– А я думаю, нет, – возразил другой, – госпожа Моосгабр права. У вас есть кошка? – спросил он.
– Кошки у меня нет, – сказала госпожа Моосгабр, – но вообще в доме есть. Я заряжаю мышеловки. Вот… – госпожа Моосгабр открыла буфет и вынула три пустые мышеловки, – вот… Остальные под буфетом, под диваном и вон там за печкой. И в комнате, и в передней. В кладовке у меня на тарелке сало, я посыпаю его ядом, белым порошком «Марокан». Он у меня тоже там.
Полицейские осматривали мышеловки, пробовали открыть и закрыть дверцы, потрогали пальцем даже дощечки за решеточками, потом кивнули.
– Хорошие мышеловки, – кивнули они, – мышь попадает в ловушку и умирает от яда. И вы потом выбрасываете ее…
– Потом выбрасываю ее… – кивнула госпожа Моосгабр и коснулась ноги, – в урну с золой. Она за тем матовым окном…
Полицейские кивнули и снова посмотрели на госпожу Моосгабр. Оглядели ее с ног до головы, ее ночную рубаху, старые расчесанные седые волосы, подвязанные бечевками, и заулыбались уже совсем в открытую.
– Ну так, значит, – сказали они и встали со стульев, – значит, все в порядке. Что ж, мадам, не сердитесь, что мы пришли так поздно, вы уже хотели лечь спать. Доброй ночи.
Госпожа Моосгабр проводила полицейских до двери в проезд, там полицейские мельком взглянули на кирпичи, тачку и бочку с известкой и ушли.
Госпожа Моосгабр снова закрыла дверь, осмотрела в кухне заряженные мышеловки, в них не было ни одной мыши, и снова поставила их на прежнее место, а потом приготовила себе ножную ванну. Воду из кастрюли вылила в ведро, добавила уксуса и окунула туда ногу. «Довольно странно, – сказала она себе, держа ногу в уксусной ванне, – пришли посмотреть, как я живу, и что, собственно, дальше? Собственно, ничего, повертелись здесь и поминай как звали. Какой был в этом толк?» Она вынула ногу из ведра, обернула ее тряпкой, погасила свет и легла на диван. С минуту смотрела на темный потолок, и в ее голове проносились разные мысли и образы, потом закрыла глаза.
VIII
Двумя днями позже двое в штатском привели госпожу Моосгабр на второй этаж одного серого дома с зарешеченными окнами и посадили ее в надлежащей канцелярии на скамье перед письменным столом. На письменном столе стоял телефон, а над столом висели портреты председателя Альбина Раппельшлунда и вдовствующей княгини правительницы Августы. Справа от письменного стола был столик с пишущей машинкой, слева – серое зарешеченное окно. За спиной госпожи Моосгабр была дверь в зал ожидания, а перед ней, позади письменного стола, – другая дверь. Эта передняя дверь была открыта и вела в следующую канцелярию.
– Мы все знаем, – говорил кто-то за открытой дверью в той канцелярии, – преступник найден. Но вы до сих пор не знаете, дорогой глупый Кефр, одного. Что это – женщина.
– Знаю, – сказал довольно раздраженно другой голос, вероятно этот самый Кефр, – знаю даже, что полиция арестовала ее сегодня утром в полвосьмого в метро на станции «Центральное кладбище». Это преступница.
– Для вас всегда все проще простого, дорогой глупый Кефр, – сказал первый голос, – преступница ли она, пока трудно об этом судить, еще ведь ничего не доказано. Лишь по чистой случайности в данном деле это правда, но в иных – это может быть и ошибкой. Сперва все должно быть детально расследовано и взвешено. Нельзя делать поспешные заключения, возможно, просто из ненависти. Люди бывают невероятно злы.
Госпожа Моосгабр на скамье перед столом улавливала голоса и напряженно вслушивалась. Но как бы напряженно она ни вслушивалась, она все же заметила, что в дверь за ее спиной вошли в канцелярию двое в штатском.
