Через пять минут стол ломился от разносолов.
«Ну вот, — удовлетворенно произнес Думин, — давай-ка, голубь ты мой, поговорим».
Завязалась непринужденная беседа, прерывавшаяся поднятием рюмок. В конце концов Думин развеселился и полез обниматься.
«Женись на Алке, — слюнявил он меня, — хорошая девка…»
«А я, собственно, и не отказываюсь», — ответил я.
«Вот и хорошо, вот и славно!» — заревел Думин.
В этот момент в кабинет вбежала «хорошая девка». Увидев меня, она сильно покраснела.
«Я же просила, папа!» — трагическим голосом промолвила она.
«А что! — снова впал в ярость Думин. — Неужели я позволю кому попало… брюхатить собственную дочь и при этом сигать в кусты?!»
«Что ты говоришь, папа?!»
Пора было подавать голос. Я встал и, глядя на Думина, торжественно сказал:
«Позвольте, Павел Митрофанович, просить руки вашей дочери!»
Думин тоже поднялся.
«Тамара!» — крикнул он. Появилась давешняя представительная дама. На этот раз она была не в халате, а в темно-вишневом бархатном платье, в каких обычно выступают оперные певицы. Она надменно, но с интересом посмотрела на меня. За ее спиной маячила Дарья.
«Вот будущий муж нашей дочери! — громко и отчетливо сказал Думин. — Прошу любить и жаловать!»
На службе скоро узнали о моих матримониальных успехах. Я стал ловить на себе завистливые взгляды, а кое-кто и прямо в глаза говорил: «Везет же некоторым».
Сыграли свадьбу, а вскоре родилась Анюта. С тестем отношения у меня складывались неплохо. И без его протекции я быстро продвигался по служебной лестнице, а тут и вовсе в гору пошел.
А времена менялись. Состоялся двадцатый съезд партии, на нем Хрущев сделал свой знаменитый доклад, который произвел во всем мире впечатление разорвавшейся бомбы. Но у тестя с Никитой были хорошие, чуть ли не дружеские отношения. Работали они вместе на Украине, тесть был сначала каким-то деятелем в тамошнем ЦК комсомола, потом в ЦК партии. Поэтому пресловутый доклад его с толку не сбил.
«Все верно, — говорил он, — Никита Сергеевич правильным курсом идет… Мудро сделал, что расправился с этими подлецами: Берией, Маленковым, Кагановичем».
«Послушай, Вовка, — как-то говорит он мне, — пора тебе в Москву перебираться, засиделся ты в этой дыре. А за тобой, глядишь и я. Кое с кем переговорил, возьмут тебя сначала на Петровку, а уж там…»
Ходил я в это время уже в капитанах, работал в областном управлении и сам подумывал о дальнейших перспективах. Переехать в Москву, конечно, было заманчиво, да и жена сразу же ухватилась за это предложение. Я бывал в столице в командировках, в гостях у матери и, приезжая в Москву, всегда испытывал сильное желание остаться здесь. Словом, я не возражал.
И вот я уже на Петровке, в знаменитом МУРе. Здесь-то и началось… — внезапно Владимир Сергеевич прервал свой рассказ.
— А дальше? — нетерпеливо спросил Олег.
— Тише! Похоже, санитар проснулся, я чувствую. На сегодня хватит — остальное доскажу завтра.
— Но ведь вы говорите, что меня отсюда скоро выпустят, а вдруг завтра и…
— Тебя отпустят послезавтра, — перебил прорицатель. — Это совершенно точно, теперь молчи, он включает подслушивающую аппаратуру.
В палате воцарилась тишина. Олег некоторое время поворочался, раздумывая об услышанном, и незаметно уснул.
Глава восьмая
Чем больше секретарь Тихореченского горкома партии Аркадий Борисович Караваев размышлял о своем визите в Монастырь, тем больше укреплялся в мысли, что над ним там попросту посмеялись. И не только посмеялись, а обошлись самым глумливым образом. Воспользовались его неосведомленностью и обгадили с головы до ног. А он сначала не понял. И немудрено. Любой бы на его месте растерялся. Нет, но каковы мерзавцы! Этот дылда Козопасов, а главное, главврач! Ну ловкачи! Настоящий спектакль устроили. Но для чего? Понятно для чего… Чтобы остаться не разоблаченными в своих темных делишках. Спецучреждение! Небось, пользуясь бесконтрольностью, воруют там почем зря. А то еще чего похуже. Но он не тот человек, чтобы спускать насмешки всяким там эскулапам. Пророк, видите ли, у них там завелся. Надо проверить, что это за пророк такой. В сферы он был вхож!!!
Два дня ходил Караваев чернее тучи, но вдруг, кажется, представился повод отомстить. Случилось это так.
Под вечер секретарша сообщила, что на прием просится директор школы, той самой, что рухнула несколько недель назад. С тех пор он бывал в кабинете секретаря горкома чуть ли не каждый день и успел тому порядочно надоесть своим нытьем.
