https://wodolei.ru/catalog/dushevie_kabini/sayni/
Реми не заикнется и о том, как он сумел получить этот заказ, который стал первым признанием его таланта, ибо заказом он был обязан даже не своему приятелю.
Легкомысленный болтун Пекер десять раз клятвенно обещал Реми напомнить мадам Леоне и каждый раз забывал. В конце концов на следующий день после переезда Реми, ничего ему не сказав, Оникс по собственной инициативе обратилась к своей хозяйке.
Сыграла ли тут роль женская солидарность или авторитет одной из самых трудолюбивых танцовщиц, так или иначе, но ей удалось за пять минут получить заказ для своего юного любовника.
***
Реми нашел отца на складе. Он вошел внутрь, чтобы пожать отцу руку, и тут же похвалился своим успехом.
– Поздравляю! – произнес папаша Шассо доброжелательным тоном, принимая на веру слова сына, но сохраняя при этом невозмутимый вид.– Несмотря на то что ты ушел от меня, мне все же приятно слышать, что ты нашел работу; если тебе нужны деньги, обратись к кассиру. Я уже дал соответствующее распоряжение. Но предупреждаю, что тебе не следует рассчитывать на крупный счет в банке.
– Спасибо, папа, – ответил Реми, – мне пока ничего не надо.
И замолчал, не сводя глаз с отца, давая возможность тому как следует его разглядеть. Однако отец воздержался от каких бы то ни было высказываний.
Реми поднялся наверх. Живительно, но его мать и сестра оказались в этот день дома. Они только что возвратились с какой-то пышной свадьбы. Алиса потащила за собой мадам Шассо, любительницу светских развлечений, просившую дочь выводить ее в свет. Алиса не пропускала ни одного случая, заранее уверенная в том, что каждый подобный выход будет сопровождаться солидным чеком, который выдаст мать, не ожидая просьбы дочери.
– Как тебе нравятся наши платья? – спросила мадам Шассо.– Черный цвет всегда в моде. А что ты скажешь про новый покрой? Правда, он делает меня стройнее и выше ростом? Как хорошо, что твоя сестра отвела меня к Фабье. Я больше не буду шить у Люси Рено.
Ее переполняло чувство признательности к дочери. Обожая пускать пыль в глаза, но в то же время не желая попусту транжирить деньги, мать поставила в вазочку с водой букетик орхидей, украшавший ее меха по случаю столь изысканного приема. За маленьким столиком Алиса обгладывала крылышко цыпленка.
– Там совсем было нечего есть, – заявила она.
– Как ты привередлива, моя дорогая крошка! – сказала мать.– Лично я не могу с этим согласиться… О! Реми, если бы ты видел, какие там были туалеты!..
Ни одна из женщин даже не взглянула на него. Он обрадовался, что, занятые собой, они не удостоили его вниманием. После всех волнений у него отлегло от сердца, хотя он все же почувствовал легкую грусть.
В привычной домашней обстановке он ощутил себя чужим. Как хорошо, что он покинул этот дом! Эта мысль, в истинности которой он убедился еще раз, настраивала его одновременно на радостный и горестный лад.
В бельевой комнате он отыскал у окна Агатушку, сидевшую, как всегда, за шитьем. По ее словам, именно здесь было лучшее освещение для ее слабых глаз. На самом деле Агатушка только в этой комнате чувствовала себя как дома. Увидев Реми, она произнесла:
– Присядь рядом со мной, мой дорогой малыш, я так давно тебя не видела!
Он сел. Подслеповатыми от старости глазами Агатушка посмотрела на него сквозь очки. Реми вспомнил, что год назад ей удалили катаракту. Агатушка тут же снова опустила глаза к рукоделию. Это был старинный коврик, найденный однажды в шкафу. Агатушка задумала привести его в порядок и уже не один месяц молча корпела над ним.
Реми не спешил уходить. Бельевая была наполнена запахами свежевыглаженного белья, шерсти, сушившейся в мотках, и просто пыли. Они напомнили Реми запахи его детства. Выходя утром из квартиры Оникс, где вместо любви, о которой мечтал, он обрел лишь плотские радости, житейские удобства и холостяцкую обстановку, больше всего на свете ему захотелось окунуться в атмосферу не столь отдаленного детства, тоже не баловавшего его теплом домашнего очага.
