https://wodolei.ru/catalog/garnitury/stojka-s-mylnicej/
– И когда госпожа Моосгабр кивнула, он спросил: – И он был недавно у вас. Что он хотел?
– Он пришел с Набуле и с каменотесом за теми вещами, что они положили сюда под диван.
– Это не важно, – махнул рукой второй полицейский, – что он хотел? Что говорил вам? Будьте любезны, сообщите нам об этом.
– Он хотел, чтобы я залезла в колодец, – сказала госпожа Моосгабр.
– Госпожа Моосгабр, – сказал теперь первый полицейский, сунул руку в карман и вытащил какой-то блокнот, – разрешите нам сегодня делать некоторые пометки. Мы полагаем, что это теперь необходимо. – И он открыл блокнот, вытащил карандаш и сказал: – Чтобы вы залезли в колодец?
– Чтобы я залезла в колодец, – кивнула госпожа Моосгабр холодно. – Якобы в корзине он опустит меня вниз, чтобы я взяла там клад. А потом они меня снова вытащат.
– О каком колодце идет речь? – спросил второй полицейский.
– О каком-то здешнем, – сказала госпожа Моосгабр у буфета, – ни о каком таком я не знаю. Они сказали, если я не верю, пусть спрошу у студентов.
– У каких студентов? – спросил полицейский.
– У одних студентов, что были на свадьбе у дочери Набуле, а когда дочь меня выгнала, они тоже поднялись и ушли. Но я от них спряталась за дверь соседнего дома, стыдно было. Приличные люди, только не знаю, где они живут – говорят, снимают комнату в какой-то вилле. Но они наверняка ни о каком колодце тоже не знают. Все это проделки Везра, и ничего больше.
– Госпожа Моосгабр, – сказал первый полицейский, который делал пометки в блокноте, – разрешите один вопрос. Не угрожал ли Везр… когда-нибудь прямо… вашей жизни?
– Послушайте, – сказал другой, когда госпожа Моосгабр вытаращила глаза, – не было ли у вас впечатления… скажем это прямо, без околичностей… что он хочет убить вас?
В кухне снова воцарилась тишина. Полицейские вопрошающе смотрели на госпожу Моосгабр, и на их лицах не дрогнул ни один мускул. Госпожа Моосгабр стояла у буфета и, как ни странно, на ее лице тоже не дрогнул ни один мускул. После минутного молчания госпожа Моосгабр сказала:
– Позавчера я ходила на кладбище убирать могилы к Душичкам.
Один полицейский делал пометки в блокноте, второй спрашивал и испытующе смотрел на госпожу Моосгабр. Потом часы у печи пробили полдевятого, и полицейские смолкли.
– Госпожа Моосгабр, – чуть погодя проговорил снова тот, который писал, – мы пришли, собственно, не ради Везра. И не ради колодца, куда они хотят спустить вас, и вовсе не ради могилы Терезии Бекенмошт, на которой поменяли имя, чтобы напугать вас. Не интересует нас даже, что ваша дочка развелась. Главное, из-за чего мы пришли, совершенно другое.
– Значит, тогда… – обронила госпожа Моосгабр и тоже подсела к столу, – что тогда…
– Что тогда… – сказали полицейские. – Что тогда? Мы пришли к вам, чтобы установить… как вы живете.
В кухне снова наступила тишина. Наконец госпожа Моосгабр на стуле опомнилась.
– Боже, – сказала она холодно, – ради этого вы все время сюда ходите, ради этого вы уже в третий раз здесь. Живу здесь пятьдесят лет, и меня здесь любой знает. Привратница Кральц, Штайнхёгеры, Фаберы, у которых сын разбился, их родители, а вы все твердите одно и то же. Теперь вы еще спросите меня, где я жила раньше, а я скажу, что недолгое время была экономкой и хотела иметь киоск и торговать.
