https://wodolei.ru/catalog/smesiteli/dlya_vanny/cheshskie/
А этот порошок, – она кивнула на белый пакет, – яд «Марокан». Я посыпаю им сало.
Полицейские засмеялись, встали и сказали, что уходят.
– Перед нашим приходом вы мылись, не правда ли? – сказали они в дверях, глядя на печь. – Вы были на прогулке?
– На прогулке, – кивнула госпожа Моосгабр и посмотрела на часы, – чтобы лучше спать. А комнату не хотите посмотреть? – спросила она вдруг. – Она тут рядом…
– Нет, не хотим, – сказали они в дверях, – ведь наши коллеги ее уже видели. У вас там кровать, столик, большое зеркало и еще кое-что. Еще кое-что, – вспомнили они вдруг, – у вас скоро праздник, госпожа Моосгабр…
– Праздник, праздник… – Госпожа Моосгабр снова засмеялась. – Вроде бы у меня день рождения. Но я его не праздную, никогда не праздновала, по-моему, даже привратница об этом не знает.
Полицейские в дверях в последний раз окинули взглядом кухню, буфет, матовое окно, печь, диван и вышли. Вышли из кухни в коридор, а из коридора в проезд. Посмотрели на кучу кирпичей, на тачку, на бочку с известкой и со вздохом улыбнулись госпоже Моосгабр; а госпожа Моосгабр тоже улыбнулась и со вздохом махнула рукой. Потом вернулась в кухню.
XIII
Когда через несколько дней госпожа Моосгабр в длинной черной будничной юбке и туфлях без каблуков вошла в канцелярию госпожи Кнорринг, там было полно народу. За письменным столом под портретами Альбина Раппельшлунда и вдовствующей княгини правительницы Августы сидела госпожа Кнорринг с тонким надменным лицом, с высоко поднятой головой и держала руку на телефонной трубке. Справа от нее за столиком с пишущей машинкой сидел господин Смирш. Слева у зарешеченного окна стоял господин Ландл. В передней двери позади стола госпожи Кнорринг стояли двое, по всей вероятности господин Ротт и господин Кефр. А на стуле у стены сидела женщина. Она была так убита горем, что являла образ самых страшных руин человеческих. Бледная, как смерть, одетая в черное траурное платье, черную шляпу, черные чулки и туфли, она тряслась в какой-то странной лихорадке. Когда госпожа Моосгабр вошла в канцелярию через заднюю дверь из зала ожидания, в канцелярии воцарилась глубокая тишина. Госпожа Моосгабр прошла сквозь эту глубокую тишину к скамье перед письменным столом госпожи Кнорринг и села, как садятся пожилые женщины в длинных черных юбках в крематории или часовне. И лишь когда она уселась, эта убитая горем и смертельно бледная женщина в трауре на стуле у стены разразилась рыданиями.
– Мадам, – сказала ей госпожа Кнорринг в глубокой тишине, держа руку на телефонной трубке, а голову высоко поднятой, – не отчаивайтесь. Перестаньте охать и стенать. Этим ничего не исправишь. Необходимо утешиться и смириться, такова человеческая жизнь. Беда и смерть не по лесу ходят – по людям.
Госпожа Моосгабр со скамьи смотрела на стенавшую, убитую горем женщину в трауре и сохраняла спокойствие. Она пришла, очевидно, раньше, чем должно было рассматриваться дело Линпек, и не знала ни этой стенавшей женщины на стуле у стены, ни того, что с ней случилось. «Наверное, это чья-то мать, – подумала она, – а иначе зачем бы ей приходить в Охрану. И наверное, у нее кто-то умер, раз она в трауре, может, ребенок». Госпожа Моосгабр собралась было повернуться к госпоже Кнорринг, когда стенавшая женщина на стуле у стены внезапно выкрикнула.
– О, Господи! – выкрикнула она голосом, полным отчаяния, и воздела руки над головой. – О, Господи! – выкрикнула она во второй раз с еще большим отчаянием в голосе и привстала со стула.
– Только спокойно, мадам, – сказал господин Смирш за машинкой.
