https://wodolei.ru/catalog/unitazy/bezobodkovye/Vitra/
Вот видишь, и ему пришлось приспосабливаться к обстоятельствам.
– А Борис?
– Как? – удивилась Эме.– Разве ты не знаешь?
Ты не слышал?
– Не слышал что?
– Дело в том, что… на Пасху у него осталось всего двадцать тысяч франков от наследства отца. И он решил их просадить в Жуан-ле-Пен.
– И что же дальше с ним приключилось?
– Но…– Наступила тишина. Затем она произнесла тихим голосом: – Он покончил с собой.
Где-то внизу в долине раздался собачий лай, к нему тут же присоединились другие собаки, затем все смолкло.
– Боже мой!..– произнес Реми.– Бедный Борис!.. А Галатц?
– Да, правда, Галатц!.. Честное слово, я совсем про него забыла. Но мне ничего о нем не известно. Никто больше о нем не говорит. Он ушел на дно. И один только Бог знает, где оно расположено!.. Но хочу тебе сказать, есть новости и повеселее, например, твой Альберт… Ты знаешь, что произошло с твоим юным лакеем?
– Нет, конечно. И что же с ним стало? Где он сейчас?
– Ты будешь хохотать до упаду… Он работает у Магды.
На следующий день утром Эме заявила, что отправится в путь после обеда. Но перед отъездом захотела побывать на кладбище: она привезла из Парижа венок на могилу Агатушки. Такое внимание со стороны подруги, возвратившее наконец ему прежнюю Эме, заставило Реми упрекнуть себя за мимолетную горечь, которую он испытал накануне.
На кладбище, после того как она возложила венок на фамильное захоронение семейства Палларюэль, Эме захотела присесть. Но не было скамейки. Они подошли к краю кладбища, не имевшего ограды, кроме невысокой насыпи.
Они присели. У их ног лежали старые могилы без крестов и обелисков, их едва различимые холмики были разбросаны по склону луга за пределами поля мертвецов.
– Послушай, – сказала Эме, – взгляни на эти старые могилы. Видишь ли, если бы мне не надо было лежать рядом с моим дорогим Оливье на кладбище в Пасси, то я бы хотела, чтобы меня точно так же захоронили, как их, на вольном лугу, на свободе, где заросшие травой старинные захоронения находятся в полном беспорядке. Мики, возможно, мои мысли покажутся тебе несколько странными, но именно такие усыпальницы среди зеленой травы я считаю лучшими. И никаких табличек с именами, только безымянные могилы… Теперь когда я подумаю о вечном покое, то закрою глаза и увижу этот луг, вышедший за пределы кладбища, затерянный среди бескрайних полей.
Она подняла голову и посмотрела в сторону возвышавшегося над кладбищенскими кипарисами города, восходящего своими желтыми стенами домов к полуденному небу. Она продолжала:
– Я с тобой согласна, Мики; помнишь, ты мне сказал, что Кордес напоминает корабль? Ты бы мог добавить еще, что это кладбище похоже на его нос, нет, не то слово…
– Нос?
– Да, нос.– И она задумчиво повторила: – Нос корабля… Мики, я не люблю смерть… О! Нет, ради Бога, смерть и в особенности мертвецы меня обычно пугают. И ты видишь, несмотря ни на что, это кладбище мне кажется райским уголком и меньше всего здесь хочется предаваться печальным мыслям.
– Меме, – произнес тогда Реми, – Меме, я тебя очень люблю.
– Ну, да…– со вздохом ответила она.– Ты меня очень любишь…
И эта фраза эхом прозвучала в их сердцах. Реми продолжал:
– Меме, мне надо тебе сделать еще одно признание. Ведь теперь один Бог знает, когда мы снова увидимся. Меме, послушай: я никого никогда не любил. Да, у меня были какие-то мелкие страстишки… Но любовь, которую испытывают и одновременно внушают другим людям: всеобъемлющую, разделенную любовь, – нет, никогда… И в то же время мне уже двадцать семь лет, давно пора бы испытать это чувство. И вот, Эме, я хочу сказать: у меня была возможность почти ощутить ее прикосновение. Любовь – это ты.