— Что ему еще надо? — недовольно спросил Караваев. — Помещение ему выделили.
— Не говорит, — ответила секретарша, — заявил, что дело конфиденциальное и он сообщит о нем вам лично.
— Пусть заходит, — поморщился Караваев. Вбежал взволнованный директор школы.
— Что еще случилось? — сурово спросил секретарь.
— Опять у нас ЧП! — выдохнул директор.
— Какое еще ЧП? Помещение вам выделили? — Директор кивнул. — Школа начала работать?
— Начала! — горячо начал директор. — Да историк у нас пропал.
— Как пропал? Что это за новости? А в милицию вы обращались?
— Обращался! — взволнованно зачастил директор. — Только без толку: сами, говорят, ищите!
— Как это сами, а они на что?! — возмутился Караваев. Он потянулся к телефонной трубке. — Как фамилия историка?
— Подождите, Аркадий Борисович, — директор понизил голос, — не надо туда звонить.
— Это еще почему?
— Я знаю, где он находится.
— Вы что мне голову морочите! — Караваев покраснел от гнева.
— Он в Монастыре, — совсем шепотом произнес директор.
— В Монастыре? — изумился Караваев. — Он что же, сумасшедший?
— Такой же нормальный, как мы с вами.
— Так как же он там очутился, расскажите толком!
И директор начал свой рассказ. По его словам, выходило, что историк, молодой специалист, выпускник университета, пропал накануне возобновления занятий. Пропал он неожиданно. Ведь вечером предыдущего дня обошел он всех своих учеников и предупредил, чтобы на следующее утро явились в школу.
— Может, думаю, внезапно домой уехал, мало ли что, — продолжал рассказывать директор, — позвонил туда. Нет, отвечают, не появлялся. Только зря людей переполошил, — досадливо вздохнул он. — Давай мы его искать, весь город перевернули, думали: может, запил? Нигде нет. А потом приходит ко мне один гражданин и сообщает, что его в Монастыре держат.
— Что за гражданин? — спросил Караваев.
— Да так, местный житель, — уклончиво ответил директор, — но информация достоверная. Я сначала не поверил; что, думаю, ему там делать?
— Ну и?..
— Там он!
— Что же вы делали дальше?
— Пошел в Монастырь, так меня даже на порог не пустили и разговаривать по телефону со мной не стали. Я в милицию… Ну а там с Монастырем связываться не желают. Посадили, говорят, значит, так надо. А я без историка пропаду. Ну где посреди учебного года найду нового?.. Мы и так отстали.
— Постойте, — перебил стенания директора Караваев, — почему же его все-таки забрали, вы уверены, что он нормален?
— Как за себя самого отвечаю! Зачем забрали, не знаю. Может, для опытов…
— Для каких опытов? — изумился Караваев.
— Да разное про этот Монастырь рассказывают… — замялся директор.
— Для опытов?! — переспросил Караваев. — Ах, мерзавцы!
Директор молча переминался с ноги на ногу.
— Хорошо. Идите, — строго сказал Караваев, — я разберусь, если он там, мы его вам вернем. Найди-ка мне Разумовского, — попросил он секретаршу.
Через полчаса появился Разумовский.
— Слышали, что у нас случилось? — с ходу начал Караваев. — Учителя истории из этой злополучной школы забрали в Монастырь.
— Я знаю, — спокойно ответил Разумовский.
— Знаете и молчите! — разозлился Караваев.
— А о чем докладывать? Насколько мне известно, этот парень — Тузов — пытался перелезть на территорию больницы, к тому же он психически нездоров. Так, во всяком случае, мне сообщил главврач.
— Психи сами в психбольницы не отправляются, тем более через стену, — резонно заметил Караваев.
— Возможно, вы и правы, — ответил Разумовский, — но у меня именно такая информация.
— Меня удивляет ваше спокойствие! — запальчиво заявил Караваев. — Пропадает молодой специалист, человек, нужный городу, и никого это не волнует. Как? Почему? Говорят, для опытов. Для каких опытов?! Это же произвол! Сейчас не тридцать седьмой год…
— Неужели так и говорят? — переспросил Разумовский.
— Именно! Я сейчас же отправляюсь в Монастырь и, пока лично не увижу этого парня, оттуда не уеду.
— Но ведь вы не психиатр, — заметил кагэбэшник.
— Уж я нормального от ненормального отличу, — веско сказал Караваев. — Побывал я в Монастыре, посмотрел на царящие там порядки и не удивлюсь, если эти горе-докторишки действительно похищают людей для опытов.
— Сегодня ездить не стоит, — сообщил Разумовский. — Ни главврача, ни заместителя на месте нет, а без них вас туда даже не пустят.
— Когда же они будут?
— Завтра с утра и поедем. Вместе.
— Именно вместе, — Караваеву понравилась эта идея, — вы сами посмотрите, что там творится.
«Вот и появился повод отомстить за „горячий прием“, — злорадно думал Караваев, — а то ведь каковы негодяи, шутки надо мной шутить вздумали».
