Они нуждались друг в друге.
Заключительный номер «Кошек» быстро приближался к своему экстравагантно поставленному финалу, с нарастанием музыки, с бешеной пляской прожекторов, сопровождающих восхождение уличных кошек на небеса в космическом аппарате.
«Это я, – в шутку подумала Пейдж, – отрываюсь от этой жизни и поднимаюсь в другую. Конечно, там будут блестящие звезды, но действительно ли Беверли Хиллз – небеса?»
Когда в зале зажегся свет и представление окончилось, ее мысли устремились в другом направлении: завершение шоу с пронзительной ясностью обозначало конец карьеры, она как будто осознала собственную смертность. И когда она, кланяясь, улыбаясь, держась за руки с остальными актерами выбежала на оглушительные аплодисменты, то поняла, что сейчас испытывает больше эмоций, чем, возможно, когда-либо в своей жизни. Она была переполнена печалью, готовой вылиться наружу.
Она шаталась от неудовлетворенного страстного желания этого последнего взрыва аплодисментов, приготовленных для звезды, которые должны были принадлежать ей. Единственный раз и для всех она хотела быть именно той, которая прижмет этот самый заветный букет цветов к своему сердцу и расплачется после представления, потому что будет гордиться своим успехом, потому что публика любит ее и потому что она сама, любит себя. Это было видение, которое никогда не осуществится.
Овации нарастали, и вместе с ними нарастало беспокойство Пейдж. Некоторые зрители начали вставать, и продолжали аплодировать стоя. Пейдж наблюдала, как остальные последовали их примеру. Этого ждали все артисты.
Она чувствовала слабость в ногах. Они ныли, но не от напряжения мышц, а от страха. Господи, какой же высокомерной она была. Но откуда в ней такая нахальная самоуверенность? Не подменяла ли она одну фантазию другой?
– Почему я не могу поставить перед собой нормальную цель?
– Потому что ты сама – ненормальная. – Такой простой ответ дал ей парень из труппы, когда перед началом шоу они сидели в гримерной, и Пейдж в последний раз поправляла себе усы.
Они – ее друзья, ее братья по духу, такие же эксцентричные и непростые, как и их отношения. И она крепко сжимала их руки, стремительно выбегая для очередного поклона. Теперь Пейдж была звеном и двигалась как единое целое со всей цепью, а не сама по себе.
«Прекрати рыдать, ты, ничтожество», – сказала она себе, чувствуя, что ее грим летит к чертовой матери, вместе с грязным потоком, в который превращается толстый жирный слой краски на лице.
Она даже не могла вытереть слезы, потому что ее руки сжимали руки соседей.
Сегодня с утра кто-то рассказывал, что на днях затевается новая «мыльная опера», и Пейдж размышляла, не отложить ли отъезд на день или два, чтобы попробоваться на роль. Если она ее получит, то будет зарабатывать достаточно денег, чтобы переехать в Верхний Вест Сайд. Жить там – ее заветная мечта. Она могла бы скорректировать свои планы. Поступить в новый класс актерского мастерства. Может быть, съездить на каникулы в Европу. Обновить гардероб. А если она получит эту роль, то будут и другие. В конце концов, она прорвется. Она будет «принята» телевидением. До свидания, ряды кордебалета, здравствуй, национальное телевидение. У нее было предчувствие по поводу именно этой роли, именно этого шоу. Возможно, это судьба. Возможно, именно потому, что она планировала завтра уехать, и потому, что не слишком серьезно стремилась к этой роли, на этот раз она ее действительно получит. Аплодисменты стихали, но сердце Пейдж колотилось все сильнее. Одна лишняя проба – что она теряет, в самом деле?
У нее было обязательство перед Тори и Сьюзен. Но они могут поехать и без нее. Конечно, они поймут. Если бы Тори осталась в Атланте, из-за того что Тревис «сломался» и сделал ей предложение, Пейдж была бы только рада за нее. Кроме того, она оказала им обеим большую любезность, изменив их жизнь к лучшему. Пейдж останется в Нью-Йорке и станет сенсацией на телевидении. Сьюзен и Тори переедут в Беверли Хиллз, как запланировано, встретят своих миллионеров и выйдут за них замуж. И они все «будут жить счастливо и умрут в один день».
Но чего же на самом деле хотела Пейдж? Конечно, она могла бы сделать себе карьеру на телевидении в Лос-Анджелесе, может быть, даже гораздо легче, чем в Нью-Йорке. И к тому же ведь она уже решила всё это бросить? Ее карьера была столь же бесперспективна, как и роман Тори.
Было около трех часов утра, когда она в конце концов вернулась домой с прощальной вечеринки, которую устроили для нее друзья-актеры. Дом, в котором находилась ее квартира, был темным и жарким. В нем постоянно стоял запах из китайского ресторанчика, расположенного на первом этаже и торговавшего едой на вынос. Зимой этот запах был не таким сильным, но в июле и августе подъем на маленьком лифте становился тошнотворным примерно до восьмого этажа. Слава Богу, квартира Пейдж – на десятом.