Эме повернула к нему голову и положила руку на его запястье. И очень тихо произнесла:
– Замолчи…
Они еще долго неподвижно сидели на откосе рядом с кладбищем. Они молчали, понимая без всякой ложной скромности, что еще раз их объединила простота ощущений.
Наконец Эме решила встать. Подавшись грудью вперед, она захотела приподняться, но не смогла.
– Ух! – воскликнула она.
На ее лице отразилась боль, и она слегка потерла колени.
– Что с тобой, Меме?
Она ответила немного плаксивым голосом:
– Мой ревматизм…
Впервые она заговорила о своих болезнях при Реми, и, наверное, с ней такое случилось впервые в жизни. Еще она сказала:
– Знаешь, бывают моменты, когда я чувствую себя такой усталой, ну очень усталой…
XXV
Прошло совсем немного времени после отъезда Эме, и настроение Реми стало ровным. Когда с высоты обзорной площадки Брид он видел, как вдалеке машина его подруги сворачивала в сторону Альби, он уже понимал, что разорвалась последняя ниточка, связывавшая его с прошлым, и корабль его жизни отдал швартовы. Ему оставалось лишь взять курс на Кордес и плыть вперед, не опасаясь подводных рифов.
Жизнь городка не была теперь для него в диковинку. Он привык и к местным жителям, и к их обычаям. Замкнутость и необщительность, проявленные на первых порах из-за излишнего романтизма, и мрачное удовольствие, которое он извлекал из своего затворничества, сменились самым обыкновенным равнодушием. Он замечал, что проходили дни, менялись времена года, лишь когда приходилось отказываться от чего-то привычного. Реми знал, что останется здесь надолго. И никуда не спешил. Он даже не стремился увидеть в этих местах что-то такое, что могло бы его удивить. И с равнодушием смотрел на все, что окружало его.
Так, например, его даже не удивило открытие, что Кордес был городом кошек. Их можно было встретить повсюду: на садовых оградах, на узких мостовых верхнего города, в подворотне каждого дома. Весной он увидел, что город утопает в левкоях. Немного позднее, в начале лета, он наблюдал, как пышным цветом распустилась красная валериана. Под горячими лучами летнего солнца стены домов окрасились в пурпур точно так же, как в мае они сияли позолотой.
Цветы и кошки. Такое массированное проникновение животного и растительного мира во все щели и закоулки наполовину вымершего города-крепости, казалось, заставляет двигаться и блестеть на солнце не только все живое, но и мертвые камни. Возможно, благодаря этому город не мог застыть в мертвенной неподвижности и однообразной серости небытия, и даже когда все умрут, еще какое-то время здесь будет поддерживаться видимость жизни.
Какие бы мысли, мечты навевал раньше на Реми этот праздник жизни во славу животного и растительного мира! Однако теперь самые удивительные открытия, самые веские причины для радости оставляли его равнодушным. В его душе иссяк источник вдохновения. Или же, возможно, пересох на время?
Он выходил на прогулку, но с определенной целью. Если он и выбрал для себя три или четыре маршрута, то вовсе не из-за живописного пейзажа, а потому, что мог тренироваться в спортивной ходьбе. Он избегал выходить на асфальтированные дороги из-за автомобилей, а нежелание встречаться с туристами отбило у него всякую охоту спускаться к въезду в город со стороны Бутейери. Прошло бы еще немного времени, и он, привыкнув, равнодушно взирал бы на окружавшую его красоту.
Очертания города утратили бы для него всю свою прелесть. Он ступал бы по лестнице, ведущей к Патер-Ностер, и даже не вспомнил бы, что у нее столько же ступенек, сколько слов в молитве. Ему было бы безразлично, проходил ли он воротами Ормо или Планоль, пересекал ли Базарную площадь, спускался ли по улице Рамп, словно у него на глазах была повязка.
Наступил сентябрь.
Однажды после обеда Реми возвращался со своей ежедневной прогулки. В этот раз он забрался высоко на холм, расположенный напротив его сада, прошел до Суэля и возвращался через Сармаз. Он подошел к Кордесу со стороны Буиссе, поднялся по улице Шод, свернул направо, чтобы наконец выйти на свою улицу Обскюр.
Он шел, по привычке глядя себе под ноги. Когда молодой человек подошел к первой арке на улице Обскюр, стоял еще сильный зной. И вдруг ему показалось, будто подул свежий, живительный ветерок. Реми остановился. Ему захотелось немного передохнуть в тени.
