкости с бензином уже заполнили все поле зрения. Сегодня Гудериан горючего не получит! Я кричу:
— Мииррр вашему дому!

Часть вторая
МОНАСТЫРЬ
Мы крылья и стрелы попросим у бога,
Ведь нужен им ангел-ас.
А если у них истребителей много,
Пусть впишут в хранители нас.
Хранить — это дело почетное тоже,
Удачу нести на крыле
Таким, как при жизни мы были с Сережей,
И в воздухе, и на земле.
В.Высоцкий
Глава 1
Земную жизнь пройдя до половины,
Я очутился в сумрачном лесу…
Данте Алигьери
— Как вы себя чувствуете?
Я слегка балдею от этого вопроса. Как может чувствовать себя человек, которого разнесло на атомы в яростной вспышке взрыва?! Второй мыслью до меня доходит, что главная необычность не в содержании вопроса, а в том, что я его слышу. А может быть, я уже на том свете?
— Не притворяйтесь, я прекрасно вижу, что вы уже пришли в себя. Откройте глаза.
Голос женский, довольно приятный. Что, если действительно открыть глаза? Что я увижу? Емкость бензохранилища, закрывающую все поле зрения? Небо? Пламя? Адское пламя! Райские кущи? А может быть, обладательницу этого приятного голоса?
— Ну же, смелее! Там для вас уже все кончилось.
“Значит, я действительно на том свете”, — думаю я и, вздохнув, открываю глаза…
Небо… нет, это не небо, скорее потолок, но какого-то необычного жемчужно-голубоватого цвета.
“Гм, приятный цвет у того света”, — отмечаю я и кошусь направо. Дисплеи, экраны, частью погашенные, частью заполненные символикой, гуляющими кривыми и еще чем-то: то ли петлями гистерезиса, то ли фигурами Лиссажу. Корпуса дисплеев — в тон потолку и стене, свечение мягкое, тоже голубоватое. Как-то не соответствует все это моим представлениям о том свете.
“А что налево?”
Налево сидит молодая женщина, скорее девушка, лет двадцати-тридцати, скандинавско-славянского типа с длинными, до пояса, соломенного цвета волосами. На ней жемчужно-голубоватое платье из настолько прозрачной ткани, что отчетливо виден бюст, что, однако, ничуть не смущает его обладательницу. Впрочем, ниже широкого белого пояса юбка, отдавая дань скромности, совершенно непрозрачная, что не мешает ей быть вызывающе короткой и почти полностью выставлять на мое обозрение до неприличия красивые длинные ноги, форму которых подчеркивает начинающееся от самых колен плетение белых ремешков, переходящих в изящные босоножки.
Сие творение “того света” сидит вполоборота ко мне перед внушительного вида компьютером и наблюдает сразу за четырьмя дисплеями, заполненными какой-то абракадаброй.
“Ничего себе, тот свет. Рай это или ад, а может быть, чистилище? Где же я?”
Видимо, последние слова я говорю вслух, так как “творение” поворачивается ко мне и говорит с улыбкой:
— Вот нормальная, здоровая реакция. Пришел человек в себя, первый вопрос: где я? Мыслю — следовательно, существую! Ну, поздравляю с возвращением!
А я снова закрываю глаза: “У них что, здесь другого цвета вообще не признают?” — глаза “творения” такие же жемчужно-голубоватые, как и все в этом помещении.
— Может быть, хватит изощряться в остроумии? Объясните толком: где я, как сюда попал и кто вы?
— И, конечно, в двух словах?
— Да, желательно покороче.
Открываю глаза, “творение” стоит надо мной и улыбается, показывая ровные, перламутрового блеска зубы. О господи!
— Вы в Монастыре, сюда вас перенесли в виде вашей матрицы, я — психофизиолог Елена. Удовлетворены?
— Древние спартанцы, Елена, по сравнению с вами — безудержные болтуны. Спасибо, я, безусловно, удовлетворен.
— Что ж, наличие чувства юмора — хороший признак для возвращающегося. Осталась одна формальность.
— Какая?
