Куинн сидела рядом, прижимая к себе чертову собаку, и безумное желание быть ближе к ней, чувствовать ее тепло все возрастало. Ник считал, что для него лучше, когда у Куинн есть мужчина. В таких случаях она была недосягаема для него и он лишь изредка вспоминал о ней. И только в те времена, когда у Куинн никого не было, Ник ощущал тревогу, но, хвала Всевышнему, такое случалось редко, потому что Куинн не была ветреницей…
— Ты чего притих? — спросила Куинн. — Оттого, что не хочешь этого делать?
— Я хочу, чтобы ты была счастлива и не оставалась в одиночестве.
— Я не останусь в одиночестве. — Голос Куинн звучал чуть удивленно и слегка дрожал от переполнявших ее чувств. — Я никогда не бываю одна. Меня всегда окружает множество людей.
— Я имею в виду мужчину.
— Мне не нужен мужчина. — Куинн отвернулась и посмотрела в окошко. — Особенно такой, который ворует мою собаку.
— Это точно. — Ник затормозил на подъездной дорожке у дома Куинн. — Собака останется в грузовике, — сказал он, и Куинн в последний раз обняла Кэти. Собака укоризненно посмотрела им вслед, казалось, желая сказать: «А я? Кто позаботится обо мне?»
Ник демонстративно игнорировал ее.
Поднявшись наверх, он понял, что Куинн сказала правду и собирается забрать совсем немного вещей, поэтому все, кроме ее одежды, они погрузили в кузов менее чем за полчаса.
— И все? — спросил Ник. — Ты ничего больше не хочешь взять?
— Я чувствую себя виноватой уже оттого, что ухожу от него, — ответила Куинн. — Видишь ли, Билл украл мою собаку и я вынуждена уйти, но не намерена оставлять его без мебели. Остальные пожитки моей семье не так уж и нужны. Все старье приобретено на гаражных распродажах, новые вещи куплены Биллом, и я ненавижу их. Я разложу одежду по мешкам для мусора, и на этом можно покончить. Кэти не замерзнет в кабине?
Собака нетерпеливо выглядывала в заднее окошко грузовика, прижавшись лапами к стеклу. Для такой крысы она была на редкость сообразительна.
— Все в порядке. Давай-ка займемся твоей одеждой.
— Я очень благодарна тебе, Ник.
— Давай займемся твоей одеждой.
Ник поднялся следом за Куинн и тут же понял, что совершил ошибку. Пока она складывала в мешки платья, все было хорошо. Но потом, когда выдвинула ящики и начала охапками вытаскивать оттуда шелковое белье самых буйных расцветок и фантастических рисунков — ярко-голубое, розовое и светло-золотистое, в мелкий и крупный горошек, под зебру и леопарда, — Ник помимо своей воли начал представлять, как все эти цвета должны выглядеть на фоне ее бледно-медовой кожи, весь этот шелк, облегающий округлости ее тела, тепло которого Ник ощутил, когда Куинн обнимала его.
— Я отнесу это вниз, — сказал он, как только Куинн занялась ночными рубашками, и, схватив два мешка, бегом спустился по лестнице и швырнул их в кузов. Потом он стоял на холоде, пытаясь собраться с мыслями и понять, что с ним происходит. Кэти с упреком взирала на него из кабины.
Куинн — его друг, и ничего более.
Да, она самый близкий его друг, если не считать Макса, и он любит ее — любит по-дружески, но и только. Откуда взялись эти похотливые мысли? Должно быть, он сходит с ума.
