Чем выше поднимался лифт, тем гуще и горячее становился воздух.
— Так что от постели нам никуда не деться. Занимаясь любовью, не очень-то спрячешься. — Бейлод открыл дверь студии и подтолкнул Гвиннет внутрь. — Траханье — самый надежный способ добиться большего взаимопонимания.
Спальня Бейлода занимала угол, отделенный от остальной комнаты занавесью из бамбука. Потолок здесь был стеклянным и совершенно не защищал от палящего солнца. На выбеленных бетонных стенах висели фотографии в прозрачных коробках: прекрасные лица с огромными, покрытыми дымкой глазами, сочными губами, угловатыми скулами. Мебели практически не было: только два стальных шкафа с папками и кровать в крепком дубовом каркасе, застеленная роскошным черным меховым покрывалом.
— Моя единственная слабость, — объявил Бейлод, поглаживая мех, и при этом вся постель, словно ожив и задышав, заколыхалась легкими волнами.
Гидропостель. Гвиннет подумала о том, как уютно спалось Бейлоду прошлой ночью, в то время как она была вынуждена мучиться на полу.
— Усиливает абсолютно все. Даже сон. — Бейлод смотрел на Гвиннет так, точно хотел проникнуть глазами в ее черепную коробку и разглядеть там каждую частичку мозга.
Гвиннет беспокойно уставилась на волнующийся мех: она плохо представляла, что ей следует делать. Надо раздеться сразу или же лучше подождать? Каков этикет в подобных ситуациях?
К счастью, новоиспеченной фотомодели не пришлось принимать решения. Взяв Гвин за руку, Бейлод легко, но твердо, привычным жестом дернул ее, и она оглянуться не успела, как, распластавшись на спине, покачивалась на ходившем волнами меху, с юбкой, задранной на живот.
— В первый раз я хочу тебя именно такую, — плотоядный взгляд темных глаз на его бледном лице почти пугал, — разгоряченную и уставшую, немытую, потную.
Бейлод снял с Гвин очки и небрежно бросил их на пол. Теперь на фоне сверкающего неба лицо его расплылось неясным темным пятном. Гвиннет скорее почувствовала, чем увидела нетерпеливое движение, которым Бейлод стянул джинсы с бедер. А вслед за этим — пульсирующая смена света и тьмы, резкое движение острых коленей, раздвигающих ей ноги, руки, скользящие вниз, его тело, растекающееся по ней и в ней. Гвиннет застонала и крепко обвила Бейлода руками; под влажной от пота футболкой она чувствовала каждое ребро и острые холмики лопаток. Бейлод кончил быстро и молча, костлявые бедра прижались к бедрам Гвин, руки легли на ее лоб, крепко прижав к постели.
Чуть позже расслабленный Борис Бейлод лежал с закрытыми глазами в объятиях Гвин, щекой крепко прижавшись к ее щеке. Ресницы у него были поразительно длинные. И похож он был на спящего ребенка. Гвиннет погладила его жесткие волосы, ощущая тяжелые удары его сердца, словно свои собственные. Когда Борис уснул, она, осторожно освободившись из его объятий, на цыпочках прошла в ванную.
Пятнадцать минут спустя, свежая, спокойная и полная энергии Гвиннет шагнула за бамбуковую занавеску. Мокрые, цвета меди, слегка вьющиеся волосы, ниспадая на плечи, при ярком солнечном свете переливались огненными вспышками. Совершенно проснувшийся Бейлод сидел, скрестив ноги, на краю постели. Издали его фигура тоже была вся как бы облита золотым светом.
Гвиннет медленно подошла к кровати, сознавая магическую власть своей наготы и точно зная, что глаза Бориса сейчас тщательно исследуют каждый сантиметр ее тела. Правда, несколько досадно было видеть, что в глазах Бейлода горит не только вожделение, но и огонек чисто профессионального интереса. Но с этим (что, впрочем, Гвин поняла с самого начала) надо было смириться раз и навсегда.