– Так вы, значит, Наталия Моосгабр, – сказал один из них, и госпоже Моосгабр показалось, что этот вопрос он задал слишком громко. Прежде чем она успела опомниться, один из штатских сел за пишущую машинку справа, вложил в нее лист бумаги и строго сказал:
– Сколько вам лет и где вы проживаете?
Госпожа Моосгабр уже немного опамятовалась и отрубила:
– Достаточно. А живу в одной развалюхе.
– В старой части Блауэнталя? – спросил второй штатский, который тем временем отошел влево к зарешеченному окну.
– Там, – сказала госпожа Моосгабр.
В этот момент снова до нее донесся голос из передней открытой двери.
– Я же не говорю, что люди Бог знает как добры, – сказал голос, вероятно этот самый Кефр, – я, напротив, за устранение вредителей. Далеко бы мы зашли, если бы позволили вредителям ходить среди нас, честных граждан, куда бы это годилось. За короткое время у княгини появилась бы целая рота преемников.
– Ну-ну, – засмеялся второй голос, – «среди честных граждан», не будьте таким неразумным. По вашему мнению, дорогой глупый Кефр, честный гражданин тот, кто любит правителя. А тот, кто не заодно с ним, честным, по вашему мнению, уже не является? Он уже преступник, по-вашему? Скажу вам, однако, нечто другое, дорогой глупый Кефр, этого вы явно не знаете. Вообразите себе, что когда полицейский схватил эту женщину на станции в метро сегодня в полвосьмого утра, то в первую минуту он испугался.
Госпожа Моосгабр уже снова напряженно вслушивалась. При этом невольно чуть нагнулась и коснулась ноги.
– Любопытно, госпожа Моосгабр, – сказал штатский за машинкой. – Вы, значит, говорите, что ваш сын вернулся из тюрьмы…
– Да, из тюрьмы, – кивнула госпожа Моосгабр, – но это дело, по-моему, уже выяснено. Вчера у меня по этому поводу была полиция.
– А вы уверены, что он вернулся из тюрьмы? – спросил штатский и ударил по клавише пишущей машинки.
– Из тюрьмы, – кивнула госпожа Моосгабр, – об этом меня вчера тоже спрашивали.
– Хорошо, – кивнул штатский, – и у вас разболелась нога перед домом?
– Не перед домом, – сказала госпожа Моосгабр сухо, – вчера вечером, когда я возвращалась из парка. Дома я опустила ее, когда ушла полиция, в ведро с уксусом.
– Значит, компресс? – спросил штатский, но госпожа Моосгабр лишь подняла голову. Из передней двери снова донесся голос.
– Почему полицейский испугался, когда ее брал, почему? – донесся раздраженный голос. – Вам, наверно, кажется, господин Ротт, что полиция трусит?
– Видно, мой дорогой глупый Кефр, – ответил второй голос, вероятно, господин Ротт, – что вы действительно мало в чем разбираетесь и мало знаете. Что на Марсе есть вода и лесная поросль – это вы, конечно, знаете, а вот в какое время мы живем – этого вы не знаете? Вы что, позавчера прилетели сюда с Луны? Но и там вам полагалось бы это знать. Полицейский испугался, потому что оказался в затруднительном положении. Представьте себе, и полиция может оказаться нынче в затруднительном положении. Вы глупый, многое до вас не доходит, а еще хотите устранять вредителей? Вы ведь даже не знаете, кто такие вредители, путаете их с честными гражданами, а хотите их устранять? На вашем месте я бы лучше пошел мостить дворы. Да что там, – продолжал голос небрежно, – все равно вскоре все это выяснилось. То, что полицейский испугался, было, конечно, промашкой. По чистой случайности она действительно оказалась преступницей. И знаете что еще…
– Прикрой эту дверь, Ротт нам мешает, – крикнул штатский за машинкой другому штатскому, стоявшему у оконных решеток, – дома терпеть не могу такие разговоры, а тем более в учреждении. – И он сам встал со стула и закрыл дверь. – Так, госпожа Моосгабр, – сказал он голосом, который уже не показался госпоже Моосгабр таким строгим, – удивительно, что мы с вами, собственно, еще не знакомы. Вы не знакомы ни со мной, ни с моим коллегой, – кивнул он к оконным решеткам. – Мое имя, госпожа Моосгабр, – Смирш, а это господин Ландл. Мы оба давно играем на валторне.