– Все это мы знаем, – тут впервые один полицейский слегка улыбнулся, – это уже выяснили наши сотрудники. Об этом мы вас не станем спрашивать. Так же, как и о том, где вы родились, в какой школе учились, кем были отец и мать, как вы дважды ходили из Феттгольдинга в Кошачий замок и во второй раз, гуляя по парку, увидели за окном замка не то лесничего, не то слугу…
Госпожа Моосгабр сидела неподвижно на стуле, таращила глаза и молчала. Молчала и смотрела на полицейских. И полицейский, который писал, кивнул и сказал:
– Да, да, это так, полиция должна знать все, госпожа Моосгабр, это ее главная задача. Дурная, возможно, скажете вы, потому что она вмешивается в промысел Божий. Потому что угрожает частной жизни. Но честная полиция ей не угрожает.
– В данном случае, – сказал другой, который не писал, – вам повезло, что мы многое знаем. Чем больше мы узнаем, тем для вас лучше. Поэтому мы и пришли. Итак, значит, родились вы в Феттгольдинге в предгорье Черного леса, дважды были в Кошачьем замке. Вы ходили собирать хворост в Черный лес, но только на опушку, заходить в глубь леса боялись. Отец работал в наследственных княжеских поместьях тальских. Покидали вы Феттгольдинг два раза, один раз – когда определились в экономки здесь в городе, на «Стадионе», а второй – когда вышли замуж за возчика на пивоварне…
– Меж тем вы помогали отцу ухаживать за курами и кроликами, – сказал второй полицейский, – в лесу вы высаживали деревца, в общественной кухне варили обед для детей земледельцев. Вам было примерно лет двадцать пять. Госпожа Моосгабр, – сказал полицейский и быстро встал со стула, – сколько вам было, когда вы впервые побывали в Черном лесу?
– В Черном лесу? – спросила госпожа Моосгабр изумленно. – Откуда мне это знать? Я была, верно, совсем маленькая, – сказала она и чуть подвинулась на стуле, – я ходила туда с матерью за хворостом, туда ходила вся деревня, по ягоды тоже, Черный лес начинается сразу за Феттгольдингом.
– И его опушка тянется на двадцать километров, – холодно сказал полицейский, который все время стоял, – вы были совсем маленькая, ходили с матерью за хворостом или по ягоды, насколько глубоко вы в этот лес тогда заходили…
– Насколько глубоко заходила, – изумилась госпожа Моосгабр, – откуда мне знать, ведь тому без малого век. Я сказала вам, что бывала на опушке, далеко в лес никто не ходил. Там можно было заблудиться.
– Да, заблудиться, – кивнул полицейский, – это бесконечные леса. К тому же еще темные, черные, буквально… – и полицейский слегка улыбнулся во второй раз, – буквально наводят ужас. Госпожа Моосгабр, – сказал он решительно, – что вам тогда в том лесу повстречалось?
– Повстречалось? – выдохнула госпожа Моосгабр. – Тогда? Когда я там была в первый раз? Когда я была совсем маленькая?
Госпожа Моосгабр сидела на стуле, смотрела куда-то в пол, словно что-то обдумывала, и трясла головой.
– Что мне повстречалось? – трясла она головой. – Тому без малого вечность. Могу ли я это помнить? Может, какой-нибудь карлик или дух, откуда мне теперь знать?
– Не могла ли это быть, – сказал сейчас второй полицейский, который сидел и писал, – мышь?
– Мышь? – изумилась госпожа Моосгабр. – Мышь? Мышь в Черном лесу? Откуда мне теперь знать? Может, и есть лесные мыши, – тряхнула она головой, – но откуда мне теперь это знать?
– Госпожа Моосгабр, – сказал полицейский, который стоял, – именно мышь. И возможно, какая-то огромная мышь.
– Вы имеете в виду какую-нибудь крысу? – спросила госпожа Моосгабр.
– Даже больше, чем крысу, – быстро сказал полицейский, – мышь величиной с крупного зверя.