«И это не впервые», — сказал себе Ник, вспомнив о том, как девятнадцать лет назад они с Зоей вернулись в родной город, поскольку их семейная жизнь окончательно разладилась. За три месяца, минувшие со времени свадьбы, они осознали, что их единственная сходная черта — вспыльчивость. Но в эти же три месяца Куинн сильно изменилась. Когда Ник уезжал, это была застенчивая семнадцатилетняя девчонка в голубом шифоновом платье подружки невесты. Она сделала все, чтобы спасти положение, когда ее сестра «передумала» на полпути к алтарю. «Я все улажу», — сказала Куинн, и все уладила, пока Ник сидел, кипя от злости и раздумывая, а хочется ли ему в самом деле жениться на Зое. Но когда он вернулся три месяца спустя, Куинн выскочила из машины в шортах и облегающей майке и обняла сестру. Зоя бросилась ей на шею с еще большей радостью — и у Ника отпала челюсть. Изумленный, стыдясь своего вожделения, он таращился на Куинн, которая со смехом покачивала Зою из стороны в сторону, такая округлившаяся, уверенная в себе, счастливая и чертовски соблазнительная. «Проклятие, я выбрал не ту сестру!» — подумал он тогда с пылкостью девятнадцатилетнего юнца.
Едва Зоя оглянулась и перехватила его взгляд, Ник отвернулся к машине и начал вытаскивать вещи. Вечером того же дня Зоя притиснула его спиной к белому металлическому шкафу на кухне матери и, приставив разделочный нож к горлу, сказала: «Ей шестнадцать лет, сукин ты сын».
При воспоминании об этом Ник поморщился. Господи, Куинн всего шестнадцать лет, а он раздевает ее взглядом. Но тогда ему было девятнадцать, и с тех пор он изменился.
Ник представил себе Куинн в том золотом леопардовом лифчике, который она запихнула в мешок. Да, он повзрослел.
«Если ты изменишь мне, Ник Зейглер, — сказала тогда Зоя, — я всего лишь перееду тебя машиной. Но если ты хотя бы прикоснешься к моей сестре, я выпущу тебе кишки маникюрными ножницами, а уж затем перееду машиной». И поскольку Зоя никогда не бросала слов на ветер, Ник вообще перестал смотреть на Куинн. В ту пору его брак пришел в плачевное состояние — не хватало только Куинн и маникюрных ножниц. Еще через три месяца Зоя бросила Ника, к его громадному облегчению. Это несколько удивило Ника, но за четыре года армейской службы он совершенно забыл о Зое, о Куинн и о Тиббете, а солдатское жалованье дало ему возможность окончить бизнес-колледж. Вторым предметом у него была английская поэзия, убойное средство для улещивания девиц. Именно благодаря девицам он легко запихнул сестер Маккензи в самый дальний уголок своего сознания. К тому времени, когда Ник вернулся домой, Куинн уже преподавала прикладные искусства, встречалась с хорошим парнем Грегом (как бишь его фамилия?), и этого оказалось достаточно, покуда Ник продолжал читать Донна и Марвелла удивленным, но очарованным тиббетским женщинам. Маникюрные ножницы постепенно отошли в область смутных воспоминаний.
Его мысли вернулись к Куинн в леопардовом лифчике. Почему-то Нику казалось, что Билл воспримет известие о ее уходе с куда меньшим облегчением, нежели то, которое принес ему развод с Зоей.
Это уж точно.
Куинн вынула из ящика лист писчей бумаги и уселась за обеденный стол.
«Дорогой Билл», — написала она.
Что дальше? Да, она сердится на Билла из-за собаки, но он заслуживает того, чтобы ему оставили записку. После двух лет совместной жизни он определенно заслуживает того, чтобы ему оставили записку.
«Я ухожу от тебя».
Замечательно. Сразу к делу.
«Не только из-за Кэти…»
Не только, но в основном. Билл забрал ее собаку, словно желания Куинн ничего не значат. Он рассчитывал, что Куинн «одумается». Он совсем ее не знает.
«…но то, что случилось с Кэти, заставило меня осознать, что мы совсем не знаем друг друга».
