Время от времени он берет мою руку. Говорим меньше, подолгу смотрим друг другу в глаза.
Я опять еду одна домой, когда на улице уже рассвело. Опять он машет мне рукой на прощание. Но перед тем, как мне сесть в машину, мы целуемся. Я становлюсь на цыпочки, обнимаю его за шею, целую в губы и почти теряю сознание от упоения.
– Тебе, правда, надо идти? – грустно спрашивает он. Я киваю. Но даю ему свой телефон. Только я прихожу домой, как он уже звонит.
– Можно прийти к тебе? – Его голос звучит еще глуше, чем обычно.
– Где ты?
– Наверху в своем номере. Я не могу заснуть. О, малютка, я должен увидеть тебя. – Он говорит медленно, тягуче, с тем хрипловатым эротическим тембром, который сводит меня с ума. И почему, черт подери, я не осталась у него? Может мне это кто-нибудь объяснить? Я знаю, что этот мужчина хорош для меня. Моя интуиция совершенно четко подсказывает мне это. Для чего строить из себя неприступную белую богиню? Потому что у него другой цвет кожи?
Я лежу, вытянувшись на своем диване и прижав трубку к уху.
– Ты одна? – спрашивает Проспер, с трудом уняв дрожь в голосе.
– Да. Совсем одна. – У меня на глаза наворачиваются слезы. Я настолько одинока, неудовлетворена, разочарована, как еще никогда в своей жизни. Я самый одинокий человек на земле. Три месяца без любви! Крупные слезы катятся по моим щекам.
– Ты плачешь, Офелия?
– Нет, – всхлипываю я.
– Ты устала? Хочешь спать?
– Нет, нет!
– Хорошо, через десять минут я буду у тебя. Где ты живешь? – Я колеблюсь одно мгновение. В этой квартире у меня еще не был ни один мужчина. Надо ли приглашать его сюда?
– Офелия! Ты меня слышишь? Я записываю. Как называется твоя улица?
Я набираю воздуха в легкие и диктую ему свой адрес.
Глава 14
Это была самая прекрасная ночь в моей жизни.
Из целого моря других ночей она выдается как купающаяся в солнечных лучах горная вершина из облаков. Собственно говоря, я считала, что знаю все о любви и страсти в свои сорок один год и со своими сорока тремя любовниками (не считая парижских), и казалась сама себе экспертом. Но век живи – век учись.
Встреча с Тристрамом в день моего тридцатилетия открыла новую эру. Долгое время я полагала, что ничто не сможет превзойти тот мой опыт. Но Проспер Дэвис подарил мне еще один звездный час, подняв меня на целую ступень выше. С ним я испытала вершину того, что мужчина и женщина могут дать друг другу: полный экстаз! Но не буду забегать вперед, все по порядку.
Положив трубку, я соображаю, что у меня очень мало времени. В шесть утра Париж пуст, и чтобы добраться от Порт-Мэйо до Пантеона, нужно максимум двадцать минут. Слишком мало времени, чтобы принять ванну или всерьез заняться туалетом. Поэтому я быстро мою тактически важные места (между пальцами на ногах, между ног и под мышками), кладу чистые пушистые полотенца и новое, гвоздичное мыло и как раз успеваю застелить постель свежим бельем, самым красивым, какое только обнаруживаю в шкафах моего оперного директора. Бледно-розовое, из мягкого, блестящего шелкового сатина. На подушках широкие плиссированные края, простыни украшены по периметру вышивкой.
Управившись, я разглаживаю покрывало и бросаю взгляд на роскошный балдахин из индийских тканей. Когда я спала здесь в первый раз, я грезила о романтических приключениях. И что произошло? Ничего. И наконец сегодня, три месяца спустя, большая французская кровать будет освящена! Кто бы мог подумать, что на это потребуется так много времени?