– Что с тобой? – спросила Агатушка.
– Ничего.
– Нет, мой дорогой малыш, – возразила старушка, не поднимая головы от своего шитья.– Скажи, ты крепко спишь по ночам?
Он не ответил. Мужество его оставило. Так, значит, только она одна «это» заметила… Только она, скромная и неприметная, с седыми, отдающими желтизной волосами, с бледным восковым лицом цвета старой слоновой кости, молчаливая и вздрагивавшая от неожиданности при каждом обращенном к ней вопросе, ни разу не улыбнувшаяся на вольные шутки, которые любила отпускать Алиса, только она, эта бедная старая дева, разглядела своими слабыми глазами…
Они не обменялись больше ни словом. Он не ответил на ее вопрос, и она его не повторила. Склонившись над работой, где под пяльцами выделялся рисунок и была видна ветхость ткани, она чуткими пальцами опытной швеи нащупывала иголкой места с гнилыми нитками, чтобы ловко прихватить новой ниткой, и хранила молчание. Еще в детстве, когда маленькому Реми удавалось ускользнуть от злых придирок Алисы, от бестолковой ругани матери, он прибегал к Агатушке, чтобы найти утешение у этой вечной труженицы.
– Замолчи, – коротко говорила она в ответ на его жалобное нытье, – ты не должен осуждать свою мать: ведь она прежде всего твоя мать. И свою сестру: она – твоя сестра. Да! Да! Именно так! Есть вещи, о которых детям не дано судить. Садись рядом со мной и вытри слезы. Подожди немного. Пройдет несколько минут, и ты забудешь о своей обиде.
И детские слезы вскоре высыхали так же, как иссякают воды родника, когда ему перекрывают источник питания.
Молодой человек успокоился. Реми смотрел на Агатушку, которая, склонившись над своим рукоделием, была похожа на старую крестьянку, работавшую на своем огороде. Казалось, что быстротекущее время стало ее союзником, товарищем, другом. В этом лишенном душевного тепла доме она находила успокоение лишь в стремительном беге времени. Оно помогало скрасить одиночество старой женщины. Как будто они заключили договор о взаимных услугах. Именно время помогло ей понять, что она, находясь «на особом положении» в доме, не должна сидеть сложа руки и в то же время не суетиться.
Казалось, прежде чем заговорить, она что-то выжидает – может быть, когда наступит именно тот момент, который лишь она одна способна распознать.
Неожиданно она произнесла:
– Будь осторожен.
– А! – только и произнес в ответ Реми, который сидел до сих пор молча, не шевелясь, словно своим ответом не хотел нарушить тишину.
– Да, будь осторожен, мой любимый малыш, остерегайся плохих женщин, – произнесла Агатушка.
На этот раз Реми улыбнулся. Однако она продолжала:
– Я знаю, что говорю! Не такая уж я несведущая, как кажусь на первый взгляд. Жизнь научила меня многому, о чем другие даже и не догадываются. Если бы я могла рассказать о том, что мне известно!.. А пока слушай: я расскажу тебе историю, происшедшую в моей семье, которую я не рассказывала никому со времени окончания войны в Тонкине. Ты, наверное, помнишь, что моя дорогая сестра постриглась в монахини после того, как убили ее жениха под Тонкином в восемьдесят втором году? Хорошо! И вот с той трагической даты прошло более пятидесяти лет… Да, как быстро течет время!.. И вот с того дня я никому на свете не рассказывала нашу семейную историю. Я должна тебе сказать, что, когда я была маленькой, никто бы никогда не мог предположить, что я буду доживать свои дни приживалкой в чужом доме. Нет, нет! Семья Палларуэль де Кордес была богатой. Но Бог распорядился так, что в один злочастный день мы полностью разорилась и мне пришлось скитаться по чужим углам. Я ничего не могу сказать про твою бабушку Шассо, которую ты не знал. Она была сама доброта. Но не надо думать, что, если я храню молчание, мою душу не ранят унижения. Ах, нет! Мне грешно жаловаться. А потом я всегда могла бы отправиться умирать в родные края, где до сих пор стоит наш дом, в котором никто не живет и куда я езжу раз в год. Значит, мне не так уж и плохо здесь.
