— Они На этом не остановятся. Вчера мне уже звонили из «Нэшнл инквайр». К полудню новость разнесется по всему Лос-Анджелесу, и тогда… Мы уже не сможем остановить это, Элен, скандал будет разрастаться и в Европе. Вы знаете, что такое европейские журналисты? Если эта история попадет им в руки, они постараются выжать из нее все. Впрочем, от наших тоже можно ждать любой пакости, вы ведь видели, они обещают дать продолжение в следующем номере. Мы должны действовать, Элен, и действовать очень быстро. В первую очередь нам нужно связаться с вашими адвокатами. Пусть они нажмут на все рычаги. Мы должны остановить скандал до того, как жюри примет окончательное решение.
Он замолчал и быстро посмотрел на Элен. Его раскрасневшееся лицо снова сделалось бледным.
— Элен, только не говорите мне, что вы хотите опубликовать ваше заявление. Это равносильно самоубийству… Элен, умоляю вас…
Она, не отвечая, продолжала смотреть на разложенные перед ней газеты. Лицо у нее тоже слегка побледнело, но в остальном она выглядела так же, как всегда. Берни решил, что она не может прийти в себя от потрясения.
— Элен, не надо торопиться, — проговорил он более мягким тоном. — Давайте я налью вам чего-нибудь выпить, и мы еще раз все обсудим. Что вы хотите — виски, бренди?
— Спасибо, я не буду пить. — Элен подняла голову и пристально посмотрела на него. — Берни, многое из того, что здесь написано, — правда, и вы знаете это не хуже меня.
— Многое?! — Берни мгновенно вскипел. — Элен, о чем вы говорите? Ну, положим, один-два факта и впрямь соответствуют действительности, но остальное-то — ложь, клевета, грязная подтасовка! Да-да, вот именно, грязная подтасовка! — горячо повторил он, как будто это выражение могло подтвердить его правоту.
— Нет, Берни, я уверена, что фотография, сделанная в Луизиане, настоящая. Мы действительно жили там некоторое время. Да и то место, куда мы переехали потом, было ненамного лучше. Оно до сих пор существует, Берни, и мне кажется, что следующая статья будет посвящена именно ему. Это трейлерная стоянка недалеко от маленького провинциального городка в Алабаме. Я не сомневаюсь, что журналисты уже добрались до нее и поговорили с людьми, которые меня помнят.
— О боже, — простонал Берни, — трейлерный поселок. Только этого нам не хватало!
— Это мое прошлое, Берни. — Она помолчала. — Все остальное действительно неправда. Моя мать ушла от отца, когда мне было два года. Я жила с ней до самой ее смерти. Отца я больше не видела. Я даже не знала, жив он или умер… Только в морге, когда меня попросили опознать его труп, я наконец поняла, что это он.
Наступила тишина. Берни налил себе еще немного виски и осторожно отпил. В голове у него шумело. Он чувствовал, что если сейчас же не глотнет чего-нибудь покрепче, то окончательно потеряет способность соображать.
— Ну хорошо, — помолчав, хмуро проговорил он, — предположим, мы опубликуем ваше заявление. В конце концов, не обязательно давать его в том виде, в каком вы его продиктовали. Можно кое-что изменить, внести небольшие поправки. Например, написать, что все эти годы вы его искали, что вы хотели ему помочь, что вы простили его, несмотря ни на что… Да, это, пожалуй, пойдет. Хорошо бы добавить еще несколько трогательных подробностей. Вы не помните, как он обращался с вашей матерью? Если бы мы упомянули, что он ее бил, это было бы вполне в духе телесериалов…
— Но не в духе того, о чем мы говорили раньше, Берни.
— Не «мы», Элен, — я, я и эти продажные журналисты. Вы никогда не сочиняли о себе никаких историй.
— Да, но и не отрицала того, о чем писали вы. Хотя могла бы. — Она встала. — Нет, Берни, не надо ничего выдумывать, они все равно на это не клюнут. Я не хочу больше лгать. Опубликуйте мое заявление, и покончим с этим.
— Но, Элен, это невозможно! Если мы напечатаем ваше заявление, они решат, что мы согласны со всем этим бредом про несчастного отца, умирающего перед домом жестокой дочери. Ведь как ни крути, а он действительно умер у ваших ворот. Кто поверит, что вы узнали его только в морге? — Он замолчал и покосился на разбросанные газеты. — А любовники? Что вы будете говорить про этих дурацких любовников? Господи, и откуда они их только выкопали? Пять лет не было ни малейшего намека на любовную связь, и вот, пожалуйста…
Элен посмотрела на него в упор, и Берни смущенно отвел глаза.
— Я не считаю нужным оправдываться, — медленно проговорила она, — мне все равно, что они обо мне пишут, пусть это остается на их совести.
— Элен, это не выход. Подумайте об «Оскаре»…
— Нет, Берни, — твердо ответила она. — Если кто-то считает возможным верить этим сплетням, тем хуже для них. Я просто перестану иметь дело с такими людьми, вот и все.