— Сейчас ты почувствуешь каждый дюйм моего петушка, — прошептал Борис, усаживая Гвиннет к себе на колени. Я тебя насквозь пройду. — Я тебя трахну так, как никто еще не трахал, и ты у меня кончишь так, как ни с кем не кончала.
Бейлод медленно и осторожно «насадил» на себя Гвиннет. Глаза ее расширились, как только она почувствовала его очень глубоко в себе — прикосновение, вызвавшее легкое сладостное ощущение, которое росло и росло быстрыми крутыми волнами, пока наконец не взорвалось фантастическим возбуждением. Такое состояние Гвиннет испытала в своей жизни только раз и считала, что никогда уже не сможет пережить что-либо подобное.
— О да! — простонала она, глядя сверху вниз на Бейлода.
В ответ на этот взгляд он с удивительной силой еще крепче сжал бедра Гвиннет и заставил встать на ноги.
— Не сейчас. Подожди, — сказал Бейлод спокойно, как будто успел уже досконально узнать ее тело и мог заранее чувствовать каждое его желание. Он принялся, приподнимаясь на руках, входить в нее и, вновь опускаясь, полностью выходить, отчего желание и возбуждение Гвин нарастало до тех пор, пока вся кожа ее не запылала.
Гвиннет почувствовала, как пальцы Бориса легко и ласково двигаются вверх-вниз в разгоряченной чувствительной расщелине ее ягодиц, потом один из них медленно погружается внутрь, отчего Гвин начала беспомощно и очень мелодично постанывать.
— Да, Гвиннет, да, пора, — прошептал Бейлод.
И Гвин безнадежно потонула в калейдоскопе ярко вспыхивающих в темноте звездочек. С безумной силой она запрыгала на Бейлоде, впившись руками в плечи партнера, пока темнота полностью не затуманила ей глаза, и она почувствовала, как из груди ее криком вырвалось его имя.
Все померкло.
Чувства умолкли.
Наконец сознание стало постепенно возвращаться, мягкими переливами, жаром, прошедшим по спине и плечам. Сквозь приподнятые веки Гвин увидела медный цвет солнечных лучей, блестевших на волосах Бориса Бейлода, и вспышки ярких искр в его глазах. Какое-то время в комнате стояло гробовое молчание. Потом Бейлод, перевернувшись, отодвинулся от Гвиннет и сел перед ней на коленях.
— Как ты меня назвала? — В его голосе звучала спокойная угроза.
Гвиннет стало не по себе.
— Сейчас, вот сейчас, ты, сука, ты звала кого-то другого.
Костлявой рукой Бейлод, размахнувшись, сильно ударил Гвиннет по губам, отчего она мгновенно почувствовала во рту солоноватый привкус крови. Висевшие на стене за спиной Бейлода портреты безучастно взирали на Гвиннет.
— В следующий раз, — отрезал Борис Бейлод, — не называй меня Танкреди.
— Ну вот, теперь тебе все известно, — с вызовом заявил Джонатан. — И что же ты предложишь нам делать?
Сидя в кресле у окна, Катриона утомленно покачала головой:
— Не знаю.
Невозможно. Просто не верится. В Джонатане и Танкреди так сильно было мужское начало. И все же мысленно возвращаясь в «Таннеры» и вспоминая себя стоящей в дверях в своем элегантном черном платье и Джонатана с нескрываемой нежностью на лице, Катрионе становилось не по себе — так становится не по себе человеку, внезапно понявшему, что он лишний.
Наконец Катриона, скорее для того, чтобы что-то сказать, чем на самом деле интересуясь ответом, заикаясь, спросила:
— И как долго это продолжается?
— С нашей первой встречи. У тебя на балу.
— На моем балу. Да, но почему? Я не понимаю.
— Его нельзя не любить, — просто и с достоинством ответил Джонатан.