Отперев несколько замков, она распахнула дверь и вошла в квартиру, сейчас почти пустую. За этот уикенд она продала всю обстановку, картины, старую одежду и посуду. Все, что осталось в этом крошечном месте – спальный мешок, который она одолжила у парня, жившего через коридор, подушка, кофеварка, телефон, который завтра будет отключен, но пока еще соединен с автоответчиком, маленькая кучка одежды, раскрытая шкатулка с косметикой и две спортивные сумки, упакованные для Лос-Анджелеса.
– Не знаю, – сказала она громко в пустую комнату, довольная своим последним планом.
Она решила, что если не попытается получить роль в этой «мыльнице», а в глубине души она верила, что эта роль должна стать ее, то ни когда себе этого не простит. Ее друг из труппы, знавший одного из продюсеров этого шоу, устроил пробу для Пейдж. Если она получит роль, то останется в Нью-Йорке, если же нет; безо всяких сожалений бросит все это раз и навсегда и улетит в Калифорнию в поисках новой жизни.
На автоответчике горел красный индикатор сообщений, и Пейдж, скидывая ботинки и сбрасывая на ходу одежду, устало пнула его ногой, включая воспроизведение.
Первое сообщение было от Тори, и слушая ее доверчивый голос на фоне потрескивания телефонных шумов, Пейдж ощутила мимолетное чувство вины и предательства.
Но мгновение спустя она остановилась, оглушенная новостями Тори.
Выходит замуж. Неужели Тревис действительно сдался и готов жениться? Пейдж не могла поверить собственным ушам.
Ее первой реакцией был гнев. Она была изумлена и задета тем, что Тори дезертировала. Но вслед за этим Пейдж вспомнила, что только что сама собиралась сделать то же самое, и смутилась, вспомнив о Сьюзен. Не может же та ехать в Лос-Анджелес одна. Она заработает нервное расстройство, оказавшись в одиночестве в большом доме в большом городе.
Изо всех сил стараясь разделить радость Тори, Пейдж рассеянно дослушала конец ее сообщения, содержащий бурные извинения и несдержанные восторги по поводу предстоящей свадьбы. Она распахнула единственное окно, рядом с которым раньше стояла постель, но густой теплый воздух не добавил свежести в маленькую студию, которая вдруг показалась еще меньше, чем была на самом деле.
«Прекрасно, ну и что теперь?» – думала Пейдж, отключив автоответчик посреди бодрого прощания Тори и размышляя, хватит ли теперь у нее духу пойти завтра на прослушивание.
Она опустилась на голый деревянный пол, теперь уже не застланный выцветшим, но таким милым персидским ковром. Черт побери, почему она должна чувствовать ответственность за Сьюзен? Ведь она уже большая девочка. Так что если Пейдж выйдет из игры, то только одна из их троицы поедет в Лос-Анджелес, что едва, ли было самым плохим вариантом из всех возможных. Сьюзен имела профессию – была адвокатом. И как она сама сказала, ей было бы гораздо лучше в таком большом городе, как Лос-Анджелес, чем в Стоктоне.
Пейдж сидела по-турецки в одном нижнем белье с капельками пота на животе. Она была почти уверена, что получит роль в «мыльной опере». Жизнь так устроена, что тебе всегда достается то, чего ты жаждешь, но обязательно с какой-нибудь проблемой в качестве бесплатного приложения: Вот она эту проблему и получила. Пейдж снова включила автоответчик, опасаясь что в его памяти для нее могут быть приготовлены другие маленькие сюрпризы.
– Привет! Это Дастин Брент.
Пейдж никак не ожидала услышать его снова, так как они уже обговорили все детали их приезда, и она задержала дыхание, думая, как будет странно, если он звонит все отменить. Что если он решил не совершать восхождение и его предложение насчет присмотра за домом отменяется?
Уже в самом начале его записи Пейдж поняла, как ее это расстроит, и подтянула колени к груди. Она с тревогой слушала дальше, моля Бога, чтобы не сглазить везение и не попасть в черную полосу.
Достаточно было одного голоса Дастина, чтобы она захотела отказаться от пробы на телевидении и отправиться в Калифорнию, ни о чем больше не думая. Это не имело никакого отношения к Сьюзен. Зато имело отношение к пальмам, превосходной погоде и притягательной силе богатых и влиятельных людей – таких, как Дастин Брент. Беспокойство, возникшее где-то глубоко внутри, вновь оживило то, что она чувствовала, когда ее осенила идея переехать, и она облегченно вздохнула, поняв, что он звонит не за тем, чтобы отменить свое предложение.
О чем, черт побери, она думала?
