В конце концов, официальная история профессиональных гонок началась именно на проселочных дорогах Юга между 1940 и 1950 годами, когда бутлегеры в нагруженных ящиками с виски седанах уходили от федеральных агентов. В этом смысле Тэкери были легендой округа. Ни одного из них в те времена не взяли в горах Чочино, во всяком случае — живым.
Дэви улыбнулся мне из-под девичьих кудрей, и мое сердце забилось быстрее. Ему было всего тринадцать, на год больше, чем мне. Он был высоким и гибким, готовым ударить любого, кто ему докучал. Но его синие глаза смотрели ласково, когда они останавливались на мне. А я отчаянно хотела любить кого-нибудь после смерти отца, и мне хотелось, чтобы любили меня. Отец Дэви и Мэри Мэй тоже умер молодым, гоняя грузовики по проселочным дорогам, а мать их бросила. С тех пор Мэри Мэй старалась всем понравиться, угодить, потому ее и прозвали Липучкой. А Дэви потерял покой и срывался по любому поводу. Их воспитывала болезненная бабушка, жили они в городе. Пожилая женщина не могла контролировать Дэви. Зато я могла. Во всяком случае, я так думала.
— Привет, красавица! — весело поздоровался Дэви. — Чем это ты тут занимаешься?
Я покраснела. Он назвал меня красавицей. Его треп был единственной моей слабостью.
— Это мотоцикл мистера Джеттерса, — заметила я, не отвечая на вопрос. — Ты его что, украл?
Дэви махнул рукой:
— Тупой ублюдок не хватится его еще пару часов.
Мэри Мэй тут же спрыгнула с седла.
— Ты же мне сказал, что мистер Джеттерс одолжил тебе его!
Дэви потрепал сестру за подбородок.
— Видишь ли, сестренка, я тебя обманул. — Он сел боком на кожаном сиденье и принялся разглядывать мои пакеты и ящики. — Твоя мама послала нас посмотреть, что здесь у тебя происходит. Кто-то сказал ей, что ты торгуешь яблоками, как цыганка. Она испугалась, что на тебя кто-нибудь наедет или стукнет по голове. Я пообещал ей, что присмотрю за тобой. Я вытащила из кармана деньги.
— Спасибо за заботу, но у меня все отлично. Мэри Мэй открыла рот от изумления. Ее глаза засверкали.
— Как бы мне тоже хотелось разбогатеть.
— Моя мама сможет купить продукты на эти деньги, — гордо объявила я.
Мэри Мэй принялась изучать мой плакат.
— Я бы не стала писать о червяках и пятнах. Это только отпугнет людей.
— Я потом его переделаю.
— Разреши мне, Хаш, пожалуйста! Я нарисую для тебя новый плакат и украшу его завитушками по углам.
— Ладно, спасибо. — Мэри Мэй хорошо рисовала, и к тому же она немало времени провела, обдумывая, что может понравиться людям. Мне было ее жаль, а кроме того, почему не использовать ее талант к рекламе? Я посмотрела на них с Дэви. — Если вы поможете мне продать яблоки, я заплачу вам каждому по два доллара за день работы.
— Я согласна! — воскликнула Мэри Мэй.
Но Дэви посмотрел на меня сверху вниз своими тревожащими небесно-голубыми глазами.
— Я помогу тебе только потому, что ты меня попросила. Но я не намерен лизать задницу этим типам из Атланты. Они все евреи, ниггеры и богатые засранцы.
Это был один из тех моментов, когда умные девочки вдруг становятся глупыми, глухими и слепыми. Мне бы следовало повнимательнее посмотреть на него и кое-что понять. Мне бы следовало признать, что в его взгляде на мир слишком много агрессии и гнева, но я уже была влюблена в него, поэтому никак не прореагировала. Правда, я уже тогда сознавала, что слова — не пустой звук. Идеи тоже имеют значение. Как и репутация. Моя мать была на четверть индианкой, и я слышала, как люди обзывали ее и говорили, что папе не следовало на ней жениться. Даже мой проклятый дядюшка Аарон и его детишки. Мои двоюродные братья и сестры.
