По крайней мере, там хоть что-то разрешается.
– Если вы так считаете, что ж, у вас пока еще есть выбор. Суд мне сообщил, что вы либо остаетесь у нас, либо отправляетесь в тюрьму. Так что же вы предпочитаете?
Не дожидаясь ответа, Стиви вышла из комнаты.
Когда дверь за ней закрылась, хрупкое тело Канды рухнуло на узкую кровать, словно сломанная кукла. Она поглядела на крошечную кучку ее пожитков, которые Стиви аккуратно сложила на покрывале, и почувствовала раздирающий душу приступ ужаса. У нее осталось так мало всего, а ведь всегда всего было так много. Она зарабатывала миллионы, а теперь в ее сумочке осталась единственная двадцатидолларовая бумажка – так мало, что она даже не смогла оплатить два такси из аэропорта и была вынуждена пойти на скандал и выдумывать причины, чтобы не платить.
В течение стольких лет она отождествляла себя с роскошью и количеством принадлежавших ей предметов, с числом людей, готовых выполнить ее волю. Она могла покупать их, и не только деньгами, но и своим громким именем. Когда она записала свой первый платиновый диск, то была удивлена количеству поклонников – даже людей с белой кожей, – которые были готовы служить Канде Лайонс просто из-за того, что она стала новой королевой рок-н-ролла.
Окруженная роскошью и лестью, Канда почти верила, что она не хуже, а даже лучше других, что маленькая черная девочка, молившая у Бога дозволения умереть и родиться с белой кожей, осталась навсегда позади.
И теперь, оказавшись в этом месте, которое казалось ей хуже тюрьмы, лишенная всего своего антуража и наркотиков, которые были ей необходимы как воздух, Канда поняла, что для нее что-то закончилось, то, что началось давным-давно, когда она была еще более худенькой, чем теперь, – и более черной даже, с горечью подумалось ей.
А может, лучше убраться отсюда сразу? И какая польза от осуществившихся надежд, если ты рано или поздно кончаешь все вот таким образом? Может, и права была мама, когда говорила, что бы. Канди ни предпримет, она все равно останется дочкой своего папаши, никчемной и испорченной?
Испуганная, уставшая, отчаянно нуждающаяся в чем-то, чтобы успокоить нервы, Канда начала плакать, горе маленькой девочки сотрясало ее хрупкое тело с такой силой, что оно, казалось, рассыплется на кусочки. А затем внезапно перестала. Шаги, послышавшиеся снаружи, приближались. Инстинкт, сделавший ее в детстве уличной драчуньей, гордость, сказавшая ей когда-то, что она не сможет быть никем, только звездой, заставили ее проглотить рыданья – и ждать.
В дверь постучали. Маленькая женщина с молодым лицом и проседью в кудрях вошла в комнату. Она представилась как Миранда Филлс и, не теряя времени, продолжила процедуру с того места, где остановилась Стиви.
– Ваши первые шаги ведут к нашему доктору, – сказала она. – Мы должны удостовериться, что ваше здоровье в порядке.
Канде нечего было возразить. Ее общение со Стиви ясно показало, что ей лучше не противоречить. Да и несмотря на свою браваду, Канда ни за что не обменяла бы это место на настоящую тюрьму. Никоим образом. Она победит этих людей в их собственной игре, ведь она была уверена, что все здесь игра, как и все остальное в жизни.
Что ж, я пойду за этой сучкой, сказала она себе, выходя из комнаты и направляясь по длинному коридору. Пока они шли, Канда мимоходом увидела Некую Знаменитость… Дженнифер Кейн, звезду из «Полицейской облавы». Несмотря на собственную известность, Канда до сих пор, как простая поклонница, реагировала на присутствие знаменитостей. Забавно, подумалось ей, эта самая Кейн всегда выглядела такой белой чистюлей, будто учительница или библиотекарша.
– Вот уж не думала, что такая, как Дженнифер Кейн, окончит свои дни здесь, – произнесла она вслух, как бы сама себе.
Эта сучка служащая улыбнулась, вся из себя гордая и довольная, будто Канда только что наградила ее медалью.
– Она приехала в Оазис, потому что это самое хорошее место, – проговорила она, останавливаясь перед белой дверью с табличкой «Говард Слоун. Начальник медицинской службы». Она провела Канду в просторную комнату, из окон которой открывался красивый вид на окрестные красные холмы, представила пожилому мужику в белом халате, на лице которого блуждала глупая ухмылка, и сказала, что подождет за дверью.
– Ваш последний альбом был великолепен, – сказал доктор Слоун. – Я купил его для своего внука, а потом передумал и оставил себе. А как вы там поете «Мой мужчина»… Боже, да у меня просто мурашки бегут по коже.
Канда кивнула и, не зная, как ей себя поумнее вести, предпочла держать язык за зубами. Скорее всего, они записывают все, что она скажет в этом месте, а ей вовсе не хочется увеличивать свое шестинедельное заключение.