Оторвавшись наконец от работы, она подняла голову и посмотрела на Реми. Ее руки могли несколько минут отдохнуть. Она улыбнулась. Серые глаза Агатушки под толстыми стеклами очков всматривались в Реми с таким напряжением, что, казалось, готовы были вылезти из орбит. Но это продолжалось недолго. Она снова склонила голову над работой. Ибо она никогда не была щедрой в проявлении своих чувств.
– Короче говоря, мы были богаты. Нас с сестрой поместили в лучший монастырь в Альби, славившийся своей безупречной репутацией в воспитании девушек. Затем семья переехала в Париж. Папа рассчитывал заняться финансовыми операциями, и мама позволила себя убедить в том, что он прав.
Семидесятипятилетняя женщина, вспоминая своих родителей, называла их «папа» и «мама», словно маленькая девочка. И в самом деле казалось, что ее жизнь остановилась во времена войны в Тонкине и с той поры Агатушка лишь доживала свой век, превращаясь из молодой женщины в старушку, оставшись навсегда Агатой Палларуэль, последней представительницей богатой в прошлом семьи.
– И тут начались наши беды. В Париже папа завел многочисленные знакомства. О! Я тогда была еще совсем несмышленышем и узнала обо всем, что произошло, позднее от мамы. Кроме того, мы с сестрой учились в прекрасном пансионе на левом берегу. У папы появлялись все новые и новые друзья. Он пользовался большим успехом. Да, он умел нравиться. Ах, если бы ты его видел!.. Почти все вечера он проводил в клубе. Он был принят как свой в среде артистов и любителей цирка. Увы, у мамы часто были заплаканные глаза! Помню, когда меня и мою дорогую сестру привозили из пансиона к семи часам вечера, мы не раз заставали маму в будуаре в полном одиночестве. В ее руках не было ни рукоделия, ни даже журнала. Порой она сидела в темноте: ей было недосуг попросить прислугу принести к ней в комнату лампу. Наконец спустя несколько месяцев мама однажды объявила, что нам придется изменить наши привычки, отказаться от прислуги, уйти из пансиона и самим зарабатывать себе на жизнь. Папа полностью разорился. К счастью, друзья нашли ему работу в колонии. Он уехал. Моя дорогая сестра давала уроки рисования до самой помолвки. У меня не было таких способностей, как у сестры, и меня приютила бабушка Шассо. Вскоре от горя скончалась моя бедная матушка. Говорят, что такие жизненные ситуации встречаются лишь в книгах.
Агатушка оторвалась от рукоделия, словно вглядываясь в прошлое, в тот утраченный навсегда мир, с которым была связана вся ее жизнь.
Реми не шевелился.
Она продолжала:
– Ты, наверное, думаешь, зачем я тебе об этом рассказываю? Хорошо, ты сейчас поймешь… Как тебе сказать… Словом, папа нас разорил из-за одной женщины. Вот, ты видишь… я даже могу тебе сказать, чем занималась эта женщина. Но это останется между нами, не так ли?
– Ну конечно. О чем вы говорите!
– Она была наездницей.
И, как бы делая вывод из всего сказанного, добавила:
– Я рассказываю тебе о прошлом.
VII
Однажды в пятницу, когда Реми работал утром над эскизами в квартире Пьеретты Оникс, он с удивлением заметил, что она так и вертится около него, что было совсем несвойственно этой женщине, сдержанной, ненавязчивой, старавшейся ни при каких обстоятельствах не связывать молодого человека. В своей просторной однокомнатной квартире, состоявшей из спальни и ванной комнаты, она позволила Реми устроить мастерскую. Она придвинула к окну длинный дешевый стол в современном стиле, за которым раньше обедала. С того дня, как у нее поселился Реми, она перестала устраивать дома холостяцкие пирушки и товарищеские вечеринки; по утрам же они завтракали вместе за столом для игры в бридж, который теперь использовался не по назначению.
Реми нравилось работать в доме Пьеретты Оникс. Ей были известны все секреты мюзик-холла, что позволяло порой подсказывать юному любовнику удачные решения. Ее замечания были не только конкретны, они помогали Реми избежать карандашных правок мадам Леоны. Оникс никогда не навязывала своего мнения, а всегда терпеливо ожидала, когда он спросит ее совета, если работа над эскизом подходила к концу.