И в этот момент где-то возле арки послышались шаги.
Реми поднял глаза.
Между стенами по залитому солнцем узкому проулку шла женщина. Она приближалась. Реми увидел, что это была девушка с непокрытой, несмотря на жару, головой, в руках у нее была корзина, наполненная гроздями черного винограда. Она шла ему навстречу. Реми не мог разглядеть ничего, кроме ее сияющего лика.
Она вошла в темноту арочного перекрытия и тут же превратилась в загадочный силуэт на фоне света. По всей вероятности, пребывая во власти своих дум, она до сих пор не замечала Реми. И только когда с ним поравнялась, она воскликнула:
– Ах!
Немного отпрянув от неожиданности, девушка на секунду остановилась.
Реми не мог разглядеть ее лица из-за полумрака арки. Но он почувствовал на себе пристальный взгляд ее темных глаз, скорее задумчивых, чем любопытных, напомнивший ему прямой с поволокой взгляд лебедя.
И, словно извиняясь за испуг, незнакомка прошептала:
– Простите…
И ушла прочь.
Реми не оглянулся.
Он застыл на месте. Он знал, что за его спиной удаляется девушка, вот она уже вышла из тени и снова оказалась на солнце.
Реми слышал, как, удаляясь, стихают ее шаги.
***
Он не покидал дома целую неделю.
Когда же снова вышел на прогулку, то свернул на другую сторону склона. Он спустился через Нотр-Дам или по Формигье. Он не расспрашивал служанку о жителях городка. Из своих окон он никогда не рассматривал редких прохожих на улице Обскюр.
В начале октября он подумал, что каникулы кончились и девушка, должно быть, уехала из Кордеса. Однако в первое же воскресенье он спустился в центр городка и оказался у церкви в самом конце мессы. Как только показались первые прихожане, он подошел поближе. И тут же увидел ее.
Она шла под руку с пожилым мужчиной. Она повернула голову в сторону Реми. И он узнал взгляд ее глубоких глаз.
***
Всю зиму он думал только о ней. Придерживаясь теперь в отношениях с женщинами совсем другой линии поведения, чем прежде, он не искал путей сближения с ней. Он не спрашивал, как ее зовут, где она живет, и даже когда она изредка попадалась ему навстречу, отводил глаза, стараясь смотреть в сторону.
И только вновь пришедший апрель и непредвиденный случай помогли все изменить.
Однажды утром на улице Барбакан он вдруг услышал чей-то резкий голос. Он принадлежал женщине, говорившей без местного акцента. Не желая сталкиваться лицом к лицу с какой-либо заезжей туристкой, Реми уже было повернулся, чтобы уйти. Однако, хотя голос был ему незнаком, он почему-то шагнул навстречу.
Остававшаяся невидимой за углом дома, перед ним внезапно предстала девушка. Привстав на цыпочки и напрягшись всем телом, она держалась руками за верхний край стены, выкрикивая гневные слова. Реми видел ее со спины, но сразу узнал, настолько в его памяти запечатлелся ее силуэт и покрой платья. Она встряхнула своей, как всегда, непокрытой головой с коротко остриженными, без следов завивки волосами.
– Вот увидишь, – воскликнула она высоким, словно готовым сорваться на крик голосом, – ты дождешься, что я на тебя напишу жалобу! И не уверяй меня, что не твой кот съел моих двухнедельных кроликов. Мне отсюда видны остатки шкурок с белым ворсом! Вот почему ты не хочешь меня впустить к себе во двор! Ты прекрасно знаешь, что в городе только я развожу русских кроликов!
Невидимый за стеной детский голос ответил дерзостью на местном наречии.
– Ну, каков! – воскликнула девушка.
Она резко обернулась и огляделась по сторонам, словно ища себе в помощь свидетеля. Увидев Реми, она не долго думая обратилась к нему:
– Господин Шассо!..
«Надо же, ей известно, как меня зовут…» – подумал Реми.
– Господин Шассо, разве я обманываю? Подойдите сюда! Вы выше меня ростом; скажите, разве вот там, на стене, рядом с толстым наглым котом, вы не видите то, что осталось от русского кролика?