— Ты позволишь людям обзывать меня всякими нехорошими словами, которыми ты так и сыплешь? — мрачно спросила я у Дэви.
Он рассердился.
— Если кто-то обзовет тебя нехорошим словом при мне, я надеру ему задницу.
— Тогда прошу тебя, Дэви, не говори так сам! — взмолилась я. — Ты такой замечательный… Обещай мне.
— Ладно, ладно. Если тебе не нравится, я не стану ругаться.
— Хорошо.
— Но только когда ты сможешь меня услышать.
Я рассвирепела и собралась уже обругать его в ответ, но тут на дороге появился желтый «Фольксваген».
— Ты должен выглядеть дружелюбным! — приказала я.
Мэри Мэй, Дэви и я выстроились на обочине. Мэри Мэй махала рукой, я подняла повыше плакат. Автомобиль остановился. Из него вышел мужчина с двумя длиннофокусными фотоаппаратами.
— Господи, — воскликнул он, — это самое красивое место в горах! Здесь веришь в то, что можно вернуться назад к природе. Райский сад на земле. Я чувствую его ци, чувствую! Хорошая энергия. Bay!
У него были усы и длинные волосы. Мы смотрели на него во все глаза. Мужчины в округе Чочино никогда не забывали побриться и носили короткую стрижку.
К своей внешности они относились с почти религиозным благоговением.
— Этот мужчина хиппи, — прошептала Мэри Мэй.
— Он покупатель, — парировала я.
Дэви выступил вперед, заслоняя меня и свою сестру. Он сжал кулаки. Но я выпрыгнула из-за его спины и повыше подняла плакат.
— Добро пожаловать на ферму Хаш, сэр! Парковка бесплатная, если вы покупаете яблоки. Но если вы хотите сделать фотографии, то с вас двадцать пять центов.
— Договорились, красавица. — Мужчина с улыбкой протянул мне четвертак, и я спрятала его в карман. — Значит, я могу заснять и тебя тоже?
— Черт возьми, только не это! — насупился Дэви.
— Это для газеты, которая выходит в Атланте.
— Большая газета? — поинтересовалась я.
— Очень большая. Я там работаю фотографом.
— Это поможет продавать яблоки, — шепнула мне на ухо Мэри Мэй.
Я тут же закивала головой:
— Конечно, сэр, вы можете меня сфотографировать, но только вместе с моими друзьями.
Мэри Мэй взвизгнула от восторга. Дэви нахмурился, когда я просунула руку ему под локоть. Свободной рукой я продолжала держать плакат, но Мэри Мэй взяла его у меня.
— Я подержу плакат, а ты продемонстрируй наличные, — подсказала она шепотом.
— Отличная идея! — Я выудила пачку банкнот из кармана комбинезона и подняла их повыше над головой.
Фотограф-хиппи расхохотался и принялся щелкать затвором.
В следующее воскресенье тысячи людей увидели нашу цветную фотографию на первой странице газеты «Жизнь в Дикси».
Я не рассказывала маме о фотографе — в округе Чо-чино хорошие девочки с хиппи не разговаривают. Но когда люди собрались за обедом после церкви, каждый принес с собой номер газеты. Мама работала в ресторанчике, обслуживая толпу желающих получить ленч, и пока ничего не заметила. Я, Мэри Мэй и Дэви сгрудились на кухне и обменивались тревожными взглядами. Снимок человека мог появиться в газете Атланты только в случае его крайней порочности или увлечения политикой, что для многих было одно и то же.
— Дорис Сетти Макгиллен, ну-ка посмотри сюда! Ты что, ослепла и оглохла? — обратилась одна из посетительниц к моей маме, со смехом подняв повыше газету. — Твоя дочь решила прославиться и ничего тебе не сказала. Что у этого ребенка на уме?!