И ему показалось странным, что она склонилась над еще незавершенным эскизом.
– Если это предназначается Капри, – сказала она, – необходимо предусмотреть нижний костюм. Капри не станет танцевать в таком длинном платье до конца номера.
– Но это же вальс, – возразил Реми.– В сцене, посвященной Вене, она исполняет вальс.
– Ну и что? Не сомневайся, вальс будет с элементами акробатики. Капри в танце всегда использует элементы акробатики. Оставь юбку для выхода, но придумай облегающий тело нижний костюм, чтобы она смогла сбросить платье.
Реми зажег сигарету. Стоявшая рядом Оникс была в пижаме. Поплиновая ткань плотно облегала ее упругие груди. Мужской покрой одежды подчеркивал узкую линию ее бедер. И только еще не подправленное косметикой лицо при ярком дневном освещении не выглядело свежим. Лишь со сцены глаза Оникс казались большими, а в жизни они были совсем иными. Маникюрной пилочкой она приводила в порядок ногти.
– Хорошая погода, – произнесла она, не отрываясь от своего занятия.– На этой неделе ты поедешь куда-нибудь отдохнуть?
На выходные дни приятели из гостиницы Жюсье часто прихватывали с собой Реми за город на автомобиле. Занятая в программе Оникс никогда не возражала, чтобы он немного проветрился.
– Нет, – ответил Реми, – ничего такого не намечается. Я остаюсь в городе. А что?
– О, ничего… Только если тебя пригласили, ты напрасно из-за меня отказался. Честно говоря, у меня на эти выходные назначена одна встреча.
– Ничего, я поработаю дома. Немного помолчав, Оникс спросила:
– Мики, скажи, а Пекер? Он нигде ведь сейчас не играет? Может быть, он завтра поедет куда-нибудь за город на машине? Попроси его взять тебя с собой.
– Пекер? Но ты же знаешь, что он терпеть не может загородных прогулок. Тем более что с некоторых пор он стал просто невыносим. Он напивается каждый вечер. Когда он в таком состоянии, лучше с ним не встречаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Легкомысленный болтун Пекер десять раз клятвенно обещал Реми напомнить мадам Леоне и каждый раз забывал. В конце концов на следующий день после переезда Реми, ничего ему не сказав, Оникс по собственной инициативе обратилась к своей хозяйке.
Сыграла ли тут роль женская солидарность или авторитет одной из самых трудолюбивых танцовщиц, так или иначе, но ей удалось за пять минут получить заказ для своего юного любовника.
***
Реми нашел отца на складе. Он вошел внутрь, чтобы пожать отцу руку, и тут же похвалился своим успехом.
– Поздравляю! – произнес папаша Шассо доброжелательным тоном, принимая на веру слова сына, но сохраняя при этом невозмутимый вид.– Несмотря на то что ты ушел от меня, мне все же приятно слышать, что ты нашел работу; если тебе нужны деньги, обратись к кассиру. Я уже дал соответствующее распоряжение. Но предупреждаю, что тебе не следует рассчитывать на крупный счет в банке.
– Спасибо, папа, – ответил Реми, – мне пока ничего не надо.
И замолчал, не сводя глаз с отца, давая возможность тому как следует его разглядеть. Однако отец воздержался от каких бы то ни было высказываний.
Реми поднялся наверх. Живительно, но его мать и сестра оказались в этот день дома. Они только что возвратились с какой-то пышной свадьбы. Алиса потащила за собой мадам Шассо, любительницу светских развлечений, просившую дочь выводить ее в свет. Алиса не пропускала ни одного случая, заранее уверенная в том, что каждый подобный выход будет сопровождаться солидным чеком, который выдаст мать, не ожидая просьбы дочери.
– Как тебе нравятся наши платья? – спросила мадам Шассо.– Черный цвет всегда в моде. А что ты скажешь про новый покрой? Правда, он делает меня стройнее и выше ростом? Как хорошо, что твоя сестра отвела меня к Фабье. Я больше не буду шить у Люси Рено.