Госпожа Моосгабр на скамье кивнула и подала руку.
– Наталия Моосгабр, – сказала она. – Госпожа Кнорринг мне уже рассказывала о вас на кладбище. А что этот господин Ротт, – сказала она, глядя на переднюю прикрытую дверь, – о чем, собственно, он говорит с господином Кефром? О какой-то женщине на станции «Кладбище»… – И госпожа Моосгабр хотела еще что-то сказать, но не сказала.
Внезапно открылась дверь за ее спиной, дверь из зала ожидания, и вошла госпожа Кнорринг. В туфлях на высоких каблуках, лицо тонкое, надменное, гордо вскинутая голова. В руке были ноты. Господин Смирш у машинки стремительно встал, господин Ландл у оконных решеток поклонился, а госпожа Моосгабр, повернувшись на скамье, поздоровалась.
Госпожа Кнорринг, кивнув, села за письменный стол напротив госпожи Моосгабр и положила ноты перед собой.
– Все время что-то происходит, – сказала она, – в полвосьмого утра арестовали в метро на станции «Кладбище» женщину, заподозренную в том, что она руководила бандой расхитителей посылок. Но самое худшее, что полицейский, когда ее брал, в первую минуту испугался. Сегодня полиция действительно в затруднительном положении, и ситуация, как мне кажется, постоянно ухудшается. А вы эти разговоры, господин Смирш… – госпожа Кнорринг обратила взгляд к пишущей машинке, – терпеть не можете, не так ли? Апропо, – посмотрела она перед собой на скамью, – вы, госпожа Моосгабр, что-нибудь выяснили?
– Многое, – сказала госпожа Моосгабр, – вчера я с ним говорила в парке. Нашла его вечером у фонтана, он сорвал там цветок и сунул его за полосатую майку. Я шла за ним, словно вечерняя звезда, смеркалось, и я видела, как он смотрел на припозднившихся птиц, на ворон, на человека с зонтиком. У одного дерева он на минуту скрылся с глаз. Будто сквозь землю провалился – как и тогда на кладбище, среди памятников.
– Будто сквозь землю провалился? – подняв глаза, спросил господин Смирш за машинкой.
– Провалился, но я и это выяснила. Он спрятался в дупло дерева, и я его нашла. Пролетел мимо меня по дороге, как птица. Потом свернул на новые тропы и там, на одной из них, разговаривал с белкой. Он ничего ей не сделал, сказал, что не хотел убивать ее, напротив, он кормит белок. Я потом отвела его домой и по дороге все выяснила.
– И как, собственно, обстоит дело? – спросила госпожа Кнорринг теперь довольно задумчиво. – Он действительно ворует на кладбище и стреляет в птиц?
– Он говорит, – покачала головой госпожа Моосгабр, – что берет на кладбище только старые цветы, которые выбрасывают в корзину, и так, собственно, помогает служителям. Говорит, что вороны наносят вред, но что в них он все равно не попал бы. Братьев и сестер у него нет, отец умер и похоронен на кладбище. А мать жива…
– Это я знаю, – кивнула госпожа Кнорринг, – что еще?