Мальчишка ответил, что парижанином его не запугаешь. Свое заявление он сопроводил такими звонкими фольклорными словечками, что окончательно вывел девушку из себя.
– О! – воскликнула она.– В конце концов, это уже слишком! Сейчас поглядим! Так дальше продолжаться не может, я иду в мэрию!
Она прошла мимо Реми и в своем запале посмотрела на него с таким вызовом, словно он был ее заклятым врагом. Она быстро зашагала в сторону центра города.
Он встретил ее несколько дней спустя на улице Обскюр. Она, желая загладить впечатление, которое могло сложиться о ней из-за излишней горячности, и оправдаться перед ним, выложила ему всю историю с кроликами, но молодой человек совсем ее не слушал. Апрельское солнце уже сильно пригревало. Реми предложил зайти в его сад, где им принесут выпить что-нибудь прохладительное.
Она тут же приняла его предложение, нисколько не смутившись и не манерничая. Девушка не походила ни на одну из тех, с кем раньше жизнь сталкивала Реми. Она осмотрела весь сад и нашла, что он очень отличается от других садов в городе. «У него есть свое лицо», – сказала она. Подняв голову, она оглядела башню и фасад здания. Ей была известна архитектура дома ГрандЭшансон, и, признавшись, что плохо разбирается в истории искусств, она сказала, что лучше воспринимает красоту старинных зданий, среди которых живет, чем понимает их историческую ценность.
– Я много слышала о вас, господин Шассо, – произнесла она своим строгим и одновременно детским голоском.– Ну да, от нотариуса, он давно дружит с моим дядюшкой. Вы простите мою откровенность? Вы меня раздражали. Это правда: всегда один, всегда молчаливый… Как будто у вас…
Не закончив фразы, она заглянула ему в лицо. Реми увидел, что у девушки были густые брови и глубокий разрез глаз, придававший взгляду таинственность и сосредоточенность.
Возможно, чувствуя со стороны Реми некое неприятие ее слов или стремясь извиниться за столь непосредственный порыв, она не высказала до конца свою мысль и произнесла:
– Вы думаете, что я вмешиваюсь не в свои дела? Простите меня. Но я познакомилась с вами значительно раньше, чем вы думаете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
– А Борис?
– Как? – удивилась Эме.– Разве ты не знаешь?
Ты не слышал?
– Не слышал что?
– Дело в том, что… на Пасху у него осталось всего двадцать тысяч франков от наследства отца. И он решил их просадить в Жуан-ле-Пен.
– И что же дальше с ним приключилось?
– Но…– Наступила тишина. Затем она произнесла тихим голосом: – Он покончил с собой.
Где-то внизу в долине раздался собачий лай, к нему тут же присоединились другие собаки, затем все смолкло.
– Боже мой!..– произнес Реми.– Бедный Борис!.. А Галатц?
– Да, правда, Галатц!.. Честное слово, я совсем про него забыла. Но мне ничего о нем не известно. Никто больше о нем не говорит. Он ушел на дно. И один только Бог знает, где оно расположено!.. Но хочу тебе сказать, есть новости и повеселее, например, твой Альберт… Ты знаешь, что произошло с твоим юным лакеем?
– Нет, конечно. И что же с ним стало? Где он сейчас?
– Ты будешь хохотать до упаду… Он работает у Магды.
На следующий день утром Эме заявила, что отправится в путь после обеда. Но перед отъездом захотела побывать на кладбище: она привезла из Парижа венок на могилу Агатушки. Такое внимание со стороны подруги, возвратившее наконец ему прежнюю Эме, заставило Реми упрекнуть себя за мимолетную горечь, которую он испытал накануне.
На кладбище, после того как она возложила венок на фамильное захоронение семейства Палларюэль, Эме захотела присесть. Но не было скамейки. Они подошли к краю кладбища, не имевшего ограды, кроме невысокой насыпи.
Они присели. У их ног лежали старые могилы без крестов и обелисков, их едва различимые холмики были разбросаны по склону луга за пределами поля мертвецов.