Доктор Слоун стал слушать ей сердце, измерил ее вес и кровяное давление. Он не хмурил брови, как ее предыдущий врач, и не производил тех жутковатых докторских шумов, когда проверял ей глаза, горло, нос. Закончив с осмотром, он посмотрел ей прямо в глаза и спросил:
– Когда вы в последний раз нюхали?
Она удивилась, и не столько вопросу, сколько той непринужденности, с какой был задан вопрос, словно врач знал о ней все. Она сделала вид, что усиленно думает и что ей трудно вспомнить.
– Где-то на прошлой неделе.
Он наградил ее снова той глупой усмешкой и тихо сказал:
– А знаете, как можно точно определить, когда человек, пристрастившийся к наркотикам, врет?
– Как? – спросила она, не очень-то желая услышать какую-нибудь дурацкую шутку.
– Если видишь, как шевелятся его губы.
Канда не засмеялась. В животе у нее похолодело, а сердце заколотилось.
– Чувствуете себя плоховато сейчас? – участливо поинтересовался он.
Словно только и дожидалась этого вопроса, она соскочила со смотрового стола и побежала в ванную комнату. Там ее долго рвало, и хотя она и не могла вспомнить, когда ела в последний раз, ее желудок все фонтанировал. Ей хотелось умереть. Если исцеление от недуга предполагало, что она постоянно будет чувствовать себя так отвратительно, то уж лучше ей умереть, потому что она не видела большого смысла в жизни, если в ней не чувствуешь ничего хорошего, одну только гадость.
Когда она вернулась в кабинет старого доктора, он вручил ей полотенце и стакан с водой.
– Так часто бывает? – поинтересовался он.
– Иногда, – осторожно ответила она, подразумевая: «Только когда мои припасы иссякают».
Слоун сочувственно кивнул:
– Знаю, каково это… Я сам бывший пьяница. А теперь ни одного глотка за последние пятнадцать лет.
Она удивленно подняла бровь и подумала, какой смешной разговор получается у них. Однако ей было наплевать. Ей хотелось только одного – чувствовать себя лучше, и сейчас она готова была ради этого даже на убийство.
Доктор вручил ей какие-то пилюли.
– Вот они помогут вам при детоксикации, – объяснил он. – При наркотиках все происходит несколько дольше, чем при алкоголе, но ваш организм очистится примерно за десять дней. А тем временем эти пилюли помогут устранить побочные эффекты. Если что-нибудь потребуется дополнительно, то я всегда здесь. И Стиви тоже. У нас здесь целый штат – служащие Оазиса, священнослужители, – так что вам не придется чувствовать себя покинутой. Может, вам что-нибудь нужно прямо сейчас?
Даже пребывая в таком жалком состоянии, Канда не устояла перед искушением попытать удачи.
– Может, у вас найдется что-нибудь более окрыляющее и поднимающее дух, чем это? – произнесла она с хитрой ухмылкой.
Слоун поморщился, словно она ударила его.
– Попытайтесь пользоваться чем-нибудь другим, поднимающим дух, Канда, – серьезно заявил он. – Попытайтесь жить…
Канда жадно проглотила пилюли и вышла из кабинета. Что мог знать про нее этот старый пьянчужка? Она таки старалась жить, а жизнь обманула ее, вот и все. Два никчемных мужа, которые обчистили ее и бросили с двумя черными детишками, даже черней, чем она сама. Даже таланту, который стал ее билетом из гетто, нельзя доверять; он подвел ее именно тогда, когда она больше всего в нем нуждалась, сделав ее прошедшим временем в мире, который не любит вчерашних звезд. Единственным ее настоящим другом был белый порошок. Он всегда давал утешение, и на него всегда можно было рассчитывать.
Эта сучка служащая ждала ее.
– Позвольте показать вам главную комнату, – сказала она.
Оставь меня в покое, хотелось сказать Канде, но она быстро взяла себя в руки. Сохраняй спокойствие, девочка, сказала она себе, сохраняй спокойствие и веди свою игру.
Главная комната напоминала один из тех больших холлов в курортных отелях, где она выступала. Тут было много стекла и вид будто на почтовой открытке; похоже, где-то там снаружи находились площадки для гольфа.
В помещении сидели там и сям небольшие группы, некоторые что-то записывали в блокноты, другие беседовали между собой. Никто не выглядел ненормальным или странным, а по тому, как они посмотрели на нее, Канда могла сказать, что ее узнали и делали вид, что она такая же, как и все. Она уже привыкла к этому и не знала, что раздражает ее больше – эта деланная холодность или то, что некоторые пристают к ней бесцеремонно, требуя от нее автографов или беседы, словно она была им обязана.