Голос у нее дрожал, но не от страха и не от потрясения, как он подумал вначале, а от негодования. Берни грустно посмотрел на нее.
— Боюсь, что вы ошибаетесь, Элен, — проговорил он. — Это далеко не все. Это только самое начало.
Он, разумеется, оказался прав. После короткого затишья, длившегося примерно один день, разразилась настоящая буря. Знакомые звонили и отменяли приглашения, не утруждая себя объяснениями и извинениями; журналисты часами дежурили перед воротами виллы, а стоило ей выйти хотя бы ненадолго, окружали ее и забрасывали глупыми вопросами; писатели, еще недавно присылавшие ей свои сценарии с просьбой прочесть и выразить свое мнение, звонили и требовали вернуть их обратно; начинающие продюсеры и подающие надежды режиссеры, умолявшие ее сняться в их фильмах, отворачивались, встречаясь с ней взглядом в ресторане; модельеры, мечтавшие увидеть на ней свои платья, откладывали примерку со дня на день, забывая назвать окончательный срок. Но хуже всего были письма. Элен, которой невыносимо было видеть эти проявления человеческой подлости, чувствовала, что в конце концов могла бы простить все, но только не письма. Она, конечно, и раньше получала анонимные послания — в Голливуде не было актера, который бы их не получал, — но они не шли ни в какое сравнение с тем, что обрушилось на нее сейчас, и не только по содержанию, но и по объему. Поначалу писем было довольно мало, не больше десяти в день, но потом они посыпались как из рога изобилия. Элен и ее секретари кипами швыряли их в огонь, не распечатывая. К сожалению, их не всегда можно было отличить от деловой корреспонденции и писем поклонников, которые тоже продолжали приходить. Внешне многие из них выглядели вполне прилично — в чистых конвертах, аккуратно надписанные, иногда даже напечатанные на машинке. Для того, чтобы выяснить, что они собой представляли, их нужно было раскрыть и хотя бы бегло просмотреть.
А затем появилось продолжение первой статьи. В нем было все: и трейлерная стоянка, и мать, городская проститутка, и дочь, с ранних лет вступившая на ту же дорожку, и сальные воспоминания бывших одноклассников, и ядовитые отзывы Присциллы-Энн, охотно поделившейся с журналистами своим мнением о ее карьере, и безобразные сплетни о ее отношениях с Билли и Недом Калвертом, хотя Элен была уверена, что сам Калверт с журналистами не разговаривал.
Эта статья, разумеется, тоже не прошла незамеченной. Первой откликнулась «Нэшнл инквайр», за ней последовали газеты Франции, Италии и Англии. Каждая старалась перещеголять других, добавляя все новые и новые подробности. Реакция публики была мгновенной — на Элен хлынул новый поток писем.
В письма вкладывали ее фотографии, разорванные, перечеркнутые, с мерзкими подписями и мерзкими вклейками, вырезанными из порнографических открыток. Текст мог быть написан неровным почерком с ужасными грамматическими ошибками или изысканным слогом с безупречной орфографией. Ей желали сгореть в аду, ее обвиняли в том, что она украла чьего-то мужа, ее угрожали убить, описывали, что сделают с ней и ее домашними, когда доберутся до них. Среди авторов были ревностные христианки, которые называли ее нечестивой Иезавелью и Вавилонской блудницей, и мужчины, верившие, что она имела с ними телепатическую сексуальную связь.
Кроме писем, приходили и посылки. В одних были фекалии, тщательно упакованные в ящик, в других — волосы, срезанные со срамных мест. Была даже посылка, адресованная Кэт, и Элен чудом удалось раскрыть ее до того, как Кэт в нее заглянула; внутри лежало двадцать использованных презервативов, аккуратно завернутых в посылочную бумагу.
Это был единственный раз, когда Элен не выдержала и разрыдалась. Она не могла поверить, что люди способны на такую жестокость.
Берни, которому она рассказала об этом эпизоде, попытался ее утешить:
— Не обращайте внимания, Элен. Они ненавидят не вас, а самих себя. Неужели вы не видите, что это просто психи или жалкие неудачники, привыкшие плевать на кумиров, которых они сами же и создали? Знаете что? Забирайте-ка Кэт и уезжайте куда-нибудь на недельку-другую. Это самое лучшее, что вы можете сейчас сделать.
— Уехать? — Элен покачала головой. — Нет, Берни, я не хочу, чтобы они думали, будто я струсила.
— Поймите, Элен, с толпой бороться бесполезно, — мягко возразил Берни. — Со временем все успокоится само собой. Они найдут себе новую жертву и забудут о вас. — Он пожал плечами. — Любой скандал рано или поздно кончается. Но до того, как он кончится, они успеют испортить вам немало крови.