Мама остановилась посередине ресторана. Ее ловкие руки удерживали стопку грязной посуды, на голубой форме официантки застыли пятна от сметаны. Длинная рыжевато-каштановая коса упала на грудь, когда она нагнула голову, чтобы рассмотреть мою фотографию в самой большой газете штата. Она прочитала подпись, беззвучно шевеля губами. «Жизнь прекрасна для сладкой Хаш Макгиллен».
Мама выглядела совершенно сбитой с толку.
— Я по уши в дерьме, — прошептала я. Мэри Мэй ойкнула. Дэви обнял меня за плечи.
— Я врежу любому, кто назовет тебя сладкой!
Я прижалась к его теплой руке и изо всех сил всматривалась в лицо матери. Очень медленно она подняла голову. Соус закапал с тарелки на ее белые теннисные тапочки. Она смотрела на разглядывающих ее и улыбающихся, по-воскресному принарядившихся соседей, которые имели возможность позволить себе воскресный обед в ресторане.
— Я не слепая, — громко сказала она. — Я вижу, что господь послал мне дочь, которая умеет продавать яблоки. Она Пятая Хаш Макгиллен, и она отрабатывает свое имя. Я уверена, вы все еще увидите, что наши яблоки прославят этот округ. Держу пари, что моя Хаш сделает это. — Мама помолчала. — А теперь прощу прощения, я должна наорать на нее и оттаскать за волосы.
Все засмеялись и зааплодировали. Я вспыхнула. Они, кажется, решили, что надо мной можно потешаться? Ничего, я вырасту и стану очень богатой назло всем! Они вынуждены будут принимать меня всерьез.
В тот день мы с мамой долго сидели в нашей гостиной. Перед нами на столе стояла фотография папы в рамке и лежала газета с моей фотографией. Мама качала Логана на коленях. Она выглядела не сердитой, а всего лишь озадаченной, и у меня в груди начал разгораться огонек надежды на прощение. Он согревал меня, словно мятный бальзам, которым мама растирала меня, когда я простужалась. Я уткнулась носом ей в плечо. От нее пахло грудным молоком, яблоками и «Мальборо».
— Я знаю, что я странная, — пробормотала я. — Все так говорят…
— Ну-ну, — покачала головой мама.
Она притушила сигарету и подняла майку, чтобы Логан мог сосать ее правую грудь. При этом она переводила взгляд с фотографии папы на мой снимок, а я наблюдала за ней. Маме было всего двадцать шесть лет, но ее темные глаза смотрели устало. Вы бы сразу разглядели в ней индейскую кровь по ее высоким скулам и твердому рту. Она могла выругаться, когда думала, что я не слышу, пила пиво, когда считала, что я уже сплю, шлепала меня или больно щипала за руку, если считала, что я заслуживаю наказания. Она пела соло в нашей крохотной евангелистской церкви, молилась, как священник, и работала, как лошадь, чтобы у нас была еда. Она горевала по отцу, а сейчас была явно напугана.
— Вчера, когда ты была на работе, — осторожно начала я, следя за ее реакцией, — я заработала еще сорок два доллара, продавая яблоки у дороги.
Я достала свой заработок из кармана и положила на стол банкноты и монеты. Мама открыла было рот и тут же закрыла. По ее лицу потекли слезы.
— Я не хочу, чтобы мои дети попрошайничали у дороги. Я сама хочу достойно содержать вас.
— Я не попрошайничала! — воскликнула я и крепче прижалась к ней. — Ма, я хочу тебе кое-что сказать. Я просто создана для того, чтобы продавать яблоки. Я знаю, что сумею. Потому что у меня… сахарная кожа.
Сахарная кожа… Многие люди говорили, что сахарная кожа — это выдумка Макгилленов, которой они в годы былого расцвета приукрашивали свои легенды. Но старики в моей семье не сомневались, что это дар божий и что все женщины, носившие имя Хаш до меня, были им наделены.
Мама глубоко вздохнула:
— Ты проверила?