И тут Катриона с огромным облегчением вздохнула: ей показалось, что она поняла. Ну конечно, поняла! Это было простое увлечение. Эмоционально неуравновешенный Джонатан встретил молодого человека, достоинствами которого — блестящий аристократ, прекрасный собеседник, красавец — тотчас же и пленился.
— Я влюбился в него с первого взгляда, — прервал молчание Джонатан. — Господи, как хочется выпить. У нас есть что-нибудь выпить?
Джонатан обвел комнату отсутствующим взглядом, встал и, медленно подойдя к открытому окну, оперся о подоконник и стал большими глотками вдыхать влажный ночной воздух, в то время как Катриона убеждала себя в том, что ничего страшного не случилось и бояться нечего.
— Других таких людей нет, — вновь заговорил Джонатан, в словах которого звучала почти нескрываемая страсть. — Знаешь, он сверкает подобно алмазу. Когда ты с ним, все вокруг теряет свое значение. Он — единственный такой во всем мире.
И ты готов отдать все, понимаешь, абсолютно все за одну его улыбку.
Катриона откинулась на спинку кресла и полузакрыла глаза. Она прекрасно понимала, о чем говорил Джонатан.
Разве не чувствовала она то же самое? Разве не знала она, как мучает рухнувшая любовь.
— И ты знаешь, — продолжал Джонатан потерянным голосом, — алмаз не только прекрасен. Им режут стекло.
Алмаз — самое твердое вещество на Земле. Так и Танкреди.
Он пользуется тобой, он влюбляет тебя в себя, играет с твоей душой, а потом отбрасывает ее в сторону и уходит прочь. В тот вечер, перед клубом, Танкреди был с девушкой — Урсулой Вичини. Ее отец — один из самых крупных торговых банкиров в мире. Завтра Танкреди улетает к ним на яхту на Тенерифе. Урсула по уши влюблена в Танкреди, но через неделю, максимум через месяц, она ему надоест, и он смоется. — Джонатан горько усмехнулся. — Ему никто не нужен.
Последние слова Джонатан произнес глухим голосом, и Катриона поняла, что он плачет. Она встала и, подойдя к мужу, крепко его обняла.
— Все в порядке, Джонатан, все в порядке…
— Я не хотел, чтобы ты узнала обо всем подобным образом, Кэт. Клянусь тебе, не хотел. Я как-то пытался сказать тебе правду, когда мы были вдвоем в башне на крыше вашего дома в ночь твоего бала.
И вновь Катриона почувствовала себя очень сильной. Она пригладила растрепанные волосы Джонатана и помассировала мускулы его широких плеч.
— Все будет хорошо. Я люблю тебя, Джонатан.
Ну конечно же, все будет хорошо. Она сделает так, что все будет хорошо. Ее любви хватит на двоих, да какое там на двоих — на две тысячи! Катриона улыбнулась.
— Танкреди произвел на тебя такое же впечатление, какое на нас произвела в школе Виктория. Они оба такие обаятельные. Такие… очаровывающие. Но, Джонатан, разве ты не понимаешь, что их привлекательность преходяща? Ты справишься со своими чувствами, забудешь обо всем. — Почувствовав, как неожиданно задрожали плечи мужа, Катриона перешла на шепот:
— Можешь взять меня сейчас. О, Джонатан, как же я тебя понимаю, но я так тебя люблю, что, если ты дашь мне шанс, я смогу помочь тебе забыть Танкреди…
Катриона осеклась, почувствовав, как в ответ на ее слова вдруг окаменело тело Джонатана. Она решилась наконец заглянуть в лицо мужа и ужаснулась выражению безмолвно вопиющего гнева и напряженности, наложившего страшные глубокие морщины на щеки Джонатана. Он стоял рядом с Катрионой, смотрел на нее сверху и не шевелился, но Катриона чуть ли не кожей почувствовала повисший в воздухе запах насилия с большой примесью ярости. Какое-то время в комнате царило молчание.
