– Дорогая, ты меня слышишь?
Она чувствовала такую слабость, так была сбита с толку. Попыталась поднять голову, но каждое движение требовало таких огромных усилий, а у нее совсем не было сил… нет, она не может шевельнуться. Тамара повела глазами – это тоже потребовало огромных усилий, – стараясь охватить взглядом как можно больше всего. Но все вокруг было погружено во мрак и окутано серым туманом. Она слышала… голоса. Нет, это был один голос – далекий, искаженный и бессвязный. Именно он проникал все глубже и глубже в ее сон, этот голос и чье-то прикосновение.
Она заставила себя сосредоточиться, пытаясь разогнать туман, но он стал только гуще и переместился в сторону, приняв неясные очертания какого-то лица наподобие тех, что представляют себе дети, когда смотрят на облака.
Губы ее слегка приоткрылись, но почти не шевельнулись.
– Дэ…ни? – еле слышным шепотом скорее выдохнула, чем проговорила она.
– Да, Тамара, дорогая моя. Это я. – Его голос звучал приглушенно, как сквозь подушку. Она скорее почувствовала, чем расслышала его. Почему он говорит так тихо?
– Дэ…ни, – с огромным усилием повторила Тамара, на этот раз чуть громче.
Говорить было так трудно! Губы отказывались переводить в слова мысли, которые возникали в ее сознании. Каждый вздох давался с таким трудом. «Где я? Почему я не могу шевельнуться? Откуда этот туман? Что со мной случилось?»
– Слава Богу, Тамара. – На этот раз Дэни говорил более отчетливо. – Ох, слава Богу.
Она почувствовала, как он поднял ее руку и поднес ее к… да, к своим губам. Она попыталась улыбнуться, но тщетно.
И все же это было какое-то подобие улыбки, и Дэни сразу это понял. Ему захотелось прыгать от радости.
– Не волнуйся, любимая. Все в порядке, – сказал он, слезы катились по его щекам. – Доктор Саперштейн говорит, что ты скоро поправишься. Самое страшное уже позади. Благодарю тебя, Господи!
Она устала. Так устала! Усталость навалилась на нее. Такая страшная усталость. Какие тяжелые веки…
Еще одна мысль мелькнула в голове, и на этот раз она ухватила ее прежде, чем та исчезла.
– Ребенок.
– С ребенком все прекрасно, дорогая! Просто прекрасно! – Слова Дэни обрушились на нее таким неудержимым потоком, что большая их часть пронеслась мимо, слившись во что-то совершенно неразборчивое. – Как мы и хотели, дорогая. Девочка. – Он вновь сжал ее пальцы. – Конечно, она родилась раньше срока, но не сдается. Такая стойкая. Такая выносливая. Совсем как ты.
Тамара пристально смотрела на него, досадуя на то, что его черты вновь задвигались, превращаясь в расплывчатое облако. Ей так хотелось, чтобы кто-нибудь помешал ветру разорвать это облако на маленькие клочки.
– Д-девочка? – прошептала она.
– Да, девочка!
– Н-не умерла?
– Нет, дорогая, нет. Она очень даже жива! Как только ты немного окрепнешь, я принесу ее тебе, чтобы ты смогла ее подержать! Доктору Саперштейну пришлось… Не важно.
Он едва не сказал: «Оперировать тебя… Он практически вырезал ее из тебя, потому что твое чрево было пробито пулей».
– Она великолепна, дорогая, – продолжал Дэни, – настоящий ангелочек. Правда, с темными волосами.
– Темными?
Он кивнул, расплываясь от радости в улыбке, а слезы по-прежнему катились у него из глаз.
– Черными как смоль – хотя, конечно, они еще совсем коротенькие.
Тамара больше не могла удерживать открытыми веки. Они были такими тяжелыми… ох, такими тяжелыми. И туман снова сменился тьмой, а его слова ускользали от нее, и она не могла их поймать. Она попыталась вспомнить, что именно он ей сказал, но слова уже улетучились.
Но теперь ее сон был спокойным. И на губах застыла улыбка Моны Лизы.
Дэни почувствовал чью-то руку на своем плече. Он поднял голову. Это был доктор Саперштейн.
– Ваши пять минут истекли.
Дэни осторожно опустил Тамарину руку и прикрыл ее простыней.
– С ней все будет в порядке, – с нежностью произнес он. – Правда? – Вглядываясь в лицо доктора, он искал подтверждения своим словам.
Доктор Саперштейн кивнул.
– Да, с ней все будет в порядке. – Он похлопал Дэни по спине. – А теперь давайте пройдем в другую комнату. Вам пора уделить немного внимания и своей дочери.
Неожиданно в голове у Дэни мелькнула страшная мысль.
– Доктор, это же не сон, правда? Доктор Саперштейн рассмеялся.
– Надеюсь, что нет, потому что если это сон, то, значит, он снится нам обоим.
– Знаете, что я вам скажу, доктор? Доктор покачал головой.