– Послушай, – сказала Эме, – взгляни на эти старые могилы. Видишь ли, если бы мне не надо было лежать рядом с моим дорогим Оливье на кладбище в Пасси, то я бы хотела, чтобы меня точно так же захоронили, как их, на вольном лугу, на свободе, где заросшие травой старинные захоронения находятся в полном беспорядке. Мики, возможно, мои мысли покажутся тебе несколько странными, но именно такие усыпальницы среди зеленой травы я считаю лучшими. И никаких табличек с именами, только безымянные могилы… Теперь когда я подумаю о вечном покое, то закрою глаза и увижу этот луг, вышедший за пределы кладбища, затерянный среди бескрайних полей.
Она подняла голову и посмотрела в сторону возвышавшегося над кладбищенскими кипарисами города, восходящего своими желтыми стенами домов к полуденному небу. Она продолжала:
– Я с тобой согласна, Мики; помнишь, ты мне сказал, что Кордес напоминает корабль? Ты бы мог добавить еще, что это кладбище похоже на его нос, нет, не то слово…
– Нос?
– Да, нос.– И она задумчиво повторила: – Нос корабля… Мики, я не люблю смерть… О! Нет, ради Бога, смерть и в особенности мертвецы меня обычно пугают. И ты видишь, несмотря ни на что, это кладбище мне кажется райским уголком и меньше всего здесь хочется предаваться печальным мыслям.
– Меме, – произнес тогда Реми, – Меме, я тебя очень люблю.
– Ну, да…– со вздохом ответила она.– Ты меня очень любишь…
И эта фраза эхом прозвучала в их сердцах. Реми продолжал:
– Меме, мне надо тебе сделать еще одно признание. Ведь теперь один Бог знает, когда мы снова увидимся. Меме, послушай: я никого никогда не любил. Да, у меня были какие-то мелкие страстишки… Но любовь, которую испытывают и одновременно внушают другим людям: всеобъемлющую, разделенную любовь, – нет, никогда… И в то же время мне уже двадцать семь лет, давно пора бы испытать это чувство. И вот, Эме, я хочу сказать: у меня была возможность почти ощутить ее прикосновение. Любовь – это ты.
Эме повернула к нему голову и положила руку на его запястье. И очень тихо произнесла:
– Замолчи…
Они еще долго неподвижно сидели на откосе рядом с кладбищем. Они молчали, понимая без всякой ложной скромности, что еще раз их объединила простота ощущений.
Наконец Эме решила встать. Подавшись грудью вперед, она захотела приподняться, но не смогла.
– Ух! – воскликнула она.
На ее лице отразилась боль, и она слегка потерла колени.
– Что с тобой, Меме?
Она ответила немного плаксивым голосом:
– Мой ревматизм…
Впервые она заговорила о своих болезнях при Реми, и, наверное, с ней такое случилось впервые в жизни. Еще она сказала:
– Знаешь, бывают моменты, когда я чувствую себя такой усталой, ну очень усталой…
XXV
Прошло совсем немного времени после отъезда Эме, и настроение Реми стало ровным. Когда с высоты обзорной площадки Брид он видел, как вдалеке машина его подруги сворачивала в сторону Альби, он уже понимал, что разорвалась последняя ниточка, связывавшая его с прошлым, и корабль его жизни отдал швартовы. Ему оставалось лишь взять курс на Кордес и плыть вперед, не опасаясь подводных рифов.
Жизнь городка не была теперь для него в диковинку. Он привык и к местным жителям, и к их обычаям. Замкнутость и необщительность, проявленные на первых порах из-за излишнего романтизма, и мрачное удовольствие, которое он извлекал из своего затворничества, сменились самым обыкновенным равнодушием. Он замечал, что проходили дни, менялись времена года, лишь когда приходилось отказываться от чего-то привычного. Реми знал, что останется здесь надолго. И никуда не спешил. Он даже не стремился увидеть в этих местах что-то такое, что могло бы его удивить. И с равнодушием смотрел на все, что окружало его.
Так, например, его даже не удивило открытие, что Кордес был городом кошек. Их можно было встретить повсюду: на садовых оградах, на узких мостовых верхнего города, в подворотне каждого дома. Весной он увидел, что город утопает в левкоях. Немного позднее, в начале лета, он наблюдал, как пышным цветом распустилась красная валериана. Под горячими лучами летнего солнца стены домов окрасились в пурпур точно так же, как в мае они сияли позолотой.