– Не знаю, – сказала госпожа Моосгабр сухо. – Этого я уж не знаю, – повторила она, – может, я когда-то читала какую-то сказку, где было что-то подобное, не знаю. Может, еще в школе в Феттгольдинге. Но я помню только один стишок, который мы там учили, о старушке слепой. Как она из церкви бредет и дорожку клюкою никак не найдет…
– Да, – кивнули полицейские, и потом тот, который стоял, сказал:
– Все это ваше раннее детство. А что было потом? Недолгое время вы были в городе экономкой, потом вернулись к родному очагу, сажали деревца, помогали дома, варили обед. В Кошачий замок в это время вы уже не ходили… а знаете ли вы, – спросил он вдруг холодно, – почему этот замок называется Кошачий?.. – А когда госпожа Моосгабр покачала головой, сказал: – Есть такое старинное предание. Предание, что там якобы было видимо-невидимо мышей. Видимо-невидимо, наверное, сколько у вас тут. Только тогда в том замке их не ловили на приманку, а туда ходил крысолов. Поэт Вергилий Цикл написал об этом стихотворение, но это так, к слову… Короче, в Кошачьем замке в третий раз вы не были, а были ли вы тогда в Черном лесу, это уже не важно. Видели ли вы когда-нибудь позже какого-нибудь огромного зверя, похожего на мышь?
– Какого-нибудь огромного зверя, похожего на мышь? – спросила изумленно госпожа Моосгабр и чуть подвинулась на стуле. – Этого уж не знаю. Где мне было его видеть? В зверинце я никогда не была, ни с детьми, ни с мужем, когда еще жив был, когда был возчиком на пивоварне.
– Ну хорошо, оставим это, – кивнул полицейский, который стоял, а тут наконец сел, – оставим это, достаточно. Вы теперь убираете могилы к Душичкам, правда?
– Убираю, – сказала госпожа Моосгабр, – я должна получить хвою и цветы, навестить могилу Фаберов и еще сходить в Дроздов под Этлихом, может, нынче, первый раз в жизни поеду туда автобусом, наверное, грош-другой у меня найдется для этого.
– Вот именно, – кивнул полицейский и посмотрел на мышеловки на диване, – в Дроздов под Этлихом, где похоронен ваш муж, возчик на пивоварне. Он погиб на той короткой войне, что однажды была… А вы уверены, что он похоронен в той могиле под Этлихом? Вы уверены, что это ваш муж?
– Святый Боже, – сказала госпожа Моосгабр и встала со стула, – наверное, я ослышалась, это уже свыше всяких сил. Святый Боже, – сказала она стоя, но голос ее был спокойный, холодный, – по-вашему, значит, мой муж похоронен не в Дроздове под Этлихом. И я туда… двадцать или сколько-то лет езжу на могилу суслика.
– Госпожа Моосгабр, – сказал полицейский, который писал, – в прошлый раз вы сказали, что, выйдя замуж, оставили свою девичью фамилию. Что ваш муж взял вашу.
– Муж взял мою, – кивнула сухо госпожа Моосгабр и снова села на стул, – Медард Моосгабр.
– А в девичестве вас как звали? – спросил второй полицейский.
– Святый Боже, конечно, Моосгабр, а как же еще, – изумилась снова госпожа Моосгабр, – Наталия Моосгабр, я же говорю вам, что оставила свою фамилию.
– Хорошо, – кивнул полицейский, который писал, – однако как вообще звали вашего мужа? Как его звали до свадьбы?
– Медард Кладрубский, возчик на пивоварне, – сказала госпожа Моосгабр очень холодно, сухо, и в кухне снова наступила тишина.
Потом полицейские сказали:
– Кладрубский, очень странная фамилия. Это какая-то не наша фамилия…
И снова наступила тишина.
– Что ж, хорошо, – сказали затем полицейские, – вы хотели быть не только экономкой, но и продавщицей. Иметь киоск, торговать, не правда ли?