Я задергиваю тяжелые шторы, наношу капельку розового масла за уши и босиком возвращаюсь в салон. Вот уже раздается звонок в дверь. Проспер! Он уже здесь! Сердце колотится, в животе колет, силы покидают меня, я не в состоянии сделать ни шага. Опять раздается звонок, долгий, настойчивый, еще один.
– Офелия, – слышу я его низкий голос, – это я. Открой!
Голос возвращает меня к жизни. Я мчусь к двери, открываю, и вот он уже стоит передо мной, темнокожий исполин, в легком смущении. Еще красивее, еще элегантнее, чем на концерте. Он переоделся, на нем светлый льняной костюм, свежая рубашка в красную полоску, а вместо галстука – красный шейный платок. На мне только белый махровый халат. Все равно меня скоро разденут!
– Извини, – говорит Проспер, – все-таки вышло дольше, чем десять минут.
– Ничего. Заходи!
– Это твоя квартира? – удивленно спрашивает он. – Потрясающе! – Он проходит через салон, открывает концертный рояль, берет несколько аккордов. – Хорошее пианино. Ты играешь?
– К сожалению, нет. – Я все еще стою у двери и завороженно наблюдаю за ним. Это действительно самый красивый мужчина в моей жизни. Он оборачивается и быстрыми шагами подходит ко мне.
– О, малютка! – Он берет мое лицо в свои руки, нежно смотрит на меня, прикасается своим лбом к моему и находит губами мой рот. Долгий, бесконечный, жаркий поцелуй.
У него мягкие, чувственные губы, по-детски нежные.
– Офелия, – он берет обе мои руки и смотрит на меня долгим взглядом, – ты сердишься, что я пришел?
– Нет! Я рада! Ты голоден? – Глупый вопрос. – Или, может, хочешь выпить?
– Нет, спасибо, – его взгляд скользит вниз по мне, – этого мне достаточно. – Мой халат от страстного поцелуя распахнулся, обнажив грудь. Я сбрасываю его на пол, теперь все правильно. Я нисколько не стесняюсь. Стою перед ним обнаженная и с улыбкой говорю:
– Если этого достаточно, я покажу тебе свою спальню.
Через несколько секунд мы уже лежим на широкой постели. У Проспера дивное тело. Сильное, крепкое, мускулистое, но с нежной, бархатистой кожей. Он держит меня в своих объятиях, и мы долго лежим неподвижно рядом. Мне нравятся его сильные руки, его густо заросшая грудь. Только волосы на голове немного пугают поначалу. Они жесткие, как проволока, и чужие. С опаской провожу по ним рукой. Он это сразу чувствует.
– У тебя уже был черный любовник? – спрашивает он и внимательно смотрит на меня.
– Нет. Еще не было. А у тебя? Ты знаешь много белых женщин?
– Только белых. Моя мать белая, она датчанка. У меня две кузины в Копенгагене, такие же белые, как ты.
– Чем занимается твоя мать?
– Она фотограф, весьма преуспевающий.
– А твой отец?
– Преподаватель истории религии. Методист. Но живут они порознь: он в Филадельфии, она в Бостоне.
– Ты их любишь?
– Очень. Мы часто видимся. – Он улыбается мне и начинает нежно гладить. – Какая у тебя красивая, крепкая грудь, – говорит он и кладет на нее свою голову. – Ты и не представляешь себе, ты просто спасла меня. Я несколько недель был один. Я был так одинок, думал, что умру!
Мы лежим, тесно обнявшись. Моя светлая кожа мерцает, как слоновая кость, на его мощном золотисто-коричневом теле. Я словно лилия, а он великолепное тропическое дерево. Мне вспоминаются фрески с острова Крит, изображающие прелестных белых женщин и их горделивых коричневых мужчин.
– Ты никогда не бываешь на солнце, – замечает Проспер, – это хорошо. – Через какое-то время спрашивает: – У тебя есть свеча? Свечи так романтичны.
Я с улыбкой встаю и приношу из столовой большой серебряный подсвечник с пятью голубыми свечами из душистого пчелиного воска. Я зажигаю их и ставлю рядом с кроватью.