Цветы и кошки. Такое массированное проникновение животного и растительного мира во все щели и закоулки наполовину вымершего города-крепости, казалось, заставляет двигаться и блестеть на солнце не только все живое, но и мертвые камни. Возможно, благодаря этому город не мог застыть в мертвенной неподвижности и однообразной серости небытия, и даже когда все умрут, еще какое-то время здесь будет поддерживаться видимость жизни.
Какие бы мысли, мечты навевал раньше на Реми этот праздник жизни во славу животного и растительного мира! Однако теперь самые удивительные открытия, самые веские причины для радости оставляли его равнодушным. В его душе иссяк источник вдохновения. Или же, возможно, пересох на время?
Он выходил на прогулку, но с определенной целью. Если он и выбрал для себя три или четыре маршрута, то вовсе не из-за живописного пейзажа, а потому, что мог тренироваться в спортивной ходьбе. Он избегал выходить на асфальтированные дороги из-за автомобилей, а нежелание встречаться с туристами отбило у него всякую охоту спускаться к въезду в город со стороны Бутейери. Прошло бы еще немного времени, и он, привыкнув, равнодушно взирал бы на окружавшую его красоту.
Очертания города утратили бы для него всю свою прелесть. Он ступал бы по лестнице, ведущей к Патер-Ностер, и даже не вспомнил бы, что у нее столько же ступенек, сколько слов в молитве. Ему было бы безразлично, проходил ли он воротами Ормо или Планоль, пересекал ли Базарную площадь, спускался ли по улице Рамп, словно у него на глазах была повязка.
Наступил сентябрь.
Однажды после обеда Реми возвращался со своей ежедневной прогулки. В этот раз он забрался высоко на холм, расположенный напротив его сада, прошел до Суэля и возвращался через Сармаз. Он подошел к Кордесу со стороны Буиссе, поднялся по улице Шод, свернул направо, чтобы наконец выйти на свою улицу Обскюр.
Он шел, по привычке глядя себе под ноги. Когда молодой человек подошел к первой арке на улице Обскюр, стоял еще сильный зной. И вдруг ему показалось, будто подул свежий, живительный ветерок. Реми остановился. Ему захотелось немного передохнуть в тени.
И в этот момент где-то возле арки послышались шаги.
Реми поднял глаза.
Между стенами по залитому солнцем узкому проулку шла женщина. Она приближалась. Реми увидел, что это была девушка с непокрытой, несмотря на жару, головой, в руках у нее была корзина, наполненная гроздями черного винограда. Она шла ему навстречу. Реми не мог разглядеть ничего, кроме ее сияющего лика.
Она вошла в темноту арочного перекрытия и тут же превратилась в загадочный силуэт на фоне света. По всей вероятности, пребывая во власти своих дум, она до сих пор не замечала Реми. И только когда с ним поравнялась, она воскликнула:
– Ах!
Немного отпрянув от неожиданности, девушка на секунду остановилась.
Реми не мог разглядеть ее лица из-за полумрака арки. Но он почувствовал на себе пристальный взгляд ее темных глаз, скорее задумчивых, чем любопытных, напомнивший ему прямой с поволокой взгляд лебедя.
И, словно извиняясь за испуг, незнакомка прошептала:
– Простите…
И ушла прочь.
Реми не оглянулся.
Он застыл на месте. Он знал, что за его спиной удаляется девушка, вот она уже вышла из тени и снова оказалась на солнце.
Реми слышал, как, удаляясь, стихают ее шаги.
***
Он не покидал дома целую неделю.
Когда же снова вышел на прогулку, то свернул на другую сторону склона. Он спустился через Нотр-Дам или по Формигье. Он не расспрашивал служанку о жителях городка. Из своих окон он никогда не рассматривал редких прохожих на улице Обскюр.
В начале октября он подумал, что каникулы кончились и девушка, должно быть, уехала из Кордеса. Однако в первое же воскресенье он спустился в центр городка и оказался у церкви в самом конце мессы. Как только показались первые прихожане, он подошел поближе. И тут же увидел ее.
Она шла под руку с пожилым мужчиной. Она повернула голову в сторону Реми. И он узнал взгляд ее глубоких глаз.