– Иметь киоск, – сказала госпожа Моосгабр. – Торговать. Ветчиной, салатом, лимонадом, об этом я уже говорила, любой это знает.
– Хорошо, – кивнул полицейский, – и вы на этот киоск копили гроши?
– Копила гроши, – сказала госпожа Моосгабр, – у меня было немного грошей.
– У вас было немного грошей, – кивнул полицейский, – эти гроши вы накопили, когда во второй раз были в Феттгольдинге – ходили высаживать деревца и варили детям земледельцев обед, и еще когда служили экономкой в той семье на «Стадионе». Но почему вы потом перестали копить и так и не купили киоск?
В кухне снова воцарилась тишина. Госпожа Моосгабр снова встала со стула и подошла к буфету. Там она остановилась и молча уставилась на мышеловки на диване.
– Почему же вы перестали копить? – минутой позже снова спросил полицейский. – Почему вы не купили киоск, о котором так мечтали, вам расхотелось, или что?..
– Не расхотелось, нет, – наконец покачала головой госпожа Моосгабр, – просто не получилось. Эти несколько грошей, что я отложила на киоск, забрал Везр… Ему тогда было семь…
Полицейские вздохнули, и снова воцарилась тишина. Потом тот, который писал, сказал:
– Значит, вы копили и после свадьбы. А когда Везр забрал у вас деньги… вы уже перестали копить? Вы отступились от этого?
– Не отступилась, – покачала головой госпожа Моосгабр, – копила я еще раз, но всего год-другой. Когда ему было десять, он опять забрал мои деньги. А потом я поняла, что все впустую. Что на киоск мне никогда не скопить. Да если бы и скопила, все равно толку бы не было. Этот киоск, даже будь он у меня, Везр бы разбил или обокрал. Уж лучше служить в Охране.
– Значит, с киоском не получилось, – покивали полицейские головами и сделались теперь довольно серьезными, – с киоском не получилось, как не получилось и стать экономкой, с той только разницей, что с киоском дело не выгорело потому, что Везр забирал у вас деньги, а с экономкой – потому, что в семье на «Стадионе» вы слишком надсаживались. Косили траву, кормили коз, носили ушаты Значит, вы только работали в Охране, там вам никто не угрожал, там все удавалось. И еще на кладбище, где вы обихаживаете могилы…
Полицейские уставились в стол и молчали, молчала и госпожа Моосгабр у буфета. Молчала и смотрела на мышеловки на диване.
Наконец один полицейский снова заговорил. Тот, который писал.
– Госпожа Моосгабр, – сказал он, – вы утверждаете, что вам в том лесу, когда вы были совсем маленькая, ничего никогда не повстречалось. Вы утверждаете, что прошла целая вечность и уже невозможно что-либо знать или помнить. Вы утверждаете, что никакой огромной мыши величиной с крупного зверя вы там не видали. Представьте себе, – сказал он, – что вам повстречалась бы огромная мышь, которая не пищит, а ревет?
– Святый Боже, ума не приложу, что было бы, – сказала госпожа Моосгабр у буфета опять очень строго и к тому же очень нетерпеливо, – ума не приложу, такого зверя я никогда не видала. Ни в Черном лесу, ни даже в клетке, сто раз вам говорила, что в зоо никогда не была.
– Хорошо, – кивнули полицейские быстро, – так кого же в Черном лесу вы встретили… В тот раз, – сказал один из них, встал со стула и прищурился, – в тот раз, когда вы были совсем маленькая и пошли за хворостом… скажите, кого вы там встретили? Кого, госпожа Моосгабр, – повторял он громко и настойчиво, стоя у стула, – кого вы в тот раз там встретили?
И госпожа Моосгабр у буфета вдруг вздохнула и сухо сказала:
– Может быть, девушку…
Часы у печи начали бить, пробили девять, но никто не обращал на них внимания. Ни полицейские, ни госпожа Моосгабр. Полицейские снова сидели за столом, тот, у которого был блокнот, писал, второй спокойно смотрел на шляпы на столе… госпожа Моосгабр стояла у буфета… все молчали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
– Он пришел с Набуле и с каменотесом за теми вещами, что они положили сюда под диван.