– Красиво, – вырывается у него вздох из глубины души. – О беби, давай любить друг друга! – Он гладит мои волосы и приступает к делу.
У Проспера Дэвиса прирожденный талант. Он овладевает мною медленно, кусочек за кусочком, сантиметр за сантиметром. Опершись на локти, любуется мною, наклоняется потом вперед и размеренно целует меня, спускаясь от шеи вниз. Я чувствую его губы, его язык, его дыхание. Я исхожу от желания! Мне то жарко, то холодно, я хочу этого мужчину!
Однако он не торопится. Спокойно берет в руку мои ноги и целует каждый пальчик. Я схожу с ума! Я хочу почувствовать его в себе!
– Поцелуй меня сюда, – говорю я и показываю на свой рот. Он смеется и, притянув меня к себе, находит мои губы и покрывает меня поцелуями. Я едва дышу, у меня замирает сердце. Я видела его член, и он показался мне гигантским. Слишком велик для меня, во всяком случае, слишком велик для того предохранительного средства, которое я (если быть честной) купила вчера. Или, может, все-таки попробовать? Почему бы и нет?
– Дорогой, – говорю я нерешительно, – я не знаю, любишь ты это или нет, но, если тебе все равно, не могли бы мы…
– Конечно! – Он понимает с полуслова. – Давай сюда. – Протягивает руку и берет у меня свернутую резиновую штучку. Передо мной он не стесняется. Между нами все ясно. Но происходит то, чего я боялась. Проспер слишком крупного телосложения. Его украшение длинное, толстое, изогнутое и, конечно, обрезанное, как у большинства американцев, родившихся после второй мировой войны. И как мы ни стараемся (сначала он, потом оба вместе), упрятать предмет нам не удается! Колпачки слишком маленькие. Два рвутся сразу, третий никак не налезает, и я раздосадованно швыряю их на пол.
– Знаешь что? – решает наконец Проспер и целует меня в губы. – Я здоров и могу вынуть. Не беспокойся! – Потом он ложится сзади меня и мягко входит. Фантастика! Медленно и осторожно, чтобы не причинить мне боли своим большим членом. Не слишком глубоко, именно так, чтобы задеть изнутри мое самое чувствительное место.
– О-о-о! – Он страстно стонет, обхватывает меня обеими руками, прижимает к себе, и я подчиняюсь его воле, утопаю в его тепле, чувствую вокруг себя его большое темное тело. Ощущения совершенно новые, но я ждала этого всю свою жизнь. Мы занимаемся любовью целых два часа.
Самое главное: мужчина-исполин нежен, как дитя. Он движется легко, мягко, размеренно. Он гибок. Даже Тристрам в такой степени не подстраивался под меня. Он любит так же хорошо, как играет. Моя интуиция не подвела меня. Это мужчина, который либо делает что-то хорошо, либо не делает вовсе. И который ничего не делает впопыхах. Это мой мужчина!
Какое блаженство! Мои мышцы внизу сокращаются. Что сейчас произойдет? Он потеряет над собою контроль? Нет. Проспер не убыстряет темп. Но я ощущаю его горячее дыхание у своего уха.
– Кончи, беби! Кончи! – Я смогу с ним кончить. Я уверена в этом и Проспер тоже.
Вот он начинает ласкать меня. Нежно, медленно, на нужном месте. И вдруг я вижу разноцветные огни, слышу несуществующие звуки. Иногда, незадолго до оргазма, перед моими глазами прокручиваются целые цветные фильмы. На этот раз у меня странное видение. Мы занимаемся сексом в шумном, ярко освещенном павильоне с игральными автоматами. Мое тело превращается в белую машину. У Проспера в руке рычаг. Каждый удар – попадание! Серебряный шарик взлетает наверх, зажигает разноцветные лампочки, скатывается вниз и снова посылается вверх.