— Сейчас…
Она поворачивается к компьютеру, и я замечаю еще одну своеобразную деталь ее костюма: сзади от плеч и почти до нижнего края юбки платье прикрыто пришитым вверху к плечам то ли плащом, то ли накидкой с рукавами до локтей из прозрачной бесцветной ткани все с тем же перламутровым отливом. В верхней части накидки, на плечах, свободно лежит капюшон. Елена тем временем, пока я отвлекаюсь на изучение ее одежды, что-то делает с клавиатурой, и мои мышцы как-то все разом непроизвольно дергаются, так что я чуть не вывихнул себе тазобедренный сустав и позвоночник.
— Полегче бы… — бормочу я.
— Двигательные рефлексы — в норме, — как ни в чем не бывало констатирует Елена и кидает мне пластиковый пакет.
— Хватит валяться, одевайтесь.
Только теперь я обнаруживаю, что лежал перед ней совсем голым — впрочем, это уже несущественно. В пакете находятся рубашка из тонкой материи с большим вырезом на груди, шорты из эластичной ткани почти в обтяжку и легкие удобные сандалии. Все имеет перламутровый оттенок (я уже начинаю к нему привыкать), но, в отличие от голубоватого тона одеяния Елены, все более темного, почти синего цвета.
Пока я одеваюсь, Елена вполголоса разговаривает с чьим-то изображением, появившимся на одном из дисплеев. Я не могу разобрать ни слова, впрочем, я и не прислушиваюсь, занятый своими мыслями. Монастырь… матрица… перенесли… возвращающийся… Черт знает что! Слишком уж резкий переход: воздушный бой над Рославлем, горящая машина и вдруг этот монастырь! Как я сюда попал? Ведь я пикировал на емкости с бензином…
— Готовы? Пойдем, Магистр ждет нас.
— Магистр? А может быть, аббат? Ведь я все-таки в монастыре.
— Как вы сами сказали, хватит изощряться в остроумии. Магистр вам все объяснит, и не в двух словах, как я. Пойдемте же.
Она берет меня за руку, как непослушного ребенка, и ведет к выходу из помещения. Замечаю еще одну деталь туалета Елены: ее руки до локтей затянуты в тонкие перчатки из такой же прозрачной ткани, что и накидка. Елена ведет меня по коридору, освещенному голубоватыми потолочными экранами, так стремительно, что ее плащ-накидка развевается сзади, как крылья. “Падший ангел или все-таки дьявол”, — успеваю машинально подумать. Мы куда-то поднимаемся на лифте, затем проходим по стеклянной галерее, так быстро, что я успеваю заметить только необычные здания разной расцветки. Затем мы вновь куда-то поднимаемся, идем по коридору. Елена уже почти бежит, когда мы останавливаемся перед дверью, обитой синим пластиком с серебряной табличкой “Магистр Альфа-14”.
За дверью — просторная светлая комната с широкими окнами, расцвеченная в те же голубовато-синие тона. У стены, за таким же четырехдисплейным компьютером, в удобном кресле расположился худощавый черноволосый мужчина лет сорока. Одет он в такую же, как и у меня, синюю рубашку, только вместо шорт на нем брюки фиолетового цвета, наподобие спортивных. Полнейшим диссонансом к его одежде был легкомысленный беленький шейный платок.
Как только мы входим, мужчина встает из-за компьютера и идет нам навстречу.
— Ну, здравствуй, Андрэ! Я рад, что все кончилось и ты наконец здесь. Элен, почему так долго? Я заждался вас.
— Мы шли пешком, я посчитала, что для Андрея слишком много будет в первый день. Кстати, Магистр, немедленно верни мой платок!
— Только через выкуп! А в отношении Андрэ ты, как всегда, права.
— Я тебе покажу выкуп! — С этим криком Елена ловко срывает с шеи Магистра платок и без всякого перехода заявляет: — Приступай.
— Один момент, пока усаживайтесь.
Магистр широким жестом показывает на кресла возле низкого пятиугольного столика, а сам подходит к компьютеру. Его пальцы бегают по клавиатуре, один из дисплеев моргает, и на белой дверце, встроенной в стену, загораются сначала желтый, а потом зеленый сигналы. Магистр открывает дверцу и достает поднос с бутылками, стаканами и тарелочками. Что там конкретно, я разглядеть не успеваю. Елена взвизгивает от удовольствия.
— Магистр, как всегда, меня балует!
Она прямо на ходу хватает с подноса бокал, наполняет его из бутылки золотистым напитком и зацепляет пригоршню красных палочек. Затем она удобно устраивается в кресле и спрашивает, показывая на поднос, который Магистр уже поставил на столик:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68