– Это не важно, – махнул рукой второй полицейский, – что он хотел? Что говорил вам? Будьте любезны, сообщите нам об этом.
– Он хотел, чтобы я залезла в колодец, – сказала госпожа Моосгабр.
– Госпожа Моосгабр, – сказал теперь первый полицейский, сунул руку в карман и вытащил какой-то блокнот, – разрешите нам сегодня делать некоторые пометки. Мы полагаем, что это теперь необходимо. – И он открыл блокнот, вытащил карандаш и сказал: – Чтобы вы залезли в колодец?
– Чтобы я залезла в колодец, – кивнула госпожа Моосгабр холодно. – Якобы в корзине он опустит меня вниз, чтобы я взяла там клад. А потом они меня снова вытащат.
– О каком колодце идет речь? – спросил второй полицейский.
– О каком-то здешнем, – сказала госпожа Моосгабр у буфета, – ни о каком таком я не знаю. Они сказали, если я не верю, пусть спрошу у студентов.
– У каких студентов? – спросил полицейский.
– У одних студентов, что были на свадьбе у дочери Набуле, а когда дочь меня выгнала, они тоже поднялись и ушли. Но я от них спряталась за дверь соседнего дома, стыдно было. Приличные люди, только не знаю, где они живут – говорят, снимают комнату в какой-то вилле. Но они наверняка ни о каком колодце тоже не знают. Все это проделки Везра, и ничего больше.
– Госпожа Моосгабр, – сказал первый полицейский, который делал пометки в блокноте, – разрешите один вопрос. Не угрожал ли Везр… когда-нибудь прямо… вашей жизни?
– Послушайте, – сказал другой, когда госпожа Моосгабр вытаращила глаза, – не было ли у вас впечатления… скажем это прямо, без околичностей… что он хочет убить вас?
В кухне снова воцарилась тишина. Полицейские вопрошающе смотрели на госпожу Моосгабр, и на их лицах не дрогнул ни один мускул. Госпожа Моосгабр стояла у буфета и, как ни странно, на ее лице тоже не дрогнул ни один мускул. После минутного молчания госпожа Моосгабр сказала:
– Позавчера я ходила на кладбище убирать могилы к Душичкам.
Один полицейский делал пометки в блокноте, второй спрашивал и испытующе смотрел на госпожу Моосгабр. Потом часы у печи пробили полдевятого, и полицейские смолкли.
– Госпожа Моосгабр, – чуть погодя проговорил снова тот, который писал, – мы пришли, собственно, не ради Везра. И не ради колодца, куда они хотят спустить вас, и вовсе не ради могилы Терезии Бекенмошт, на которой поменяли имя, чтобы напугать вас. Не интересует нас даже, что ваша дочка развелась. Главное, из-за чего мы пришли, совершенно другое.
– Значит, тогда… – обронила госпожа Моосгабр и тоже подсела к столу, – что тогда…
– Что тогда… – сказали полицейские. – Что тогда? Мы пришли к вам, чтобы установить… как вы живете.
В кухне снова наступила тишина. Наконец госпожа Моосгабр на стуле опомнилась.
– Боже, – сказала она холодно, – ради этого вы все время сюда ходите, ради этого вы уже в третий раз здесь. Живу здесь пятьдесят лет, и меня здесь любой знает. Привратница Кральц, Штайнхёгеры, Фаберы, у которых сын разбился, их родители, а вы все твердите одно и то же. Теперь вы еще спросите меня, где я жила раньше, а я скажу, что недолгое время была экономкой и хотела иметь киоск и торговать.
