Почему бы не сказать все, как есть? Ведь я только что таскал за тебя каштаны из огня, лез в самое пекло — в дом генерала Паркера и его головорезов.
Дюран следовал своей дорогой. Он намеревался выгрузить навоз в огороде Юло.
— Но вы же понимаете, что власти не могут спокойно смотреть на целую серию убийств и не предпринимать никаких мер, какими бы неприятными они ни были.
Фрэнк посмотрел на Никола. Он стоял, прислонившись к стене, оказавшись вдруг совершенно одиноким в этом сражении. У него был вид приговоренного к расстрелу, который отказывается от повязки на глаза. У Дюрана хватило порядочности посмотреть ему в лицо.
— Мне жаль, комиссар, я знаю, что вы превосходный работник, но в данном случае я не могу поступить иначе. Вы отстраняетесь от ведения дела.
Юло никак не реагировал. Возможно, он слишком устал, чтобы как-то ответить. Он лишь слегка кивнул.
— Понимаю, доктор Дюран. Нет проблем.
— Можете взять отпуск. Думаю, это расследование было для вас нелегким. Разумеется, для печати…
Юло прервал его.
— Нет проблем, я же сказал. Не надо сластить пилюлю. Мы здесь взрослые люди и знаем правила игры. Отстранение от дела можете объяснить по своему усмотрению, как сочтете нужным.
Если Дюран и был удивлен ответом Юло, то не подал виду. Он обратился к Ронкаю, будто воды набравшему в рот.
— Хорошо. С сегодняшнего дня вести это расследование придется вам, Ронкай. Держите меня в курсе всех малейших подробностей. В любое время дня и ночи. Всего доброго, месье.
Генеральный прокурор Ален Дюран вынес из комнаты свою ненужную элегантность, оставив за собой тишину, в которую вовсе не желал погружаться сам. Ронкай провел рукой по волосам, хотя его прическа в том не нуждалась.
— Сожалею, комиссар. Я весьма охотно обошелся бы без этого дела.
Фрэнк подумал, что это и в самом деле так. Начальник полиции был весьма огорчен, но не по той причине, в какую хотел заставить поверить. Теперь он сам оказался в клетке с хлыстом в руке и должен был показать, что умеет укрощать львов.
— Выспитесь как следует, думаю, вам обоим это необходимо. Потом жду вас, Фрэнк, в моем кабинете, как только сможете. Есть кое-какие детали, о которых я хотел бы поговорить с вами.
Так же внешне спокойно, как Дюран, он исчез из комнаты. Фрэнк и Юло остались одни.
— Видел? И вся беда в том, что я не могу с ними спорить — они правы!
— Никола, не думаю, чтобы Ронкай и Дюран, будь они на нашем месте, достигли бы лучших результатов. Сейчас уже действует политика, а не логика. Я однако еще связан с ней.
— Ты. Но я-то здесь причем?
— Ты по-прежнему комиссар, Никола. Ты отстранен от дела, но не уволен из полиции. Возьми отпуск, как тебе предложили и в твоем распоряжении будет то, чего нет ни у кого, кто связан с расследованием…
— Что ты имеешь в виду?
— Круглые сутки сможешь заниматься этим делом, не отдавая никому никакого отчета и не тратя времени на писанину.
— Кого гонят в дверь, тот возвращается через окно, так, что ли?
— Совершенно верно. Есть одна вещь, которую нам с тобой надо проверить. Я ведь до сих пор не убежден, что заметил ту пластинку на видеозаписи…
— Фрэнк, ты дерьмо. Жуткое дерьмо.
— Но я твой друг. И я тебе обязан.
Юло изменил тон. Покрутил головой, чтобы расслабить шею.
— Ну, думаю, пойду спать. Теперь я имею право, тебе не кажется?
— Честно говоря, оттого, что Ронкай ждет меня в своем кабинете «как только я смогу», мне ни горячо, ни холодно. Я уже лежу в своей постели, разве не видишь?
И все же после этих слов, покидая комнату, оба представили одну и ту же картину — лежащее на кровати, накрытое белой простыней, безжизненное тело Григория Яцимина с обезображенным лицом, и его глаза, и его глаза, устремленные в потолок, не видевшие еще до смерти.

36
Фрэнк проснулся и увидел голубой прямоугольник окна. Когда он вернулся в «Парк Сен-Ромен», у него не хватило сил даже принять душ. Он рухнул на кровать, едва раздевшись и не задвинув шторы.
Я не здесь, не в Монте-Карло, подумал он. Я все еще в том доме на берегу моря и пытаюсь собрать себя по кусочкам. Гарриет вышла на пляж, она недалеко, лежит на полотенце и загорает, ветер шевелит ее волосы, она улыбается. Сейчас поднимусь и пойду к ней, и не будет никакого человека в черном. Никто не встанет между нами.
— Никто… — произнес он вслух.
Он вспомнил двух вчерашних покойников. Поднялся с постели с той же неохотой, с какой Лазарь вставал при воскрешении. За стеклом видно было море, порывы ветра разрисовывали его на горизонте пятнами алькантары. Он подошел к окну и сдвинул стекло: ворвавшийся теплый воздух взметнул легкую занавеску и выгнал из комнаты ночные кошмары. Фрэнк взглянул на часы. Первый час. Он спал недолго, а казалось, проспит целую вечность.
