Пол был выложен плиткой и прогибался посреди комнаты, где стоял гроб, прикрытый тканью. Казалось, что деревянное перекрытие этого старинного жилища, стоявшее незыблемо на протяжении шести веков, прогнулось под тяжестью невесомого тела Агатушки. Горевшие свечи создавали вокруг усопшей настоящий пылающий ореол, но, оставаясь неподвижным, он не освещал дальних углов комнаты. Разная длина свеч говорила о том, что они были принесены в дар людьми с разными доходами. Несколько женщин, стоявших на коленях прямо на плитках пола, читали негромкую молитву. Рядом с гробом сидела старуха. Перед ней на табурете, покрытом кружевной скатертью, в фаянсовом сосуде лежала веточка самшита.
Когда вошел Реми, никто не посмотрел в его сторону, все продолжали читать молитву, и только старуха протянула ему веточку, окунув ее в сосуд со святой водой. Он окропил гроб, отдал веточку и, так как никто не обращал на него внимания, остался стоять на том же месте. Он получил светское воспитание и не I знал молитвы.
Как водится в такие моменты, внимание человека фиксируется на незначительных деталях. Вот и Реми, посмотрев на старую женщину, заметил, что она шевелит губами с отсутствующим видом.
«Эта старуха – профессиональная плакальщица, – подумал он, – она отпевает всех умерших в Кордесе».
Рассмотрев повнимательнее сосуд со святой водой, он увидел, что он похож на небольшую урну кремового фаянса с рельефом, украшенную серебром.
«Подумать только, это же купель. Маленькая красивая купель. Как странно видеть купель в этом зале».
Он стал размышлять над обстоятельствами, при которых этот сосуд попал сюда из другой провинции и был приспособлен под ритуальный обряд. Он подумал, как давно это было, подсчитав про себя, скольким поколениям усопших послужил этот хрупкий предмет.
Однако Реми не знал, что ему делать среди молившихся на коленях женщин. Он не мог так простоять до утра.
В углу комнаты он увидел множество стульев, собранных со всего дома. Подойдя поближе, он выбрал один из них и, не приближаясь к гробу, присел на него. Никто не смотрел в его сторону. Он видел, как женщины, закончив молитву, поочередно поднимались, открывали дверь прихожей и уходили прочь. Остались только старуха отпевальщица и еще одна старая женщина. После полуночи они стали клевать носом. Одна из них – он не знал точно кто – временами похрапывала.
К часу ночи похолодало. Реми замерз. Но он не встал со стула. Наконец скрипнула входная дверь, затем открылась дверь в зал, на пороге появилась заспанная служанка. Она принесла Реми чем укрыться.
– От господина Саленгарда, – сказала она.
И тут же исчезла. Она принесла ему пальто, которое он оставил в гостинице. Он накинул его на плечи и снова сел на стул.
С того момента, как он вошел, он чувствовал себя незваным гостем, которого никто не ждал. Его едва замечали, и никто не обращал на него внимания. Все вокруг было ему в новинку: и обряды, и жесты, которые он не смог бы повторить, и даже незнакомые имена, что произносились в его присутствии, как будто он должен был их знать. Здесь исполняли неизвестный ритуальный обряд, и ему казалось, что он не в силах принять в нем участие. В этих провинциалах он видел посвященных в таинство, к которому ему самому хотелось бы приобщиться. Но все, что он ни делал, стремясь расположить их к себе, не приносило желаемого результата. Не успел он довезти тело усопшей до ее родного города, как тут же город в лице нескольких старых женщин отнял у него Агатушку. Во время своего долгого пути из Парижа он думал, что, ступив на землю, где родилась и найдет последнее пристанище бедная старая дева, он сможет полюбить этот город и его жителей так же, как любила его Агатушка. Но тщетно: старый городок за время долгого отсутствия последней из рода Палларюэль продолжал неторопливо жить по обычаю своих предков и по возвращении своей блудной дочери принял ее в свои объятия, но отказывался принять чужака.
***
Однако утром Реми уже не чувствовал себя обособленно. На похороны Агатушки собрался почти весь город. Многие даже не были с ней знакомы. Возможно, совершенно незнакомые люди пришли проводить старую деву в последний путь, следуя давней местной традиции.
До самого кладбища гроб несли на руках, как в любом маленьком городке, где улицы имеют крутые спуски и подъемы. Носильщики медленно шагали по мощеной мостовой. За ними продвигалась траурная процессия. Реми шел в толпе местных жителей. Рядом с ним шагали мэр и нотариус, с которыми он познакомился у дома усопшей. Позади двигались остальные участники процессии. А впереди всех, сразу за гробом, шла, перебирая четки, отпевальщица усопших.
Реми уже не чувствовал себя таким одиноким, как накануне, словно город и его обитатели перестали на время остерегаться его и смотреть на него свысока.