— Да. И не один раз. Я не хотела пугать тебя, поэтому ничего не говорила.
— О боже, тебя могли закусать до смерти!
Я пожала плечами. Существовал только один способ проверить, на самом ли деле у человека сахарная кожа. Надо было выйти на улицу осенью, когда пчелы и осы роились и их жала были полны яда, найти их гнездо на земле и приблизиться к нему.
А потом протянуть им руку.
— Они уселись на мою руку, ма, — прошептала я. — Честное слово, их было не меньше сотни. И ни одна меня не укусила. Они… лизали мою кожу, ма. Правда. У меня на самом деле сахарная кожа!
— О господи, — снова вздохнула она.
— Мама, я собираюсь торговать яблоками каждые выходные. Мы разбогатеем, и я отправлюсь учиться в колледж, чтобы узнать, как продавать побольше яблок. И никто больше не будет над нами смеяться.
— Обещай мне, что пойдешь учиться в колледж! Обещай!
Мама бросила школу в восьмом классе. Когда они с папой поженились, ей было четырнадцать, а ему тридцать. Я родилась через шесть месяцев после свадьбы. Мама мечтала о лучшей жизни для меня и для Логана, мечтала, чтобы мы получили образование.
— Ты окончишь колледж! — повторила она.
— Я обещаю. Клянусь духом моего папы. — Я прижала его фотографию к груди.
Мама крепко обняла меня, мы обе заплакали. Потом она оттолкнула меня и свирепо посмотрела мне в глаза.
— Я верю, что у тебя сахарная кожа. Я не сомневаюсь, что ты можешь продавать яблоки. Но я ни минуты не сомневаюсь также и в другом: не только пчелы и осы знают, что ты сладкая, словно яблоко. Так что держись подальше от этого Дэви Тэкери! — Мама потрясла меня немного. — Пообещай мне!
Я смущенно посмотрела на нее.
— Но Дэви хорошо ко мне относится. Он сказал, что хочет заботиться обо мне…
Мама нахмурилась, и я вовремя сообразила, что надо остановиться.
— Обещаю, — сказала я.
Я искренне верила, что сдержу свое обещание.
И что мама проживет достаточно долго, чтобы увидеть это.
Но этого не случилось. Мать защищает тебя только до своей смерти, а потом тебе приходится самой заботиться о себе.
Глава 2
За неделю до моего шестнадцатилетия мама умерла от перитонита. Я помню, как сидела под знаменитой яблоней холодной зимней ночью после ее смерти. Я завернулась в одеяло, одной рукой прижимала к себе Логана, а другой обнимала ствол дерева, как будто в эту яблоню переселилась душа нашей матери. Я плакала, я разговаривала со старой яблоней, которую все называли Большой Леди, и в тот момент, исполненный одиночества и отчаяния, я верила, что она слушала меня и отвечала мне.
Держись за землю, Хаш. Держись крепче за меня, пусти свои корни рядом с моими.
«Я так и сделаю, — шептала я в ответ. — Я никогда не отпущу тебя».
Но в мою жизнь вмешались силы, недоступные моему пониманию. Я сидела в зале окружного суда, маленькой комнате с сосновыми панелями на стенах, пока адвокаты обсуждали наше с братом будущее и будущее нашей фермы.
— Ваша честь, ребенок в таком нежном возрасте, как Хаш, не может осуществлять должный контроль за огромным садом и домом, — пел адвокат Мак Кро-форд. Он вел дело от имени двоюродного брата моего отца, которого папа ненавидел. «Аарон Макгиллен просто жадный сукин сын». Я не раз слышала от папы эти слова.
— Мистер Аарон Макгиллен всем известный бизнесмен, ему принадлежит кондитерская на новой автостраде, — продолжал Кроуфорд. — Он готов купить ферму по рыночной цене, что позволит юной мисс Хаш и ее бедному маленькому осиротевшему брату получить достаточное количество денег, чтобы жить безбедно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41