***
Всю зиму он думал только о ней. Придерживаясь теперь в отношениях с женщинами совсем другой линии поведения, чем прежде, он не искал путей сближения с ней. Он не спрашивал, как ее зовут, где она живет, и даже когда она изредка попадалась ему навстречу, отводил глаза, стараясь смотреть в сторону.
И только вновь пришедший апрель и непредвиденный случай помогли все изменить.
Однажды утром на улице Барбакан он вдруг услышал чей-то резкий голос. Он принадлежал женщине, говорившей без местного акцента. Не желая сталкиваться лицом к лицу с какой-либо заезжей туристкой, Реми уже было повернулся, чтобы уйти. Однако, хотя голос был ему незнаком, он почему-то шагнул навстречу.
Остававшаяся невидимой за углом дома, перед ним внезапно предстала девушка. Привстав на цыпочки и напрягшись всем телом, она держалась руками за верхний край стены, выкрикивая гневные слова. Реми видел ее со спины, но сразу узнал, настолько в его памяти запечатлелся ее силуэт и покрой платья. Она встряхнула своей, как всегда, непокрытой головой с коротко остриженными, без следов завивки волосами.
– Вот увидишь, – воскликнула она высоким, словно готовым сорваться на крик голосом, – ты дождешься, что я на тебя напишу жалобу! И не уверяй меня, что не твой кот съел моих двухнедельных кроликов. Мне отсюда видны остатки шкурок с белым ворсом! Вот почему ты не хочешь меня впустить к себе во двор! Ты прекрасно знаешь, что в городе только я развожу русских кроликов!
Невидимый за стеной детский голос ответил дерзостью на местном наречии.
– Ну, каков! – воскликнула девушка.
Она резко обернулась и огляделась по сторонам, словно ища себе в помощь свидетеля. Увидев Реми, она не долго думая обратилась к нему:
– Господин Шассо!..
«Надо же, ей известно, как меня зовут…» – подумал Реми.
– Господин Шассо, разве я обманываю? Подойдите сюда! Вы выше меня ростом; скажите, разве вот там, на стене, рядом с толстым наглым котом, вы не видите то, что осталось от русского кролика?
Мальчишка ответил, что парижанином его не запугаешь. Свое заявление он сопроводил такими звонкими фольклорными словечками, что окончательно вывел девушку из себя.
– О! – воскликнула она.– В конце концов, это уже слишком! Сейчас поглядим! Так дальше продолжаться не может, я иду в мэрию!
Она прошла мимо Реми и в своем запале посмотрела на него с таким вызовом, словно он был ее заклятым врагом. Она быстро зашагала в сторону центра города.
Он встретил ее несколько дней спустя на улице Обскюр. Она, желая загладить впечатление, которое могло сложиться о ней из-за излишней горячности, и оправдаться перед ним, выложила ему всю историю с кроликами, но молодой человек совсем ее не слушал. Апрельское солнце уже сильно пригревало. Реми предложил зайти в его сад, где им принесут выпить что-нибудь прохладительное.
Она тут же приняла его предложение, нисколько не смутившись и не манерничая. Девушка не походила ни на одну из тех, с кем раньше жизнь сталкивала Реми. Она осмотрела весь сад и нашла, что он очень отличается от других садов в городе. «У него есть свое лицо», – сказала она. Подняв голову, она оглядела башню и фасад здания. Ей была известна архитектура дома ГрандЭшансон, и, признавшись, что плохо разбирается в истории искусств, она сказала, что лучше воспринимает красоту старинных зданий, среди которых живет, чем понимает их историческую ценность.
– Я много слышала о вас, господин Шассо, – произнесла она своим строгим и одновременно детским голоском.– Ну да, от нотариуса, он давно дружит с моим дядюшкой. Вы простите мою откровенность? Вы меня раздражали. Это правда: всегда один, всегда молчаливый… Как будто у вас…
Не закончив фразы, она заглянула ему в лицо. Реми увидел, что у девушки были густые брови и глубокий разрез глаз, придававший взгляду таинственность и сосредоточенность.
Возможно, чувствуя со стороны Реми некое неприятие ее слов или стремясь извиниться за столь непосредственный порыв, она не высказала до конца свою мысль и произнесла:
– Вы думаете, что я вмешиваюсь не в свои дела? Простите меня. Но я познакомилась с вами значительно раньше, чем вы думаете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28