Когда процессия добралась до кладбища, располагавшегося за чертой города на ближних отрогах горного хребта, ветер начал вовсю трепать верхушки кипарисов, запели птицы.
После погребения, выйдя за кладбищенские ворота, толпа рассеялась. Одни пошли по домам, другие, приехавшие издалека, спустились к дороге, где их ожидали автобусы. Однако большинство поднялось обратно к крепостным стенам Кордеса – это были горожане или же приезжие, желавшие пообедать в городе.
– Господин Шассо, – обратился к Реми шедший с ним рядом нотариус, – не окажете ли вы мне честь пройти в мою контору? Мне надо зачитать вам завещание мадемуазель Палларюэль.
– Что? – удивился Реми, далекий от подобных мыслей.
– Ну да. У покойницы нет родственников, кроме весьма престарелой сестры, живущей вдали от мирской суеты в монастыре кармелиток в Эр-сюр-Ладуре. Я сразу могу вам сказать, что завещание составлено в вашу пользу. Вы единственный наследник.
– Как? – удивился Реми. И он остановился.
– Мадемуазель Палларюэль, очевидно, не посвятила вас в свои планы?
– Нет… Я вовсе не ожидал…
И Реми, со вчерашнего дня сдерживавший свои чувства в присутствии чужих людей, вдруг ощутил, что на глаза навертываются слезы.
– О!..– воскликнул он, доставая носовой платок.– Святая душа…
– Не стану вас обманывать, – осторожно начал нотариус, – речь идет о довольно скромном наследстве. В него входит дом Палларюэль, занесенный в книгу достопримечательностей под названием дома Великого Эшансона. Здание является историческим памятником, что ограничивает права наследования. Кроме того, существуют ценные бумаги на предъявителя на сумму, не превышающую после уплаты налогового сбора и пятнадцати тысяч франков.
– А? – рассеянно произнес Реми, чьи мысли вернулись к тем временам, когда Агатушка проживала в доме на Центральном рынке. Она всегда была такой неприметной, робкой и сдержанной даже в проявлении своих нежных чувств к нему.
– Господин Шассо, вы, безусловно, можете отказаться от наследства.
– Как? Что вы!.. Напротив, я его принимаю…
И они пошли в сторону центра. В лучах утреннего солнца город своими этажами поднимался к небу. На фоне домов рыжего цвета, местами переходящего в фиолетовый, хаотично, словно разбросанные кубики, теснившихся по склону горы, зелеными пятнами выделялась буйная растительность узких садов.
XV
К концу дня Реми так разволновался, что решил позвонить Эме.
– Это ты? – спросила она.– Как дела? С тобой все в порядке? Я не уезжала, ожидая твоего звонка. Я собираюсь ехать в Ламалук. Стоит прекрасная погода, и театр опустел. Вчера мы играли в этом сезоне в последний раз. Спектакли возобновятся только в сентябре. Выезжай поскорее на побережье. Я сложу твои вещи и возьму с собой.
Он опустил трубку. После того как он обошел ставший отныне его собственностью дом Палларюэль, Реми решил прогуляться по городу. Ему посоветовали осмотреть старинные дома на улице Друат, ворота и лестницу Патер-Ностер на пересечении улиц Шод и Обскюр. Город, выглядевший весьма внушительно со стороны долины, оказался совсем небольшим, и прогулка Реми не заняла много времени.
Вернувшись в гостиницу, он попросил принести карту окрестностей города и карту дорог Лазурного берега. Неожиданно для себя он снова заказал телефонный разговор с Парижем. И теперь с огромным нетерпением ожидал, когда освободится линия.
– Меме? – произнес он в трубку.– О! Какое счастье! Меме, если бы ты знала, как я боялся, что ты уже уехала! Послушай: мне надо тебя кое о чем попросить. Мне бы очень хотелось… Вот что: я так устал, а потом… мне так тяжело. Ты знаешь, я ведь любил бедную старушку. Представь себе, она мне завещала свой дом. Да, восхитительный, украшенный скульптурами старинный дом XIV века. Я пережил столько волнений в последние дни, что мне совсем не хочется в одиночестве добираться до Лазурного берега. А это такая тоска ехать поездом… Меме, будь хорошей девочкой, заезжай за мной на машине – я все рассчитал, тебе не придется делать большой крюк. Прошу тебя, выезжай сегодня: ты ведь не любишь быструю езду. Ты заночуешь в Орлеане или в Бурже, а уже завтра мы пообедаем вместе и поедем через Монпелье, где и заночуем, а если у нас появится желание поскорее добраться до места, то мы сможем поторопиться и приехать в Ламалук прямо к завтраку. Видишь, как хорошо я придумал.
– О чем ты говоришь? – спросила Эме.– Я отпустила в отпуск Жюля и не могу взять свою машину.
– Поезжай на моей!