– Что еще, – кивнула госпожа Моосгабр, – у него есть где спать, госпожа Айхен готовит ему, и он помогает ей в лавке. А не помогал бы ей, она не смогла бы торговать, он нужен ей, чтобы зарабатывать на жизнь. Она угостила меня пивом и шоколадно-вафельным тортом, это было позавчера, мальчик на похоронах грошей не брал, должно быть, этот господин сам их где-нибудь выронил, у госпожи Айхен в доме на кладбище водятся мыши. Но под стеклянный колпак к тортам и арбузам они не подбираются. И вчера, когда я отводила этого мальчика домой, я прочитала ему стишок, который знаю еще со школы.
– «Доброй ночи, ты спи сладко, ангел стережет кроватку…»? – спросила госпожа Кнорринг, высоко вскинув голову.
– Нет, не колыбельную, – покачала головой госпожа Моосгабр, – тот, что про старушку слепую.
– Хороший стишок, – сказал господин Смирш у пишущей машинки, и господин Ландл у оконных решеток кивнул.
– Хороший стишок, – кивнул он.
– Мне кажется, – сказала госпожа Кнорринг и посмотрела в ноты, которые были перед ней на столе, – что он переложен на музыку. Но я не уверена. Апропо, госпожа Моосгабр, – госпожа Кнорринг опять довольно задумчиво, вопросительно посмотрела на скамью перед собой, – что вы в целом думаете?
– В целом я думаю, – покачала головой госпожа Моосгабр, – что он мог бы плохо кончить и что мать вгонит в гроб. Он и вправду слишком озорничает, раз госпожа Айхен жалуется на него, значит, так оно и есть. Но может, стоит еще попробовать договориться. Госпоже Айхен он очень нужен в лавке.
На минуту в канцелярии воцарилась тишина. Господин Смирш и господин Ландл поочередно смотрели то на госпожу Моосгабр, то на госпожу Кнорринг, а госпожа Кнорринг за письменным столом задумчиво, вопросительно смотрела на госпожу Моосгабр.
– Хорошо, – сказала она довольно странным неуверенным голосом, – госпожа Моосгабр, и последний вопрос. Когда вы вчера отводили мальчика из парка домой, вы вошли с ним в квартиру и говорили с госпожой Айхенкранц?
– Нет, не вошла, не говорила, – покачала головой госпожа Моосгабр, – я ждала в кустах, пока мальчик войдет в квартиру, а потом ушла. Нога разболелась.
Тут на столе у госпожи Кнорринг зазвонил телефон; поговорив, госпожа Кнорринг обратилась к пишущей машинке и оконным решеткам:
– Господа, мне на минуту надо подняться на третий этаж, меня ждут. По поводу этого случая в метро на станции «Центральное кладбище». Подождите здесь и через минуту вызовите госпожу Айхенкранц. Она в зале ожидания и своим несчастьем совсем уничтожена. – И госпожа Кнорринг встала, посмотрела на ноты на своем письменном столе и вышла в переднюю прикрытую дверь.
– Господин Смирш, – сказала тут госпожа Моосгабр со скамьи, – вы прикрыли эту дверь, и госпожа Кнорринг тоже. Не могли бы вы снова ее приоткрыть, эти господа еще говорят там?
Господин Смирш засмеялся и сказал:
– О, госпожа Моосгабр, они как раз говорят об этом случае в метро на станции «Центральное кладбище», ради этого мадам и поднялась наверх. Если вас это интересует, мадам вам потом обо всем расскажет. Но я в самом деле терпеть не могу разные политические разговоры с намеками, которые ведет господин Ротт, это не принято среди людей, тем более в учреждении. Господина Ротта за это могут в конце концов сместить с должности. Апропо, – повернулся он к господину Ландлу у оконных решеток, – госпожа Айхенкранц своим несчастьем совсем уничтожена. Разве случилось какое-нибудь несчастье? Ведь, кажется, ничего не случилось. Из-за одного мальчика мир не перевернется. Давайте пригласим ее.
Госпожа Айхенкранц вошла в канцелярию из зала ожидания в ту дверь, что была за спиной госпожи Моосгабр.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46