Ее переполняло чувство признательности к дочери. Обожая пускать пыль в глаза, но в то же время не желая попусту транжирить деньги, мать поставила в вазочку с водой букетик орхидей, украшавший ее меха по случаю столь изысканного приема. За маленьким столиком Алиса обгладывала крылышко цыпленка.
– Там совсем было нечего есть, – заявила она.
– Как ты привередлива, моя дорогая крошка! – сказала мать.– Лично я не могу с этим согласиться… О! Реми, если бы ты видел, какие там были туалеты!..
Ни одна из женщин даже не взглянула на него. Он обрадовался, что, занятые собой, они не удостоили его вниманием. После всех волнений у него отлегло от сердца, хотя он все же почувствовал легкую грусть.
В привычной домашней обстановке он ощутил себя чужим. Как хорошо, что он покинул этот дом! Эта мысль, в истинности которой он убедился еще раз, настраивала его одновременно на радостный и горестный лад.
В бельевой комнате он отыскал у окна Агатушку, сидевшую, как всегда, за шитьем. По ее словам, именно здесь было лучшее освещение для ее слабых глаз. На самом деле Агатушка только в этой комнате чувствовала себя как дома. Увидев Реми, она произнесла:
– Присядь рядом со мной, мой дорогой малыш, я так давно тебя не видела!
Он сел. Подслеповатыми от старости глазами Агатушка посмотрела на него сквозь очки. Реми вспомнил, что год назад ей удалили катаракту. Агатушка тут же снова опустила глаза к рукоделию. Это был старинный коврик, найденный однажды в шкафу. Агатушка задумала привести его в порядок и уже не один месяц молча корпела над ним.
Реми не спешил уходить. Бельевая была наполнена запахами свежевыглаженного белья, шерсти, сушившейся в мотках, и просто пыли. Они напомнили Реми запахи его детства. Выходя утром из квартиры Оникс, где вместо любви, о которой мечтал, он обрел лишь плотские радости, житейские удобства и холостяцкую обстановку, больше всего на свете ему захотелось окунуться в атмосферу не столь отдаленного детства, тоже не баловавшего его теплом домашнего очага.
– Что с тобой? – спросила Агатушка.
– Ничего.
– Нет, мой дорогой малыш, – возразила старушка, не поднимая головы от своего шитья.– Скажи, ты крепко спишь по ночам?
Он не ответил. Мужество его оставило. Так, значит, только она одна «это» заметила… Только она, скромная и неприметная, с седыми, отдающими желтизной волосами, с бледным восковым лицом цвета старой слоновой кости, молчаливая и вздрагивавшая от неожиданности при каждом обращенном к ней вопросе, ни разу не улыбнувшаяся на вольные шутки, которые любила отпускать Алиса, только она, эта бедная старая дева, разглядела своими слабыми глазами…
Они не обменялись больше ни словом. Он не ответил на ее вопрос, и она его не повторила. Склонившись над работой, где под пяльцами выделялся рисунок и была видна ветхость ткани, она чуткими пальцами опытной швеи нащупывала иголкой места с гнилыми нитками, чтобы ловко прихватить новой ниткой, и хранила молчание. Еще в детстве, когда маленькому Реми удавалось ускользнуть от злых придирок Алисы, от бестолковой ругани матери, он прибегал к Агатушке, чтобы найти утешение у этой вечной труженицы.
– Замолчи, – коротко говорила она в ответ на его жалобное нытье, – ты не должен осуждать свою мать: ведь она прежде всего твоя мать. И свою сестру: она – твоя сестра. Да! Да! Именно так! Есть вещи, о которых детям не дано судить. Садись рядом со мной и вытри слезы. Подожди немного. Пройдет несколько минут, и ты забудешь о своей обиде.
И детские слезы вскоре высыхали так же, как иссякают воды родника, когда ему перекрывают источник питания.
Молодой человек успокоился. Реми смотрел на Агатушку, которая, склонившись над своим рукоделием, была похожа на старую крестьянку, работавшую на своем огороде. Казалось, что быстротекущее время стало ее союзником, товарищем, другом. В этом лишенном душевного тепла доме она находила успокоение лишь в стремительном беге времени. Оно помогало скрасить одиночество старой женщины. Как будто они заключили договор о взаимных услугах. Именно время помогло ей понять, что она, находясь «на особом положении» в доме, не должна сидеть сложа руки и в то же время не суетиться.