– Вы прекрасны! – Обхватив двумя руками голову доктора, Дэни притянул его к себе и звучно поцеловал в губы. – Я вас люблю! – И танцующей походкой вышел из комнаты.
В жизни бывают дни, когда ничто плохое просто не может произойти.
ИНТЕРЛЮДИЯ:
1956
Год 1946-й ознаменовал собой новую эру для Ближнего Востока. И евреи, и арабы восстали против гнета Британии, и с обеих сторон последовали вспышки насилия и терроризма. Не сумев остановить кровопролития, Великобритания в конце концов обратилась за помощью к Организации Объединенных Наций.
В 1948 году, когда британские силы были выведены из Палестины, Давид Бен-Гурион объявил о рождении независимого государства Израиль. Это объявление вызвало самую крупную вспышку насилия на Ближнем Востоке. На следующий день после провозглашения Израиля арабские силы, которые с самого начала выступали против решения ООН, вторглись в Израиль и вскоре захватили Иерусалим, угрожая сбросить евреев в море.
Непродолжительная, но кровопролитная война, последовавшая за вторжением, стала чудом современной истории. Вопреки здравому смыслу, евреи выбили арабов сначала из Иерусалима, затем Тель-Авива, Хайфы, Яффы и Галилеи. И наконец очистили от них пустыню Негев. К1949 году Государство Израиль раскрыло свои объятия для евреев всего мира.
Контруччи и Саллинз «Ближний Восток сегодня: стратегия борьбы с прошлым».
Было начало третьего, когда по салону самолета, принадлежащего авиакомпании «Мидист Эйруэйз», прошла миниатюрная стюардесса, оставляя за собой едва различимый аромат духов «Шанель № 5».
У четырнадцатого ряда она остановилась и перегнулась через два пустых кресла.
– Минут через тридцать будем садиться, – сказала она по-английски с мягким ближневосточным акцентом, одарив белозубой улыбкой сидящего у иллюминатора молодого смуглого брюнета. – Мы потеряли почти сорок пять минут, обходя грозовой фронт. Могу я предложить вам кофе или что-нибудь выпить?
Он кивнул.
– Виски, пожалуйста. Неразбавленное.
Она улыбнулась, на этот раз искренне, и пошла за виски. Брюнет одобрительно посмотрел ей вслед. Грациозно переставляя ножки, обутые в туфельки на низких каблуках, и, легко касаясь накрашенными ногтями спинок кресел, она улыбалась пассажирам профессиональной улыбкой.
Вернувшись, стюардесса подала ему пластиковый стаканчик и небольшую квадратную бумажную салфетку.
– Пожалуйста.
– Благодарю вас. – Он взял у нее стаканчик, не потрудившись воспользоваться откидным столиком.
Она задержалась возле него, полуприсев на подлокотник ближайшего к проходу кресла.
– Вы из какой части Англии? – спросила она.
– Я не англичанин. – Он слегка улыбнулся, обнажив волчьи резцы. – Я – палестинец.
– Ах, вот как. – На лице ее появилось удивленное выражение. – По вашему акценту я приняла вас за англичанина. Она взглянула на стакан, который он держал в руке. – Я могла бы принести вам сок, если хотите.
Пассажир коротко рассмеялся и отпил глоток виски.
– Последние четыре года я провел в Гарвардском университете, а до этого шесть лет учился в Англии. Пока мы не совершили посадку, я могу воспользоваться тем, что мы в воздухе, и выпить виски. – Он взглянул на стакан. – Похоже, мне теперь не часто доведется это делать.
Стюардесса кивнула. Это означало, что он почти наверняка жил не в Бейруте, где было множество ночных клубов и шикарных отелей, готовых предложить сколько угодно спиртного наряду с тысячей других соблазнов.
– Вы собираетесь провести какое-то время в Бейруте? – мягко спросила она, глядя ему в глаза своими темными, подернутыми влагой глазами.
– Боюсь, что нет, – как бы извиняясь, улыбнулся он.
На ее лице вновь появилась дежурная улыбка, но в голосе проскользнуло сожаление:
– Понятно. Ну что ж, если вам что-то понадобится, нажмите кнопку вызова.
Он кивнул, откидывая спинку кресла далеко назад, и принялся потягивать виски. Она сделала попытку поближе познакомиться с ним, а он ее вежливо отклонил. Он внутренне содрогнулся. Несмотря на молодость, женщин у него было более чем достаточно. Они просто кидались на него. Как это сказала ему в Нью-Йорке одна модель? «Черт возьми, Наджиб Аль-Амир, ты слишком красив себе на горе. Единственное, что ты делаешь, это берешь, берешь и берешь, и у тебя никогда не возникает желания отдать!» Он улыбнулся, вспомнив, как она рассвирепела, когда он отказался овладеть ею во второй раз.
Он прикрыл глаза, на какое-то время выбросив женщин из головы.
Почти десять лет минуло с тех нор, как он уехал из Аль-Найяфа, и за все это время лишь однажды побывал на Ближнем Востоке. Это было сразу после того, как он окончил Итон. Сейчас ему казалось, что с тех пор прошла целая вечность.