Он принял душ, побрился, надел чистое белье. Размышляя о том, как развиваются события, приготовил кофе. Теперь, когда Никола вышел из игры, все значительно усложнится. Он не считал, что Ронкай способен успешно руководить следствием. Тот несомненно был волшебником во всем, что касалось связей с общественностью и прессой, но для расследования конкретных дел он не годился — это уж точно не его хлеб. Возможно, когда-то Ронкай и работал неплохо, но теперь он скорее политик, чем полицейский. Тем не менее у него отличные сотрудники, которые могут действовать вместо него. Не случайно полиция Княжества считалась одной из лучших в мире.
Присутствие Фрэнка в Княжестве между тем превратилось в дипломатическую миссию, и ею нельзя было пренебрегать со всеми ее плюсами и минусами. Фрэнк не сомневался, что Ронкай постарается заполучить максимум первых и минимум вторых. Он хорошо знал методы, принятые в Монте-Карло. Здесь никто никогда ничего не говорил, но всем все было известно.
Все, кроме имени убийцы…
Он решил наплевать на все. Как, впрочем, поступал и прежде.
Их дело не являлось совместным расследованием двух полицейских служб. Ронкай и Дюран, хоть и представляли власть, были тут ни причем. И уж тем более Америка и Княжество. Это было личное дело их троих — его, Никола Юло и человека в черном, коллекционировавшего лица своих жертв, словно маски безумного и кровавого карнавала. Все трое нажали на кнопку «Пауза» и остановили нормальное течение своих жизней, ожидая, чем завершится эта упрямая борьба.
До сих пор события развивались сами собой, но теперь все могло измениться.
Должно было измениться.
Фрэнк сел за стол и включил компьютер. Получил письмо с приложением от Купера. Наверняка это сведения, которые он просил собрать о Натане Паркере и Райане Моссе. Не то чтобы это было очень нужно сейчас, когда Мосс сидел в тюрьме, а Паркер был на время обезврежен. Пока не нужно, уточнил Фрэнк для самого себя. Он не строил иллюзий относительно генерала. Паркер был из тех, кого нельзя считать мертвым, пока в них не заведутся черви.
В электронном послании Купера была пометка:
«Как только перестанешь колесить на своем новом прогулочном судне и найдешь минутку, позвони мне. В любое время. Нужно поговорить. Куп».
Он удивился, что могло быть такого срочного. Посмотрел на часы, сопоставил время и набрал домашний номер Купера. Можно было не опасаться, что он кого-то побеспокоит, потому Купер жил один в своего рода loft на берегу Потомака.
После нескольких звонов в трубке прозвучал сонный голос друга.
— Алло. Кто это?
— Куп, это я, Фрэнк.
— А, ты. Привет, мошенник, как дела?
— Только что разломился супертанкер, полный дерьма, и пятно расплылось, насколько хватает глаз.
— Что случилось?
— Еще два покойника, сегодня ночью.
— Мать его так!
— То-то и оно! Одного убрал наш тип своим обычным способом. Уже четвертого. Мой друг комиссар отстранен от расследования с нероновской безапелляционностью. А другого поместил в некролог этот распрекрасный тип Райан Мосс. Сейчас он в тюрьме, и генерал мечет громы и молнии, пытаясь вытащить его оттуда.
Теперь Купер окончательно проснулся.
— Господи, боже мой, Фрэнк, ну и дела у вас там творятся! В следующий раз ты сообщишь мне, что началась ядерная война.
— Не исключено и такое. А у тебя что за срочность?
— Здесь тоже много чего происходит. В деле Ларкиных, я имею в виду. Мы кое-что раскопали. В общем, похоже, у них есть где-то неплохое прикрытие, какое-то совместное предприятие, весьма крупное, но пока мы на него не вышли. К тому же из Нью-Йорка приехал Гудзон Маккормик.
— Кто это? И какая связь с Ларкиными?
— Мы тоже хотели бы понять. Официально он прибыл как юрист, адвокат Осмонда Ларкина. Мы удивились, потому что этот засранец мог бы позволить себе защитника и получше. То есть мог бы, как всегда, в нанять кого-нибудь из тех королей адвокатуры,, что получают гонорары с шестью нулями. А Маккормик — обычный юрист, тридцать пять лет, член Нью-Йоркской коллегии адвокатов, больше известный как игрок за команду «Звезды и полосы». Ну, ты знаешь, кубок Луи Вюиттона. И никаких особых заслуг на юридическом поприще.
— Проверили его?
— Еще бы! Проверили и перепроверили. Ничего. Совершенно ничего. Расходы не превышают доходы, ни на цент. Ни тайных пороков, ни женщин, ни кокаина. Кроме работы, интересуется только парусными яхтами. И вот теперь вдруг появляется, словно черт из табакерки, чтобы показать нам, как тесен мир.
— Что ты хочешь сказать?