Возможно, это ее вина. Она ни разу не заставила Билла по-настоящему посмотреть на себя, ни разу не заявила «я не согласна», ни разу не сказала «я хочу собаку» и лишь раздавала людям всех собак, которых подбирала на улице. Куинн не может оставаться с Биллом, ни в коем случае не может оставаться с ним после живодерни, но не должна делать гадости, ожесточаться и создавать трудности им обоим.
«Я одна виновата в том, что не была откровенна с тобой, но теперь я вижу, что мы совершенно разные люди и нам никогда не ужиться».
Разумные, взвешенные слова. В сущности, сказать было больше нечего, и Куинн черкнула в конце:
«Я переезжаю к родителям и буду там до тех пор, пока не найду себе жилье. Позже приеду за своими книгами и тогда верну тебе ключ».
Подчиняясь привычке, она едва не приписала: «С любовью. Куинн», — но передумала. Она не любит Билла. И никогда не любила. Он нравился ей настолько, чтобы не уходить от него, и не внушал ей неприязни, побуждающей уйти. Как печально.
Поэтому она просто подписалась «Куинн» и спустилась по лестнице к Нику и Кэти, ощущая легкую вину, но в основном облегчение оттого, что эта часть ее жизни полностью и окончательно осталась в прошлом.
Ник помог Куинн выгрузить ее мебель в гараже семьи Маккензи и вопреки здравому смыслу остался в доме выпить пива и составить ей компанию, пока не приедут родители.
— Они могут вернуться в любую минуту, — сказала Куинн и попросила Ника задержаться. — Жду не дождусь, когда обо всем им расскажу.
— Они огорчатся? — Ник последовал за Куинн в кухню, стараясь не опускать глаза. Джинсы слишком плотно облегали ее бедра. Раньше он этого не замечал, но джинсы определенно слишком тесные. Просто удивительно, что мальчишки на улицах не свистят ей вслед.
— Да, они привыкли видеть меня с Биллом. — Куинн опустила на пол кухни последний мешок, и Кэти, посапывая, обнюхала его, как и остальные восемь, явно подозревая, что в них заключена какая-то угроза. — Я даже не уверена, что родители заметят меня без него. Кажется, с некоторых пор меня вообще никто не видит. Никто не видит настоящую меня.
В это мгновение Ник доставал пиво из холодильника. Он на секунду замер, потом вскрыл бутылку и захлопнул дверцу, подтолкнув ее плечом.
— Даже слышать об этом не хочу, — сказал он.
Куинн облокотилась о стойку так, что розовый свитер туго натянулся на ее груди, и сердито посмотрела на Ника:
— Убеждена, ты всю жизнь думал обо мне как о сестре Зои либо о чьей-нибудь подружке.
Ник покачал головой.
— Чепуха, и ты прекрасно об этом знаешь.
Сам он отлично знал, что это далеко не чепуха, но ему совсем не хотелось об этом размышлять.
— Все обстояло иначе, пока рядом была Зоя. — Куинн протиснулась мимо него к холодильнику. — Я еще могу понять, что в присутствии Зои меня никто не замечал…
Настоящий джентльмен не преминул бы заверить ее, что она ошибается, хотя это была истинная правда. Зоя была на редкость хороша собой, незаурядна; ее маленькое лицо обрамляла буйная грива кудрявых, ниспадавших на плечи волос столь темного рыжего цвета, что на солнце они казались почти черными.
— Со временем я привыкла к этому, — продолжала Куинн, вынимая из холодильника пиво. — Но надеялась, что рядом с мужчинами не буду столь незаметной.
Откупорив бутылку, она поднесла ее к губам. Ник смотрел на изгиб ее шеи, на то, как двигались мускулы по мере того, как Куинн запрокидывала голову. Он старался не опускать глаза к округлостям, обтянутым розовым свитером. Волосы Куинн ниспадали книзу тем самым мягким колоколом, который она носила с пятнадцатилетнего возраста. У нее совсем прямые волосы, думал Ник, стараясь отвлечься от мыслей об округлостях. Ровный поток шелковистых медно-золотистых волос, текущих словно вода между его пальцами…
— Не знаю, как другие, но я тебя замечал, — сказал Ник. — Послушай, мне пора идти.