— Ты — тупая сучка, — холодно произнес Джонатан. — Ты ничего не поняла. Вообще ничего.
Глава 5
— Ты переезжаешь? Ты хочешь сказать, Что будешь жить с ним? С Борисом Бейлодом?
— Да.
— Но почему, Гвин? Я хочу сказать, конечно же, в постели он — фантастика, но разве нельзя оставаться просто любовниками, не живя у него? Ведь Бейлод тебе и в подметки не годится.
— Борис считает меня красавицей.
Гвиннет не осмелилась открыть Джесс истинную причину: в постели, закрыв глаза, Гвиннет представляла себе, что к ней вернулся Танкреди.
Она работала в агентстве последнюю неделю. Ей удалось оторваться от проклятого стола администратора, и теперь Гвиннет собиралась стать известной фотомоделью. Она воплотила в жизнь всеобщую мечту.
Роль девушки «Тони Тресс» принесла Гвиннет двенадцать тысяч долларов, а ведь это была лишь крошечная верхушка айсберга.
— Продолжишь в том же духе, — заметила Джесс, — и еще до тридцати станешь миллионершей!
— Благодаря безупречному телосложению. — Вспомнив вдруг пророчества графа Скарсдейла, Гвин несколько натянуто рассмеялась.
Джесс собрала снимки с новым лицом своей подруги и вздохнула. Да, одиноко ей будет без нее.
Два последних года были наполнены балдежом, и Джесс хотелось, чтобы балдеж продолжался: она приветствовала его, полностью погружаясь душой и телом в незамысловатые радости кайфа. Джесс благодарила свою звезду за то, что та свела ее с Джоном Версом, добрым и гостеприимным, подарившим Джесс кров, работу и новый стиль жизни. Благословенный Джон Вере — щедрый благодетель со всеми своими медалями мира, новой бородой, привечающий всех талантливых людей в доме на Пасифик-авеню, где всякий мог валяться на разбросанных по полу разноцветных подушках, курить травку и читать стихи или музицировать. У каждого было свое прозвище типа Лунный Свет, Галактика или Мир.
Джон Вере пришел в полнейший восторг, узнав, что Джесс — художница, и сразу же попросил нарисовать какую-нибудь картину для его небольшого салона. Каждый день Джесс обещала завтра же взяться за кисти, но увы.
Да пошло оно все к черту! Будет еще вечеринка, еще травка, еще вино, еще новый парень. А если случится какой-нибудь прокол — есть Гвиннет, добрая старая подружка Гвиннет, которая всегда поможет выбраться из беды…
И вот Гвиннет уезжает.
«Кто же теперь подставит мне плечо?» — в некоторой растерянности подумала Джесс.
Карьера Гвиннет шла в гору. Полгода она представляла лучшее агентство города и подрабатывала на «Тони Тресс».
Вскоре последовало приглашение от «Макс Фактор» на рекламу парфюмерии, а вслед за этим — от «Хай-Стайл» на рекламу колготок.
Теперь Гвиннет зарабатывала кучу денег, но практически их не видела, поскольку все гонорары уходили на их Нью-Йоркский счет. Бейлод говорил, что теперь, совсем уж скоро, они переберутся в Нью-Йорк. Он страстно желал обзавестись большой студией в Гринвич-Виллидж. В своих мечтах Борис уже знал каждый квадратный сантиметр этого чуда из дерева, бетона и стекла.
— Это будет наш мир, — почти в исступлении восклицал Бейлод, меряя шагами комнату. — Полностью оборудованный. Нам даже не надо будет никуда уезжать на съемки.
Бейлод планировал сделать свою студию центром новой эры в фотографии, и центр этот будет носить его, Бориса Бейлода, имя. Он станет властным монархом в мире моды.
А у короля должна быть королева.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47