12 июля 1952 года. День, когда начался весь этот настоящий кошмар.
Он никогда, до самой смерти, не сможет забыть его.
Роковому дню двенадцатого июля предшествовали почти три недели пути в центр пустыни Негев. Пребывая в счастливом неведении относительно того, что ожидало его в будущем, Наджиб ликовал, имея на то все основания. Его народ может гордиться им. Скоро он будет дома, в своей родной деревне, выпускник аристократической английской школы, имеющий на руках в качестве доказательства новенький диплом. Он представлял себе, как его станут передавать из рук в руки, торжественно, с благоговением дотрагиваясь до него, ведь никогда прежде ни один человек из их деревни не проводил в школе столько лет, не говоря уже о такой престижной, как Итон. В честь такого знаменательного события будет устроено большое празднество. Объявят выходные дни; и целую неделю будет продолжаться пир с сочным мясом барашка, музыкой и танцами. Он отсутствовал шесть долгих лет… шесть лет, в течение которых он, самый талантливый сын деревни, получал образование, достойное принца. И они могут им гордиться; он был первым учеником класса. Единственное, что слегка беспокоило его, так это отсутствие – вот уже в течение шести месяцев – писем из своей деревни.
Путешествие по знакомым местам навевало на него приятные воспоминания. Он был весел, хотя и немного устал: стоял июль, один из самых жарких месяцев на Ближнем Востоке, и годы, проведенные в Англии, заставили его почти позабыть палящий, гнетущий зной, нависающий над песчаной пустыней. Теперь, в самой середине лета, он всей своей силой обрушился на него, заставляя обливаться потом, несмотря на традиционно свободный балахон, в который он переоделся.
Ничто не подготовило его к трагедии. Мирные, увитые плющом учебные корпуса Итона защитили его от суровой действительности, какой была жизнь на Ближнем Востоке, предоставили ему убежище от затаившихся опасностей, заставили позабыть о насилии, которое за время его отсутствия вдребезги разрушило спокойствие его родной деревни, когда он в блаженном неведении наслаждался мирной жизнью и учебой.
Воспоминания об этом дне навеки отпечатались в его памяти.
Тишина, стоящая в пустыне, была неестественной даже для иссушенной солнцем Негев. Не слышно ни шевеления, ни даже просто дыхания хотя бы одного живого существа. Под необъятно огромным куполом безоблачного неба и ослепительно белым солнцем сверхъестественная тишина внушала суеверный страх. От этой безмолвной, потусторонней тишины, от которой ему начинали мерещиться побелевшие на солнце кости и картины разрушения, в жилах стыла кровь. Это была та, предвещающая конец, мертвая тишина, что возвещает приближение путника к городу-призраку, давным-давно покинутому даже питающимися падалью жуками и вездесущими мухами.
Выбравшись из автомобиля, взятого напрокат в Хайфе, он лишь недоверчиво смотрел вокруг, не веря собственным глазам, уверенный в том, что они обманывают его. Может быть, зрелище, представшее его взору в этих жарких мерцающих волнах, на самом деле всего лишь мираж?
Но где-то в глубине души Наджиб знал, что это не так, и это вызывало у него дурноту. Он ждал бурной встречи, представляя себе деревню точно такой, какой она была, когда он покидал ее: где все кипело, где гордые смуглолицые мужчины носили свои просторные балахоны, где преждевременно состарившиеся женщины в темных, пропыленных одеждах и платках терпеливо мотыжили поля или готовили национальные кушанья; где дети с визгом играли под высокими, стройными финиковыми пальмами, отяжелевшими от гроздей созревающих плодов; где зеленели покрытые, благодаря орошению, буйной растительностью поля; где было озеро, дающее всему жизнь, со своей отливающей серебром драгоценной водой, ниспосланной им Всемогущим Аллахом, – красивый, цветущий оазис, требующий от всех жизни, заполненной тяжелой работой, но тем не менее хорошей, счастливой жизни.
Но какая-то злая сила пронеслась над ним, кося все на своем пути. Казалось, чума поразила Аль-Найяф.
Роща, где некогда гордо росли финиковые пальмы, превратилась в пустырь с опаленными мертвыми стволами, полностью лишенными плодов и листьев; на месте полей вновь вступила в свои права пустыня. Маленькие аккуратные домики, некогда оживлявшие своим видом оазис, превратились в груды почерневших и изрешеченных пулями булыжников, в развалины – свидетельства разрушения. Обугленный каркас перевернутого автомобиля ржавым памятником отчаяния лежал под нещадно палящим солнцем. Небольшое озеро, некогда питавшее жизнь, полностью пересохло, и его вогнутая чаша была полна волнистой зыбью золотистого песка. Постоянно скрипящее водяное колесо, знакомое ему с раннего детства, молчало – его драгоценная древесина была частично погребена в песке, частично сгорела.
Наджиб заморгал, пытаясь сдержать соленые слезы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56