— Я хочу сказать, что наш Гудзон Маккормик в эти минуты летит в Монте-Карло.
— Рад за него, хотя сейчас и не лучший момент для посещения Лазурного берега.
— Он отправляется туда для участия в одной, довольно важной регате. Однако…
— Однако?
— Фрэнк, тебе не кажется по меньшей мере странным, что скромный нью-йоркский адвокат, никому неизвестный, нигде не проявивший себя, впервые в жизни получив важное дело, бросает его, пусть даже на время, чтобы съездить в Европу ради прогулки на яхте? Любой другой на его месте с головой окунулся бы в дело и вставал бы каждый день на час раньше, чтобы работать двадцать пять часов, а не двадцать четыре.
— Если все обстоит именно так, не стану спорить, ты совершенно прав.
— Ты на месте и знаешь дело. Сейчас этот человек — единственная связь Осмонда Ларкина с миром. Он может быть всего лишь его адвокатом, но может оказаться и кое-кем поважнее. Речь идет о горах наркотиков и горах долларов. Мы все знаем, что такое Монте-Карло и какие там отмываются деньги. Однако, когда речь идет о терроризме и наркотиках, мы можем заставить открыть любой сейф. Ты сотрудничаешь с местной полицией. Тебе ничего не стоит попросить их вести за ним скромное наблюдение — скромное, но эффективное.
— Попробую что-нибудь сделать…
Он не сказал Куперу, что тут практически за всеми, в том числе и за ним самим, ведется скромное, но эффективное наблюдение.
— Я послал тебе с письмом его фотографию в формате JPG, просто, чтобы ты взглянул на эту физиономию. Ну, и там еще разная другая информация, которую нам удалось собрать о его пребывании в Княжестве.
— О'кей. Спи дальше. Людям не слишком умным, вроде тебя, нужна полная подзарядка для полной работоспособности.
— Пока, негодяй. Ни пуха.
Фрэнк положил трубку рядом с компьютером. Новый поворот, новая гонка, новые осложнения. Он переписал вложение с данными о Гудзоне Маккормике на дискету, даже не открывая его. Наклеил этикетку, найденную в ящике стола, и написал «Купер», для посторонних — безобидное имя.
Недолгий разговор с коллегой на мгновение перенес его домой, хотя дом стало теперь для него весьма смутным. Он чувствовал себя так, словно его астральное тело безучастно бродило по руинам его жизни, перемещаясь на тысячи километров, прозрачное, как призраки, которые все видят, но сами остаются невидимыми. Он находился одновременно и в доме Купера, и в кабинете, который они столько времени делили с ним в управлении, и в своем доме, пустующем уже столько месяцев, и на темных улицах Вашингтона.
— К чему все это? Хоть кто-нибудь во всей этой жалкой истории, среди этих несчастных людей понял это? И если понял, почему не объяснил всем?
Вот, может быть, самый достоверный ответ: никто ему не поверил…
Он закрыл глаза, и ему вспомнился разговор с отцом Кеннетом, священником, психологом в клинике, куда его поместили после того, как гибель Гарриет низвергла его в самое чрево земли. В перерыве между анализами и процедурами он сидел на скамейке в парке этого роскошного сумасшедшего дома. Сидел, уставившись в пространство, и боролся с желанием последовать за Гарриет ее же дорогой. Отец Кеннет подошел к нему, неслышно ступая по траве, и присел рядом на скамейку из кованого чугуна с темными деревянными рейками.
— Как дела, Фрэнк?
Он внимательно посмотрел на священника, прежде чем ответить. Долго вглядывался в вытянутое и бледное лицо заклинателя злых духов, в умные глаза ученого и священника, прекрасно понимающего противоречие между этими двумя понятиями. Кеннет был в цивильной одежде и вполне мог сойти за родственника кого-либо из пациентов.
— Я не сумасшедший, если вы это хотите услышать от меня.
— Знаю, что не сумасшедший, и ты прекрасно понимаешь, что не это я хотел услышать. Я действительно хотел узнать, как у тебя дела.
Фрэнк развел руками — жест этот мог означать и все что угодно, и весь мир.
— Когда я смогу уйти отсюда?
— Ты готов?
Отец Кеннет ответил вопросом на вопрос.
— Если спрошу сам себя, то отвечу, что никогда не буду готов. Поэтому и спросил Вас.
— Ты верующий, Фрэнк?
Священник посмотрел на него с горькой усмешкой.
— Пожалуйста, святой отец, не надо банальностей вроде «обрати свой взор к господу, и господь узрит тебя». Последний раз, когда наши взгляды встретились, бог отвел глаза в сторону…
— Не оскорбляй мой разум, а главное — свой собственный. Ты упорно считаешь, что я повторяю затверженную роль — наверное, потому, что сам затвердил свою. Я не случайно спросил, веришь ли ты в бога…
Фрэнк поднял глаза и принялся рассматривать садовника, сажающего клен.
— Мне это неинтересно. Я не верю в бога, отец Кеннет. И это не преимущество, что бы вы там ни думали.
Он повернулся и посмотрел на него.
— Это значит, что нет никого, кто простил бы мне зло, которое я творю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72