Казалось, прежде чем заговорить, она что-то выжидает – может быть, когда наступит именно тот момент, который лишь она одна способна распознать.
Неожиданно она произнесла:
– Будь осторожен.
– А! – только и произнес в ответ Реми, который сидел до сих пор молча, не шевелясь, словно своим ответом не хотел нарушить тишину.
– Да, будь осторожен, мой любимый малыш, остерегайся плохих женщин, – произнесла Агатушка.
На этот раз Реми улыбнулся. Однако она продолжала:
– Я знаю, что говорю! Не такая уж я несведущая, как кажусь на первый взгляд. Жизнь научила меня многому, о чем другие даже и не догадываются. Если бы я могла рассказать о том, что мне известно!.. А пока слушай: я расскажу тебе историю, происшедшую в моей семье, которую я не рассказывала никому со времени окончания войны в Тонкине. Ты, наверное, помнишь, что моя дорогая сестра постриглась в монахини после того, как убили ее жениха под Тонкином в восемьдесят втором году? Хорошо! И вот с той трагической даты прошло более пятидесяти лет… Да, как быстро течет время!.. И вот с того дня я никому на свете не рассказывала нашу семейную историю. Я должна тебе сказать, что, когда я была маленькой, никто бы никогда не мог предположить, что я буду доживать свои дни приживалкой в чужом доме. Нет, нет! Семья Палларуэль де Кордес была богатой. Но Бог распорядился так, что в один злочастный день мы полностью разорилась и мне пришлось скитаться по чужим углам. Я ничего не могу сказать про твою бабушку Шассо, которую ты не знал. Она была сама доброта. Но не надо думать, что, если я храню молчание, мою душу не ранят унижения. Ах, нет! Мне грешно жаловаться. А потом я всегда могла бы отправиться умирать в родные края, где до сих пор стоит наш дом, в котором никто не живет и куда я езжу раз в год. Значит, мне не так уж и плохо здесь.
Оторвавшись наконец от работы, она подняла голову и посмотрела на Реми. Ее руки могли несколько минут отдохнуть. Она улыбнулась. Серые глаза Агатушки под толстыми стеклами очков всматривались в Реми с таким напряжением, что, казалось, готовы были вылезти из орбит. Но это продолжалось недолго. Она снова склонила голову над работой. Ибо она никогда не была щедрой в проявлении своих чувств.
– Короче говоря, мы были богаты. Нас с сестрой поместили в лучший монастырь в Альби, славившийся своей безупречной репутацией в воспитании девушек. Затем семья переехала в Париж. Папа рассчитывал заняться финансовыми операциями, и мама позволила себя убедить в том, что он прав.
Семидесятипятилетняя женщина, вспоминая своих родителей, называла их «папа» и «мама», словно маленькая девочка. И в самом деле казалось, что ее жизнь остановилась во времена войны в Тонкине и с той поры Агатушка лишь доживала свой век, превращаясь из молодой женщины в старушку, оставшись навсегда Агатой Палларуэль, последней представительницей богатой в прошлом семьи.
– И тут начались наши беды. В Париже папа завел многочисленные знакомства. О! Я тогда была еще совсем несмышленышем и узнала обо всем, что произошло, позднее от мамы. Кроме того, мы с сестрой учились в прекрасном пансионе на левом берегу. У папы появлялись все новые и новые друзья. Он пользовался большим успехом. Да, он умел нравиться. Ах, если бы ты его видел!.. Почти все вечера он проводил в клубе. Он был принят как свой в среде артистов и любителей цирка. Увы, у мамы часто были заплаканные глаза! Помню, когда меня и мою дорогую сестру привозили из пансиона к семи часам вечера, мы не раз заставали маму в будуаре в полном одиночестве. В ее руках не было ни рукоделия, ни даже журнала. Порой она сидела в темноте: ей было недосуг попросить прислугу принести к ней в комнату лампу. Наконец спустя несколько месяцев мама однажды объявила, что нам придется изменить наши привычки, отказаться от прислуги, уйти из пансиона и самим зарабатывать себе на жизнь. Папа полностью разорился. К счастью, друзья нашли ему работу в колонии. Он уехал. Моя дорогая сестра давала уроки рисования до самой помолвки. У меня не было таких способностей, как у сестры, и меня приютила бабушка Шассо. Вскоре от горя скончалась моя бедная матушка. Говорят, что такие жизненные ситуации встречаются лишь в книгах.