Берни и на этот раз оказался прав. В конце марта какая-то женщина набросилась на Касси в супермаркете, схватила ее за волосы и принялась обзывать старой сводницей. Через несколько дней Кэт, приглашенная на день рождения, вернулась домой в слезах: дети не захотели с ней играть, потому что их родители считали, что ее мама плохая.
Эти события привели Элен в такую ярость, что она в самом деле готова была уехать из Голливуда. Она чувствовала, что начинает ненавидеть этот город. Негодяи! Им было мало ее унижений, они хотели заставить страдать и ее близких.
А через несколько дней, в первую неделю апреля, она получила еще один удар, на этот раз публично, на церемонии вручения «Оскара». Берни, который понимал, что приза ей уже не видать, умолял ее остаться дома и не привлекать к себе внимания. Но она упрямо твердила, что она должна пойти, что она не собирается ни от кого прятаться, и в конце концов настояла на своем. Ей пришлось напрячь всю силу воли, чтобы перенести косые взгляды одних и притворное сочувствие других. Но самое неприятное было потом. «Эллис» получил восемь наград, в том числе за лучший сценарий и за лучшую режиссуру, но ее игра, как и предсказывал Берни, не была отмечена.
Тэд возмущался и упрекал жюри в необъективности, но голос у него был совершенно неискренний.
— Не расстраивайся. — уверенно заключил он, — «Оскар» от тебя никуда не денется. На следующий год мы снимем «Эллис-II», и ты его обязательно получишь.
— Я не расстраиваюсь, Тэд, — ответила она.
Это было правдой. Она сама удивлялась, что не чувствует ни сожаления, ни обиды. Тэд скептически улыбнулся. Он ей, конечно, не поверил.
Если бы не поддержка друзей, Элен, наверное, сломалась бы. К счастью, многие из тех, с кем она прежде работала, остались ей верны. Гомер, Мильтон, Берни Альберг, его жена как могли старались скрасить ей эти тяжелые дни. Люди, которых она почти не знала: сценаристы, режиссеры, актеры и продюсеры — звонили ей и выражали свое сочувствие. Она получила очень теплое и сердечное письмо от Саймона Шера, а Ребекка Стайн не только написала ей, но и пришла сама. Джеймс Гулд преподнес целый ящик шампанского, чтобы она могла, как он выразился, выпить за посрамление клеветников. Стефани Сандрелли прислала букет роз и коротенькую записку, в которой просила Элен не сердиться на нее, заверяла, что очень ее любит и не верит ни одному слову из того, что пишут о ней в газетах. Но еще больше ее поразил Льюис, который позвонил из Сан-Франциско и предложил свою помощь. Элен знала, что он отказался беседовать с журналистами и даже близко не подпускал их к себе. Голос у него был мрачный и напряженный.
— Мне очень жаль, что так получилось, Элен. Если хочешь, я могу вернуться ненадолго, пока все не закончится…
— Спасибо, Льюис, — мягко ответила она. — Я попробую справиться сама. Тебе лучше не впутываться в эту историю.
Наступила пауза. Потом Льюис тихо сказал:
— Я знал, что ты так ответишь. Ну что ж, наверное, ты права. Но если тебе потребуется помощь, помни, что я всегда к твоим услугам.
После этого звонка Элен стало немного легче. К тому же примерно с середины апреля поток писем начал постепенно иссякать. Журналисты нашли новую жертву — актера, уличенного в злоупотреблении наркотиками, и внимание публики переключилось на него.
— Мы выдержали, Элен, мы выдержали! — твердила Касси. — Скоро все наладится, вот увидишь. Самое страшное уже позади.
Но Элен так не считала. Теперь, когда скандал пошел на спад, уже ничто не мешало ей думать о письме, которое она направила в Сен-Клу два месяца назад и на которое до сих пор не получила ответа.
В середине мая, перед днем рождения Кэт, Мадлен, как всегда, собралась ее фотографировать. Она придавала очень большое значение этой процедуре и выполняла ее со всем возможным тщанием. Поскольку Элен в это время тоже была дома, Мадлен предложила сфотографировать и ее. Когда спустя несколько дней она принесла Элен готовые снимки, та пришла в ужас: с фотографии на нее смотрело усталое, постаревшее и почти некрасивое лицо. Мадлен, с которой она поделилась своим разочарованием, принялась горячо ее разубеждать:
— Глупости! Вы выглядите гораздо лучше, чем раньше. Тогда вы были просто хорошенькой девушкой, теперь же вы взрослая и очень красивая женщина. — Она помолчала и повторила то же самое по-французски: — Maintenant vous deviendrez vraiment une femme… Элен задумчиво посмотрела в зеркало. Да, Мадлен права, она действительно стала взрослой. И с решительностью, которую принесло ей это открытие, она наконец призналась себе в том, в чем боялась признаться несколько месяцев, — что Эдуард ей уже не напишет.
На следующий день, впервые с тех пор, как разразился скандал, почтальон не принес ни одного анонимного письма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39