– Все это мы знаем, – тут впервые один полицейский слегка улыбнулся, – это уже выяснили наши сотрудники. Об этом мы вас не станем спрашивать. Так же, как и о том, где вы родились, в какой школе учились, кем были отец и мать, как вы дважды ходили из Феттгольдинга в Кошачий замок и во второй раз, гуляя по парку, увидели за окном замка не то лесничего, не то слугу…
Госпожа Моосгабр сидела неподвижно на стуле, таращила глаза и молчала. Молчала и смотрела на полицейских. И полицейский, который писал, кивнул и сказал:
– Да, да, это так, полиция должна знать все, госпожа Моосгабр, это ее главная задача. Дурная, возможно, скажете вы, потому что она вмешивается в промысел Божий. Потому что угрожает частной жизни. Но честная полиция ей не угрожает.
– В данном случае, – сказал другой, который не писал, – вам повезло, что мы многое знаем. Чем больше мы узнаем, тем для вас лучше. Поэтому мы и пришли. Итак, значит, родились вы в Феттгольдинге в предгорье Черного леса, дважды были в Кошачьем замке. Вы ходили собирать хворост в Черный лес, но только на опушку, заходить в глубь леса боялись. Отец работал в наследственных княжеских поместьях тальских. Покидали вы Феттгольдинг два раза, один раз – когда определились в экономки здесь в городе, на «Стадионе», а второй – когда вышли замуж за возчика на пивоварне…
– Меж тем вы помогали отцу ухаживать за курами и кроликами, – сказал второй полицейский, – в лесу вы высаживали деревца, в общественной кухне варили обед для детей земледельцев. Вам было примерно лет двадцать пять. Госпожа Моосгабр, – сказал полицейский и быстро встал со стула, – сколько вам было, когда вы впервые побывали в Черном лесу?
– В Черном лесу? – спросила госпожа Моосгабр изумленно. – Откуда мне это знать? Я была, верно, совсем маленькая, – сказала она и чуть подвинулась на стуле, – я ходила туда с матерью за хворостом, туда ходила вся деревня, по ягоды тоже, Черный лес начинается сразу за Феттгольдингом.
– И его опушка тянется на двадцать километров, – холодно сказал полицейский, который все время стоял, – вы были совсем маленькая, ходили с матерью за хворостом или по ягоды, насколько глубоко вы в этот лес тогда заходили…
– Насколько глубоко заходила, – изумилась госпожа Моосгабр, – откуда мне знать, ведь тому без малого век. Я сказала вам, что бывала на опушке, далеко в лес никто не ходил. Там можно было заблудиться.
– Да, заблудиться, – кивнул полицейский, – это бесконечные леса. К тому же еще темные, черные, буквально… – и полицейский слегка улыбнулся во второй раз, – буквально наводят ужас. Госпожа Моосгабр, – сказал он решительно, – что вам тогда в том лесу повстречалось?
– Повстречалось? – выдохнула госпожа Моосгабр. – Тогда? Когда я там была в первый раз? Когда я была совсем маленькая?
Госпожа Моосгабр сидела на стуле, смотрела куда-то в пол, словно что-то обдумывала, и трясла головой.
– Что мне повстречалось? – трясла она головой. – Тому без малого вечность. Могу ли я это помнить? Может, какой-нибудь карлик или дух, откуда мне теперь знать?
– Не могла ли это быть, – сказал сейчас второй полицейский, который сидел и писал, – мышь?
– Мышь? – изумилась госпожа Моосгабр. – Мышь? Мышь в Черном лесу? Откуда мне теперь знать? Может, и есть лесные мыши, – тряхнула она головой, – но откуда мне теперь это знать?
– Госпожа Моосгабр, – сказал полицейский, который стоял, – именно мышь. И возможно, какая-то огромная мышь.
– Вы имеете в виду какую-нибудь крысу? – спросила госпожа Моосгабр.
– Даже больше, чем крысу, – быстро сказал полицейский, – мышь величиной с крупного зверя.