Агатушка оторвалась от рукоделия, словно вглядываясь в прошлое, в тот утраченный навсегда мир, с которым была связана вся ее жизнь.
Реми не шевелился.
Она продолжала:
– Ты, наверное, думаешь, зачем я тебе об этом рассказываю? Хорошо, ты сейчас поймешь… Как тебе сказать… Словом, папа нас разорил из-за одной женщины. Вот, ты видишь… я даже могу тебе сказать, чем занималась эта женщина. Но это останется между нами, не так ли?
– Ну конечно. О чем вы говорите!
– Она была наездницей.
И, как бы делая вывод из всего сказанного, добавила:
– Я рассказываю тебе о прошлом.
VII
Однажды в пятницу, когда Реми работал утром над эскизами в квартире Пьеретты Оникс, он с удивлением заметил, что она так и вертится около него, что было совсем несвойственно этой женщине, сдержанной, ненавязчивой, старавшейся ни при каких обстоятельствах не связывать молодого человека. В своей просторной однокомнатной квартире, состоявшей из спальни и ванной комнаты, она позволила Реми устроить мастерскую. Она придвинула к окну длинный дешевый стол в современном стиле, за которым раньше обедала. С того дня, как у нее поселился Реми, она перестала устраивать дома холостяцкие пирушки и товарищеские вечеринки; по утрам же они завтракали вместе за столом для игры в бридж, который теперь использовался не по назначению.
Реми нравилось работать в доме Пьеретты Оникс. Ей были известны все секреты мюзик-холла, что позволяло порой подсказывать юному любовнику удачные решения. Ее замечания были не только конкретны, они помогали Реми избежать карандашных правок мадам Леоны. Оникс никогда не навязывала своего мнения, а всегда терпеливо ожидала, когда он спросит ее совета, если работа над эскизом подходила к концу.
И ему показалось странным, что она склонилась над еще незавершенным эскизом.
– Если это предназначается Капри, – сказала она, – необходимо предусмотреть нижний костюм. Капри не станет танцевать в таком длинном платье до конца номера.
– Но это же вальс, – возразил Реми.– В сцене, посвященной Вене, она исполняет вальс.
– Ну и что? Не сомневайся, вальс будет с элементами акробатики. Капри в танце всегда использует элементы акробатики. Оставь юбку для выхода, но придумай облегающий тело нижний костюм, чтобы она смогла сбросить платье.
Реми зажег сигарету. Стоявшая рядом Оникс была в пижаме. Поплиновая ткань плотно облегала ее упругие груди. Мужской покрой одежды подчеркивал узкую линию ее бедер. И только еще не подправленное косметикой лицо при ярком дневном освещении не выглядело свежим. Лишь со сцены глаза Оникс казались большими, а в жизни они были совсем иными. Маникюрной пилочкой она приводила в порядок ногти.
– Хорошая погода, – произнесла она, не отрываясь от своего занятия.– На этой неделе ты поедешь куда-нибудь отдохнуть?
На выходные дни приятели из гостиницы Жюсье часто прихватывали с собой Реми за город на автомобиле. Занятая в программе Оникс никогда не возражала, чтобы он немного проветрился.
– Нет, – ответил Реми, – ничего такого не намечается. Я остаюсь в городе. А что?
– О, ничего… Только если тебя пригласили, ты напрасно из-за меня отказался. Честно говоря, у меня на эти выходные назначена одна встреча.
– Ничего, я поработаю дома. Немного помолчав, Оникс спросила:
– Мики, скажи, а Пекер? Он нигде ведь сейчас не играет? Может быть, он завтра поедет куда-нибудь за город на машине? Попроси его взять тебя с собой.
– Пекер? Но ты же знаешь, что он терпеть не может загородных прогулок. Тем более что с некоторых пор он стал просто невыносим. Он напивается каждый вечер. Когда он в таком состоянии, лучше с ним не встречаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28