– Давайте-ка сядем вот сюда, – сказала Миранда, когда отвела Канду в солнечный уголок, немного в стороне от остальных. Она извлекла из потертого блокнота пачку бумаг и начала зачитывать распорядок дня. – Подъем у нас в шесть часов. Вы убираете свою постель…
– Я не убираю постели, – сказала она с напыщенным видом, чувствуя себя немного получше, когда пилюля, что бы это ни было, начала забирать ее немного. – Это работа горничной.
– У нас тут все сами заправляют свою постель. Потом следует завтрак, затем прогулка, а потом… – Тут эта Филдс поколебалась один миг, проявив свою неуверенность, от которой Канда испытала облегчение. – Затем мы выполняем терапевтические виды работ.
– А что это такое – если сказать просто по-человечески? – с вызовом спросила Канда, почуяв, что служащая не настолько владела собой, как ей хотелось показать.
– Ну, это разного рода мелкие занятия… расставить столы в кафетерии, помочь в наведении порядка в одном из кабинетов администрации либо…
– Как я понимаю, вы тут давали Пенни Фарлоу ежик для чистки унитаза, – криво ухмыльнувшись, сказала Канда, повторяя сплетни, слышанные ею когда-то насчет знаменитой музыкальной звезды Бродвея.
Миранда Филдс яростно затрясла своими седоватыми кудряшками.
– Таких вещей у нас не бывает, – заявила она с подчеркнутой серьезностью. – Тут, в Оазисе, мы определили, что небольшой физический труд имеет терапевтическое значение. Он связывает наших «путниц» с реальностью, а это способствует выздоровлению.
– Да что вы говорите! – горько рассмеялась Канда. – Хорошо бы, кто-нибудь сказал это моей мамаше. Она всю свою жизнь занималась физическим трудом… а потом упала замертво в возрасте сорока двух лет. Так что выполнение физических упражнений очень быстро покончило с ее связями с реальностью.
– Извините, – тихо сказала Миранда, и ее лицо приобрело то смешное выражение симпатии к обездоленным, которое на всю жизнь въелось в Канду и раздражало ее. А затем вернулась к тому, в чем понимала больше – к режиму дня: – Утренние лекции начинаются в девять. В десять вы и еще четыре леди встречаетесь в моем кабинете для групповых занятий. Затем ланч, потом послеполуденная лекция, потом снова занятия в группе.
И наконец, физические упражнения в бассейне или на спортивной площадке, обед в пять тридцать; вечерние занятия, затем чтение и выполнение письменных заданий, а потом сон. Есть какие-нибудь вопросы? – Она широко улыбнулась, словно одна из тех исполненных духом благотворительности учительниц из воскресной школы, которых мама обычно приводила домой на воскресный обед.
Когда Канда не ответила ей, Миранда поглядела на блокнот, который держала в руках.
– Если у вас нет ко мне никаких вопросов, тогда позвольте мне задать вопрос вам: почему вы оказались здесь?
– Судья сказал…
– Почему вы оказались здесь? – повторила Миранда, словно была глухая или что-то в этом роде.
– Я и так стараюсь объяснить вам, – сказала Канда с преувеличенной вежливостью. – Мне быть или здесь, или в тюрьме.
– Это не ответ на мой вопрос, – настаивала Миранда, глядя прямо в глаза Канде.
– Что ж, простите, если вас не устраивает мой ответ, – сказала Канда тем же вежливым тоном. – А что бы вам хотелось услышать?
– Сколько времени у вас существовала проблема с наркотиками?
Канда застыла от негодования.
– У меня нет проблем с наркотиками, – заявила она высокомерно. – Проблемы у меня с людьми.
Служащая Оазиса понимающе кивнула, и в этот момент Канде захотелось влепить пощечину по ее самодовольной белой физиономии.
– Мне известно, что вас дважды арестовывали из-за нарушения закона. Один раз вы обвинялись в том, что недостаточно заботились о двух ваших дочерях, которые после этого были отданы под опеку вашей сестре Чарлине. И вот недавно арест за попытку кражи в магазине Картье на автородео… В сообщении говорится, что вы вышли из магазина с дорогой изумрудной подвеской, что проявили агрессивность, когда охранник из магазина попросил вас ее вернуть, и что после этого ударили этого человека острым каблуком ваших туфель, причинив ему травму, на которую пришлось накладывать три шва.
– Если вам все это известно, тогда что мы морочим друг другу голову? – спросила Канда, стараясь не терять инициативу в разговоре.
– Так вы испытываете пристрастие к наркотикам?
– Раз уж вы все обо мне знаете, то…
– Сейчас речь идет не обо мне, – перебила ее Миранда. – Если вы не сможете признать, что у вас существует проблема, то мы не сможем начать с ней бороться.
Канда вскочила, приняв наглую, но до странности детскую позу. Со своими длинными костлявыми ногами, в короткой юбке, на какой-то миг она показалась двенадцатилетней девочкой-подростком, нарядившейся в материнский костюм и готовой показать язык своей учительнице.
– Можно мне удалиться теперь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66