Каждый удар – попадание! Все время вспыхивают новые лампочки. Я дрожу от вожделения. Мерцаю под стеклом. Подрагиваю и сияю. Сверкают красные, желтые, синие цифры. Каждый удар – попадание! Уже горят все самые важные цифры. Я вся состою из ослепительного света. Пора. Еще один-единственный удар. Последний серебряный шарик взвивается вверх! Цель достигнута!
Свершилось! О, дорогой! Я растворяюсь в фейерверке. Взрываются краски, по моим венам разлетаются искры, в кончиках пальцев покалывает, в ушах звенит. В полуобморочном состоянии я погружаюсь в море наслаждения.
– Ты кончила, ангел мой?
– Да! Да! Да!
– Мне надо вынимать! – выдыхает Проспер прерывающимся голосом.
– Нет! Кончай, любимый, кончай!
Голубые свечи почти догорели и пахнут воском. Проспер переворачивается на спину, не отделяясь от меня и увлекая меня наверх. Я лежу на его животе, мои плечи покоятся на его груди, он держит меня в своих объятиях.
Теперь начинается самое прекрасное. Вознаграждение!
Я люблю эти последние мгновения перед мужским оргазмом. Движения становятся иными. Честнее, жестче! Теперь, когда ему не надо больше сдерживаться, когда он может думать только о себе, о своем удовольствии, прорывается стихия.
В первый раз он вонзается в меня на всю глубину. Этот темный член непомерных размеров, внушавший мне сначала страх, вдруг заполняет меня всю целиком. Но мне не больно! Я раскрыта, растворена, принимаю его на всю длину, он пронзает меня до самого сердца, открывает последнюю, сокровенную дверь. Еще один удар! Последний! Самый прекрасный!
– Ай лав ю, беби! – Он у цели!
Темнокожий исполин вздымается, стонет и начинает конвульсивно подергиваться во мне. Это фантастика! Потрясающе! Это столь же волнующе, как мое собственное рождение. Потом мы долго лежим неподвижно, счастливые, расслабленные, удовлетворенные, изнеможенные.
Проспер прижимается носом к моей шее и нежно целует меня в ухо. Все еще слитые друг с другом, мы засыпаем.
Незадолго до полудня мы просыпаемся. В комнате темно.
– Сколько времени? – Проспер ищет свои часы. – О, господи! Мне надо вернуться в отель. В два за нами заедут. Мы поедем на студию куда-то за город, записываться на пластинку. – Он выпрыгивает из постели. – Что ты делаешь сегодня вечером?
– Ничего. – Я зеваю и уютно потягиваюсь.
– У нас сегодня нет концерта. Пойдем куда-нибудь поедим? Я зайду за тобой. Допустим, в восемь? Хорошо. В восемь я тут. Если задержусь, позвоню. Но приду в любом случае. Жди меня, моя ненаглядная девочка!
– Что мне надеть? У тебя есть какие-нибудь пожелания?
– Что-нибудь обтягивающее. У тебя такая красивая фигура!
– Не слишком рельефная?
– Рельефная? – Он смеется. – Ну что ты! По мне так ты могла бы прибавить десять кило. Чем больше рельефа, тем лучше!
Голая провожаю Проспера до двери, потом сплю дальше. Встаю только в пять, завариваю себе чашку великолепного чая и с наслаждением выпиваю ее у открытого окна в своей большой, обшитой деревом кухне. Я не испытываю ни малейшего желания выходить из дома, чтобы очутиться среди людей. Беспокойство, мучившее меня со дня нападения, ушло от меня. Навсегда. Я выздоровела.
Мою голову, долго принимаю ванну и, лежа в теплой воде, радостно вспоминаю подробности прошлой ночи. Благослови господь всех музыкантов, они спасают людей от гибели. Еще в Канаде один кларнетист оказал мне неоценимую услугу, хотя музыканты, играющие на духовых инструментах, в подметки не годятся играющим на смычковых.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39