Пейдж оберегала себя, не желая признаться в том, что шансы добиться чего-то в театре минимальны, опуская годы в щель этакого гигантского автомата и ожидая от него хоть какой-нибудь отдачи. Маленькие победы, как раз в тот момент, когда она решилась уйти, могли бы помешать ей сделать это. Разбитые надежды грозили склеиться вновь. Но теперь появились шрамы, и она поняла, что пришло время достойно откланяться, пока она достаточно молода, чтобы сделать еще что-то со своей жизнью.
Допустим, она получит эту роль. Разве что-то изменится? Это была действительно хорошая роль в относительно популярном сериале. Но она не сделает ее звездой.
А Пейдж вовсе и не хотела больше быть звездой.
Она хотела, чтобы ее жизнь была подобна жизни Кит.
– Я полагаю, завтра знаменательный день. – От голоса Дастина довеяло свежестью. – Если ты сообщишь мне, каким рейсом собираешься лететь, я организую встречу в аэропорту.
С радостной решимостью Пейдж еще раз прослушала запись, теперь у Сьюзен Кендел Браун снова была соседка по комнате.
Как говорил Деймон Раньон: «Если долго иметь дело с деньгами, то часть их блеска может перейти на тебя».
Пейдж вспомнила эту фразу, в аэропорту Кеннеди, поднимаясь на борт самолета компании «Трансуорлд Эйр Лайн» и уверяя себя, что этот полет изменит ее жизнь.
Она прекрасно себя чувствовала, проснувшись утром, несмотря на то, что проспала всего несколько часов. Она освободилась от мечты, в которую больше не верила, и была счастлива от того, что наконец-то совершенно честна перед собой.
Она чувствовала себя на миллион долларов, который как раз предвкушала очень скоро заиметь на своем банковском счету.
Стройная брюнетка, очень похожая на Тори, стремительно подошла к стойке регистрации, она держала под руку своего спутника. Они над чем-то смеялись, восторженно глядя друг на друга. Конечно, это была не Тори. Настоящая Тори находилась в Атланте и, возможно, тоже выглядела восторженно.
Пейдж позвонила Тори рано утром, чтобы поздравить ее с помолвкой. Она постаралась, чтобы в голосе звучала радость, но Тори рассмеялась и сказала, что когда дело касается реальной жизни, то она играет неубедительно. После чего обе развеселились, чувствуя удивительную, если принять во внимание их недолгое знакомство, привязанность друг к другу.
– Эй, я надеюсь, этот парень в состоянии оценить, какой персик ему достался, – пошутила Пейдж, думая, что без Тори все будет по-другому.
– Я надеюсь. Спасибо… – протянула Тори ей в тон.
Затем неловко помолчала, и когда заговорила снова, в ее голосе появились серьезные нотки:
– Пейдж, я не знаю как тебя благодарить…
– Назови своего первого ребенка в мою честь. Как тебе такая идея? – снова отшутилась Пейдж.
Еще несколько нежных подтруниваний, и разговор иссяк, закончившись взаимными пожеланиями счастья и выражениями надежды на новую встречу.
Было странно, что, прожив всю жизнь в Нью-Йорке, Пейдж сказала грустное «прощай» только своей подруге из Джорджии.
В Нью-Йорке те, кто, казалось, были ее друзьями, на самом деле были коллегами, поэтому для дружбы всегда существовала преграда фальши из-за профессиональной ревности. Даже на последней вечеринке, которую актеры устроили в ее честь, не было слезных прощаний. Не было даже чувства разрыва. Их взаимоотношения имели другую природу. Все знали, что в любой момент обстоятельства могут столкнуть их лицом к лицу. Соревнование было тяжелым испытанием, и часто при этом в них проявлялось самое худшее. Их близость оказывалась «браком поневоле», и хотя они держались вместе, никто из них на самом деле не доверял другому; зависть и обиды были слишком сильны.
Пейдж предвидела, что единственное трудное прощание у нее будет с отцом. Но тот, как обычно, был в пути. Он был коммивояжером и представлял буквально все: от брелоков для ключей до теней для глаз. Сейчас в его жизни период, когда он занимался продажей сексуального кружевного женского белья, и Пейдж предполагала, что половину его он отдавал женщинам, которых соблазнял по пути.
Отец Пейдж, вдовец, был совершенно безответственным мечтателем. И хотя его возраст приближался к семидесяти, он все еще держался молодцом. Ее мать была единственным стабильным кормильцем в семье, и Пейдж всегда знала, что должна быть ей благодарна, но это оказалось нелегко.
Для матери жизнь всегда была серой реальностью, Для отца же она имела психоделический цвет с бесконечным количеством теней и оттенков. Пейдж росла, редко видя отца, потому что он постоянно был в разъездах. Однако все его приезды запоминались надолго, так как укрепляли в ней способность видеть яркую сторону жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63