– Большое спасибо! Когда мне приходится ехать в спортивной машине, мне кажется, будто мой зад волочится по земле. Ты не подумал: трое суток трястись в машине вместо двенадцати часов в поезде!
– Послушай, Меме! Я придумал: бери свою машину, а за руль посади Альберта. Прошу тебя, Меме! Скажи скорее «да», ведь ты знаешь, что не сможешь мне отказать!
Она приехала. Реми показал ей свое новое владение. Все четыре этажа дома Палларюэль. Но не только аркады и резные окна, не только башенки, колоннады и завитушки, украшавшие фасад, произвели впечатление на Эме. В этом доме больше всего ей понравились старинные и скромные домашние безделушки, картины, шнуры звонков, напоминавшие о былом.
В комнате Агатушки она присела на старинное низкое кресло, обтянутое таким же красным материалом, что и стены. Как всегда соблюдая во всем такт, Эме приехала в скромном костюме. В этих мрачных стенах ее мягкая улыбка не выглядела неуместной. Из широко распахнутого окна, выходившего в сторону видневшейся вдали деревушки, не доносилось ни единого звука. Дом Палларюэль возвышался над городом, и Эме со своего кресла могла видеть только небо. Солнце клонилось к закату.
– В какую даль мы забрались!..– нарушила тишину Меме. И, еще немного помолчав, добавила: – Как далеко ото всех… Пусть это банально звучит, но я тебе все-таки скажу: подумай только, в Париже со всеми нашими театрами и представлениями о жизни мы себя принимаем за центр вселенной и даже не подозреваем о том, что где-то вдали от нас живут люди… И такой размеренной, тихой жизнью, без наших тревог и волнений, без наших вечных вопросов…– Она слегка задумалась, по-прежнему улыбаясь. Затем, вставая, с живостью добавила: – Ну, хватит! Нельзя расслабляться. В путь!
Они пообедали, закрыли дом и отдали ключи на хранение соседке. Ночь их застала в машине, когда они неторопливо спускались по южному склону горы.
Въехав в долину, машина прибавила скорость. Не сговариваясь, они часто оглядывались, чтобы насладиться еще раз панорамой удалявшегося Кордеса.
Реми молчал. Его ничуть не волновало, что они могут сбиться с пути. Он передал Альберту дорожные карты, на которых накануне пометил синим карандашом маршрут. Впрочем, Альберт не досаждал вопросами, так как предпочитал полагаться на собственный водительский опыт, тем более что ему представился случай продемонстрировать свои водительские навыки.
Эме также не была склонна к разговорам. Она сидела на правом сиденье и по привычке держалась за мягкий поручень, находившийся перед дверцей. Она сама выключила свет в машине и всматривалась в темный пейзаж, мелькавший за окном. На ней было белое шерстяное пальто, а голову покрывала легкая соломенная шляпка. Всегда заботившаяся о своих удобствах, что было у нее своего рода навязчивой идеей, она выбрала для путешествия самые эластичные и мягкие перчатки на полномера больше, чем носила обычно. Время от времени она подносила к носу платочек, который держала в левой руке вместе с душистым пакетиком ириса.
Ее мягкая улыбка в темной кабине машины, преодолевавшей пространство, одно лишь ее присутствие создавало атмосферу умиротворенности. Сидя рядом с ней и прикасаясь к такому знакомому для него бедру, Реми полностью ушел в свои мысли, устремив взгляд туда, где свет фар вырывал из темноты то ровные ряды деревьев, то кусок стены. Он предавался тем особым раздумьям, которые навевает дорога, внося разнообразие в нашу жизнь. Какое-то время Эме не нарушала свободного течения его мыслей.
Но у нее появилось чувство, что не следует слишком долго оставлять молодого человека наедине с самим собой. Она ведь так хорошо его изучила! Ей не понадобилось много времени, чтобы привыкнуть к странностям Реми, к его неожиданным приступам застенчивости, к удивительному сочетанию в его характере ребячества и мужественности… Конечно, она не смогла бы точно сформулировать словами то, что бессознательно ощущала в характере Реми, так же, как ей не удалось полностью разобраться в себе. Однако она хорошо изучила людей! Когда она о ком-нибудь говорила: «Нет, этот человек на подобное не способен» или же: «Если она это сказала, значит, преследовала определенные цели», то всегда добавляла: «Не знаю почему, но я в этом уверена». И почти никогда не ошибалась. Ей были недоступны для понимания лишь люди противоположного характера. Например, она никогда не могла до конца понять Пекера. Без сомнения, эта задача оказалась непосильной для ее интуиции, и именно стремление постичь тайну его души заставило Эме так долго терпеть выходки Лулу. И даже теперь, когда она думала о нем – что происходило с ней довольно часто, – она словно наталкивалась на стену. Загадка его личности задевала ее самолюбие и одновременно возрождала ее чувство к нему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28