— Ты еще не допил пиво, — отозвалась Куинн. — Но я поняла намек и перестану хныкать.
В сопровождении Кэти, беспокойно семенившей рядом, она удалилась из кухни сквозь широкую сводчатую дверь в тесную сумрачную гостиную и обошла вокруг огромной красной тахты, которая стояла напротив арки, сколько себя помнил Ник. «Представляешь? — сказала ему Зоя, когда они учились в старших классах. — Моя матушка купила кроваво-красную лежанку. Неужели у тебя не возникает желания потрахаться всякий раз, когда ты видишь ее?» Тогда Нику было восемнадцать, и ему хотелось оттрахать кого угодно, когда угодно и при взгляде на что угодно. В ту пору это был праздный вопрос, но теперь он вновь лишил Ника покоя, поскольку в это мгновение Куинн разлеглась посреди тахты. Розовый свитер, медные волосы и алая обивка излучали такой жар, что Ник ощутил его даже на расстоянии.
«Сваливай отсюда», — велел он себе, но Куинн повернула голову на подушке, улыбнулась ему.
— Я больше не буду хныкать. Правда. И очень благодарна за то, что ты помог мне переехать. Прости, что показала себя такой занудой.
Свет из кухни поблескивал на ее волосах.
— Твоей матушке следовало бы сменить обстановку, — сказал Ник и, подойдя к тахте, уселся рядом с Куинн.
— Моей матушке следовало бы сделать очень многое. — Куинн подвинулась, освобождая место для Ника. Кэти тем временем беспокойно суетилась у ее ног. — Например, зажить настоящей жизнью. Думаю, это одна из причин, по которым я оставила у себя Кэти… — Она улыбнулась собаке, но ее улыбка тотчас увяла, — …и ушла от Билла. Я бы не хотела на склоне лет уподобиться своей матери — разъезжать вместе с лучшей подругой по гаражным распродажам и иметь мужа, который предпочитает смотреть в телевизор, а не на меня — а ведь именно этим закончился бы мой брак с Биллом. Мне нужно гораздо больше. Радость. Страсть.
Ник облокотился о подушки, положив руку на край тахты, но не прикасаясь к Куинн — это не привело бы ни к чему хорошему, так далеко заходить не следовало, — и смотрел, как в такт словам ее мягкие губы раздвигаются и смыкаются вновь. Он почувствовал, как учащается его дыхание. «Это глупо, смывайся отсюда», — снова сказал себе Ник и постарался отделаться от мыслей о губах Куинн в тот самый миг, когда она говорила:
— Я хочу стать другой, новой, заметной. Хочу стать Зоей.
— Пожалуй, эту часть можно пропустить, — пробормотал Ник.
— Думаю, Кэти явилась мне как знамение. Понимаешь, будто сама судьба велела мне зажить настоящей жизнью. — Куинн опять улыбнулась и добавила: — С судьбой не поспоришь..
Ник вновь потерял нить разговора. Он всегда ощущал тепло Куинн, пронизывающее все, что ее окружало, но в течение двадцати лет это тепло представлялось Нику чем-то вроде ласки домашнего животного, смышленого и совершенно безвредного. Но теперь, когда ее губы улыбаются так чувственно…
— Ник? — Куинн чуть подалась вперед, и ее волосы упали на спинку тахты. — Ты хорошо себя чувствуешь?
Ее голос доносился откуда-то издалека. Стоило Нику шевельнуть пальцем, и он прикоснулся бы к ней. Всего лишь пальцем. Легкое движение — и пряди ее волос скользнут, словно шелк, прохладные и гладкие. У Ника перехватило дыхание.
Глаза Куинн расширились, и Ник вдруг поймал себя — нет, они оба поймали себя на том, что смотрят друг на друга не отрываясь, долго, слишком долго, словно загипнотизированные.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40