– Не знаю, – сказала госпожа Моосгабр сухо. – Этого я уж не знаю, – повторила она, – может, я когда-то читала какую-то сказку, где было что-то подобное, не знаю. Может, еще в школе в Феттгольдинге. Но я помню только один стишок, который мы там учили, о старушке слепой. Как она из церкви бредет и дорожку клюкою никак не найдет…
– Да, – кивнули полицейские, и потом тот, который стоял, сказал:
– Все это ваше раннее детство. А что было потом? Недолгое время вы были в городе экономкой, потом вернулись к родному очагу, сажали деревца, помогали дома, варили обед. В Кошачий замок в это время вы уже не ходили… а знаете ли вы, – спросил он вдруг холодно, – почему этот замок называется Кошачий?.. – А когда госпожа Моосгабр покачала головой, сказал: – Есть такое старинное предание. Предание, что там якобы было видимо-невидимо мышей. Видимо-невидимо, наверное, сколько у вас тут. Только тогда в том замке их не ловили на приманку, а туда ходил крысолов. Поэт Вергилий Цикл написал об этом стихотворение, но это так, к слову… Короче, в Кошачьем замке в третий раз вы не были, а были ли вы тогда в Черном лесу, это уже не важно. Видели ли вы когда-нибудь позже какого-нибудь огромного зверя, похожего на мышь?
– Какого-нибудь огромного зверя, похожего на мышь? – спросила изумленно госпожа Моосгабр и чуть подвинулась на стуле. – Этого уж не знаю. Где мне было его видеть? В зверинце я никогда не была, ни с детьми, ни с мужем, когда еще жив был, когда был возчиком на пивоварне.
– Ну хорошо, оставим это, – кивнул полицейский, который стоял, а тут наконец сел, – оставим это, достаточно. Вы теперь убираете могилы к Душичкам, правда?
– Убираю, – сказала госпожа Моосгабр, – я должна получить хвою и цветы, навестить могилу Фаберов и еще сходить в Дроздов под Этлихом, может, нынче, первый раз в жизни поеду туда автобусом, наверное, грош-другой у меня найдется для этого.
– Вот именно, – кивнул полицейский и посмотрел на мышеловки на диване, – в Дроздов под Этлихом, где похоронен ваш муж, возчик на пивоварне. Он погиб на той короткой войне, что однажды была… А вы уверены, что он похоронен в той могиле под Этлихом? Вы уверены, что это ваш муж?
– Святый Боже, – сказала госпожа Моосгабр и встала со стула, – наверное, я ослышалась, это уже свыше всяких сил. Святый Боже, – сказала она стоя, но голос ее был спокойный, холодный, – по-вашему, значит, мой муж похоронен не в Дроздове под Этлихом. И я туда… двадцать или сколько-то лет езжу на могилу суслика.
– Госпожа Моосгабр, – сказал полицейский, который писал, – в прошлый раз вы сказали, что, выйдя замуж, оставили свою девичью фамилию. Что ваш муж взял вашу.
– Муж взял мою, – кивнула сухо госпожа Моосгабр и снова села на стул, – Медард Моосгабр.
– А в девичестве вас как звали? – спросил второй полицейский.
– Святый Боже, конечно, Моосгабр, а как же еще, – изумилась снова госпожа Моосгабр, – Наталия Моосгабр, я же говорю вам, что оставила свою фамилию.
– Хорошо, – кивнул полицейский, который писал, – однако как вообще звали вашего мужа? Как его звали до свадьбы?
– Медард Кладрубский, возчик на пивоварне, – сказала госпожа Моосгабр очень холодно, сухо, и в кухне снова наступила тишина.
Потом полицейские сказали:
– Кладрубский, очень странная фамилия. Это какая-то не наша фамилия…
И снова наступила тишина.
– Что ж, хорошо, – сказали затем полицейские, – вы хотели быть не только экономкой, но и продавщицей. Иметь киоск, торговать, не правда ли?
– Иметь киоск, – сказала госпожа Моосгабр. – Торговать. Ветчиной, салатом, лимонадом, об этом я уже говорила, любой это знает.