– Только спокойно, – сказал господин Ландл у оконных решеток.
– Послушайте, – снова взяла слово госпожа Кнорринг и оторвала руку от телефонной трубки, – вам лучше немного отдохнуть. Вам надо пойти к доктору, он пропишет вам какое-нибудь успокоительное, что-то вроде реланиума. Так убиваться нельзя. Никак нельзя, – женщина на стуле снова захлебнулась рыданиями, – нельзя.
– О небо, нельзя! – вдруг вскричала женщина, и ее голос, полный отчаяния и ужаса, сорвался, голова опустилась в ладони, и она снова запричитала: – Значит, я уже не куплю зимнего пальто, чтобы не ходить ему в этом свитерке, – запричитала она, опустив голову в ладони, – не куплю шапки, чтобы не мерзнуть ему зимой. Не куплю лыжи, которые он так ждал, не куплю ему вообще ничего. Все кончено. Завтра пойду в похоронное бюро и куплю гроб с венком. Куплю гроб, а через два дня меня похоронят.
И госпожа Моосгабр на скамье замерла.
– Госпожа Линпек, – сказала госпожа Кнорринг за письменным столом, – может, вас утешит то, что я вам скажу: таких несчастных матерей за время нашего существования у нас наберется сотни. И мы хорошо знаем, что такое человеческая жизнь и что такое смерть.
– Но такая ужасная смерть, – вскричала госпожа Линпек и подняла голову с ладоней, – такая ужасная, вот в чем дело, такая ужасная смерть, – вскричала она и выпучила глаза на госпожу Моосгабр, которая едва переводила дыхание, – с такой ужасной смертью не сталкивался даже Беккет.
– Госпожа Линпек, – отозвался теперь господин Смирш за машинкой и кинул взгляд на госпожу Моосгабр, – что случилось – то случилось, что уже там – того уже нет здесь. Свойство яда заключается в том, что от него умирают, так было и будет до скончания времен, поэтому он и называется ядом. Одним словом, с этим вы должны смириться.
– О небо, смириться, – выкрикнула снова госпожа Линпек на стуле у стены и затряслась так, будто ее коснулась сама смерть, – смириться. Смириться с такой ужасной смертью. Когда все это представлю себе, теряю сознание… – И вдруг госпожа Линпек в черном траурном платье соскользнула со стула у стены на пол и осталась неподвижно лежать.
Господа Ротт и Кефр, по-прежнему стоявшие в передней двери позади стола госпожи Кнорринг, бросились за водой, а господин Смирш встал из-за машинки и вместе с господином Ландлом поднял госпожу Линпек с полу. Когда они снова усадили госпожу Линпек на стул, пришли господин Ротт и господин Кефр с кувшином воды и с помощью мокрого платка стали приводить ее в чувство. Госпожа Моосгабр со скамьи смотрела на госпожу Линпек и едва переводила дыхание.
– Послушайте, госпожа Линпек, – заговорил теперь господин Ротт, приведя госпожу Линпек в чувство и поставив кувшин на зарешеченное окно, – вам надо немного прийти в себя. В других семьях, как сказала вам госпожа Кнорринг, тоже бывают трагедии, в нашей стране вы не первая и не последняя. И вообще, оглянитесь немного вокруг, посмотрите, в какое время мы живем. Сколько повсюду всяких мучений, опрометчивых приговоров, неправедных судилищ… – господин Ротт посмотрел на господина Кефра, – сколько злобы и лжи, коварства и подлости. Есть люди, которые с удовольствием держат в руках палку и рады были бы видеть многих в кандалах. Есть люди, которые жаждут превратить мир в одну-единственную тюрьму, и не только здесь, на земле, вспомните, какая стройка завершается у кратера Эйнштейн. И самое интересное, что это исходит не столько от полиции, сколько от армии. Я знаю, господин Смирш, – господин Ротт посмотрел на господина Смирша за пишущей машинкой, – я знаю, вы не любите таких разговоров, особенно в учреждении, но что здесь такого? Все это существует, и никуда от этого не деться. Есть люди, госпожа Линпек, у которых Бог взял гораздо больше, чем у вас, и все-таки они живут…
– Но я не смогу, – госпожа Линпек в черном траурном платье на стуле у стены снова опустила голову в ладони, и ее черная шляпа немного съехала набок, – я не смогу, у меня слабые нервы, да-да. Раз я потеряла все, – захлебывалась она рыданиями, держа голову в ладонях, – куплю себе гроб с венком, а потом брошусь, как я говорила, под поезд. Когда я представляю себе, что это за смерть, – зарыдала она снова, – как этот поезд скрипит… я снова теряю сознание…
– Что ж, госпожа Линпек, – довольно решительно сказала госпожа Кнорринг за столом и высоко подняла голову, – здесь госпожа Моосгабр. Она была у вас, выясняла и теперь скажет, что она по этому поводу думает. – И госпожа Кнорринг, посмотрев на госпожу Моосгабр, кивнула.