Весь следующий день после удивительного рассказа Владимира Сергеевича Олег размышлял об услышанном, «Неужели все это правда? — думал он. — С другой стороны, зачем ему меня обманывать? А может быть, он обыкновенный больной, и все услышанное мной — параноидальные фантазии? Но тогда непонятна игра, затеянная главврачом. Зачем, скажем, впутывать меня?».
С Владимиром Сергеевичем Олег почти совсем не разговаривал, только под вечер знаками попросил показать, где находятся микрофоны подслушивающего устройства. Владимир Сергеевич только пожал плечами. Так и пребывал учитель истории в недоумении.
А ночью, когда Олег, истомленный ожиданием продолжения рассказа, долго ворочался, кашляя, и уже почти начал засыпать, его окликнул тихим голосом Владимир Сергеевич:
— Я сегодня почувствовал, что ты мне не поверил.
— Видите ли, — сказал Олег, — все это так странно…
— Я, будь на твоем месте, тоже не поверил бы, — перебил его прорицатель. — Но правда, как известно, иной раз бывает невероятнее вымысла. Впрочем, скоро убедишься, что я тебя не обманываю. О твоей персоне стало известно первому лицу в этом городишке. У него свои счеты с Монастырем, и завтра с утра он приедет тебя выручать, а этого как раз мне и надо. О том, как нужно себя с ним вести, мы еще поговорим, а пока я продолжаю свой рассказ, если ты, конечно, не возражаешь.
Олег, естественно, не возражал.
— Так вот, — продолжая прерванный рассказ, начал Владимир Сергеевич, — я уже говорил, что меня перевели в МУР.
Надо сказать, что после женитьбы и появления дочери у меня вроде бы пропал дар прорицания. Я перестал чувствовать мысли окружающих, отупел в этом смысле, что ли. А о каких-либо видениях или общении с тенями и говорить не приходилось.
Я поразмышлял над этим и решил, что проза жизни атрофировала мой дар. Как ни странно, я этому даже обрадовался. Жить стало не в пример спокойнее. Я делал карьеру.
Работа в МУРе была, конечно же, интереснее провинциальных будней. Нельзя сказать, что здесь не было рутины, но столица чувствовалась даже в характере преступлений.
И вот произошел один случай, который снова поставил меня на край неведомого.
К тому времени тесть мой уже работал в Москве, занимал ответственный пост в ЦК. Никита был в опале, но на Думине это не отразилось, несмотря на кажущееся преобладание эмоций, он всегда умел держать нос по ветру. Таких, как я, обладателей знатных родственников вокруг было довольно много. Мы составляли особую касту близких к небожителям и старались держаться вместе. В повседневной жизни мы были как все, может быть, даже более «правильными», но, общаясь друг с другом, позволяли себе некоторую вольность в разговорах, высказываниях по поводу того или иного события. Словом, старательно изображали аристократов, хотя на самом деле в большинстве были обычными плебеями.
Так вот, возвращаюсь к событиям. Случилось это, по-моему, году в шестьдесят шестом или чуть позже, точно не помню. В одной из московских квартир ограбили и убили старика нумизмата. Дело поручили мне, и я выехал на место преступления.
Квартира — огромная коммуналка — находилась в самом центре, в одном из арбатских переулков. Квартиросъемщиков там было человек десять, а то и больше.
Старик всю жизнь собирал редкие монеты, которых у него было великое множество. Убили его ударом по голове каким-то рубящим предметом, скорее всего небольшим топориком. Когда я осматривал труп, то испытывал ощущение легкого толчка, мне показалось, что в комнате присутствует нечто вроде тех теней, какие я видел в детстве, ощущение было очень странным. Все на мгновение потеряло привычную четкость. Казалось, я нахожусь внутри хрустальной сферы, зыбкой и нереальной, а рядом со мной колеблется что-то темное и мохнатое. И от него на меня проецируется волна липкого страха. Ощущение продолжалось несколько секунд, а потом все встало на свои места.
Старик лежал в луже крови, но возле головы, вернее, чуть поодаль, она запеклась в виде какого-то странного знака. Сначала я подумал, что труп сдвигали. Но, приглядевшись, понял, что странное пятно — скорее всего искусственного происхождения. Оно отдаленно напоминало крест, от правой перекладины к нижнему концу которого шла дуга.
Фотограф сделал снимки, труп увезли, и мы приступили к обыску.
Комната старика, некогда очень большая, была уже в наше время разделена капитальной перегородкой. Высокий украшенный лепниной потолок, купидоны в двух углах и даже камин делали ее роскошной, если бы она не была так захламлена. Ремонт, судя по всему, при советской власти здесь не проводили ни разу. Клочья паутины свисали с потолка. Видимо, когда-то в одном из углов стояла «буржуйка», потому что он был донельзя закопчен. Старинный продавленный диван и колченогий стол составляли почти всю обстановку. Остальную площадь занимали самодельные книжные полки и шкафы с монетами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45