– Хорошо, – кивнул полицейский, – и вы на этот киоск копили гроши?
– Копила гроши, – сказала госпожа Моосгабр, – у меня было немного грошей.
– У вас было немного грошей, – кивнул полицейский, – эти гроши вы накопили, когда во второй раз были в Феттгольдинге – ходили высаживать деревца и варили детям земледельцев обед, и еще когда служили экономкой в той семье на «Стадионе». Но почему вы потом перестали копить и так и не купили киоск?
В кухне снова воцарилась тишина. Госпожа Моосгабр снова встала со стула и подошла к буфету. Там она остановилась и молча уставилась на мышеловки на диване.
– Почему же вы перестали копить? – минутой позже снова спросил полицейский. – Почему вы не купили киоск, о котором так мечтали, вам расхотелось, или что?..
– Не расхотелось, нет, – наконец покачала головой госпожа Моосгабр, – просто не получилось. Эти несколько грошей, что я отложила на киоск, забрал Везр… Ему тогда было семь…
Полицейские вздохнули, и снова воцарилась тишина. Потом тот, который писал, сказал:
– Значит, вы копили и после свадьбы. А когда Везр забрал у вас деньги… вы уже перестали копить? Вы отступились от этого?
– Не отступилась, – покачала головой госпожа Моосгабр, – копила я еще раз, но всего год-другой. Когда ему было десять, он опять забрал мои деньги. А потом я поняла, что все впустую. Что на киоск мне никогда не скопить. Да если бы и скопила, все равно толку бы не было. Этот киоск, даже будь он у меня, Везр бы разбил или обокрал. Уж лучше служить в Охране.
– Значит, с киоском не получилось, – покивали полицейские головами и сделались теперь довольно серьезными, – с киоском не получилось, как не получилось и стать экономкой, с той только разницей, что с киоском дело не выгорело потому, что Везр забирал у вас деньги, а с экономкой – потому, что в семье на «Стадионе» вы слишком надсаживались. Косили траву, кормили коз, носили ушаты Значит, вы только работали в Охране, там вам никто не угрожал, там все удавалось. И еще на кладбище, где вы обихаживаете могилы…
Полицейские уставились в стол и молчали, молчала и госпожа Моосгабр у буфета. Молчала и смотрела на мышеловки на диване.
Наконец один полицейский снова заговорил. Тот, который писал.
– Госпожа Моосгабр, – сказал он, – вы утверждаете, что вам в том лесу, когда вы были совсем маленькая, ничего никогда не повстречалось. Вы утверждаете, что прошла целая вечность и уже невозможно что-либо знать или помнить. Вы утверждаете, что никакой огромной мыши величиной с крупного зверя вы там не видали. Представьте себе, – сказал он, – что вам повстречалась бы огромная мышь, которая не пищит, а ревет?
– Святый Боже, ума не приложу, что было бы, – сказала госпожа Моосгабр у буфета опять очень строго и к тому же очень нетерпеливо, – ума не приложу, такого зверя я никогда не видала. Ни в Черном лесу, ни даже в клетке, сто раз вам говорила, что в зоо никогда не была.
– Хорошо, – кивнули полицейские быстро, – так кого же в Черном лесу вы встретили… В тот раз, – сказал один из них, встал со стула и прищурился, – в тот раз, когда вы были совсем маленькая и пошли за хворостом… скажите, кого вы там встретили? Кого, госпожа Моосгабр, – повторял он громко и настойчиво, стоя у стула, – кого вы в тот раз там встретили?
И госпожа Моосгабр у буфета вдруг вздохнула и сухо сказала:
– Может быть, девушку…
Часы у печи начали бить, пробили девять, но никто не обращал на них внимания. Ни полицейские, ни госпожа Моосгабр. Полицейские снова сидели за столом, тот, у которого был блокнот, писал, второй спокойно смотрел на шляпы на столе… госпожа Моосгабр стояла у буфета… все молчали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46