– Я была, – кивнула госпожа Моосгабр, она все еще едва переводила дыхание, но говорила довольно спокойно, – я была, все выяснила и теперь скажу. Под поезд вы в самом деле не бросайтесь, – сказала она госпоже Линпек, – как вы помните, один раз на перроне я вас уже отговаривала от этого, и госпожа Кральц тоже. Вы же знаете, как скрежещет поезд, сами это говорите.
– Госпожа Линпек, – сказал господин Ротт в передней двери, – под поезд вы не броситесь, похоже, вам уже лучше. Ваш обморок от одной мысли, что вы броситесь под поезд, купите себе гроб и через два дня будут ваши похороны, уже прошел. Здесь на окне мы оставляем кувшин, если вам снова станет плохо, господин Ландл мокрым платком вытрет вам лоб. Мадам, – сказал он госпоже Кнорринг за письменным столом, – позвольте мне и нашему милому глупому Кефру удалиться и подготовить для вас сведения об Обероне Фелсахе.
– Бон, – кивнула госпожа Кнорринг, – подготовьте сведения об Обероне Фелсахе и принесите. – И господа Ротт и Кефр поклонились, прошли в переднюю дверь и закрыли ее за собой.
– И я бы тоже уточнил кое-что, – отозвался господин Смирш за машинкой, – коль вы, мадам, просите госпожу Моосгабр рассказать нам обо всем, не стоит ли позвать…
– Апропо, – кивнула госпожа Кнорринг и протянула руку к ящику стола, – позовите.
Господин Ландл подошел к двери в зал ожидания и, открыв ее, позвал… и сию же минуту в канцелярию вошел блондинчик в зеленом свитерке.
– Добрый день, – сказал он и остановился у двери.
– Что ж, начнем, – сказала после минутного молчания госпожа Кнорринг, протянула руку к ящику стола, и на нем появились ноты, – начнем. Госпожа Линпек жалуется, – госпожа Кнорринг посмотрела в ноты, – что не может купить мальчику зимнее пальто, шапку и лыжи, что муж не платит ей алиментов, что этот человек исходит злобой и терзает ее и мальчика. Госпожа Моосгабр, – госпожа Кнорринг оторвала глаза от нот, – вынесите свой приговор. Вынесите его здесь перед госпожой Линпек и перед мальчиком, пусть все знают, что секретов у нас нет.
– Госпожа Моосгабр – большая специалистка, – вмешалась вдруг в разговор госпожа Линпек и ухоженными ногтями коснулась своей черной шляпы, сильно съехавшей набок. Ее голос уже не звучал столь отчаянно, и она сама не была так бледна, как поначалу, а возможно, такое впечатление создавало ее черное траурное платье, – госпожа Моосгабр посвящена во все. И в то, что я не могу купить мальчику зимнего пальто, шапки и лыж, и в то, что мой муж не платит алиментов, исходит злобой и терзает меня и мальчика, который возит по перрону тележку и продает с нее. И что к расхищению посылок он не имеет никакого отношения, что это все проделки самой Клаудингер и ее шайки и что они хотели бы втянуть в это дело мальчика. Оговорить его с расчетом на то, что он озорничает в школе. Они думают, раз он озорничает в школе, то, значит, может и воровать посылки. И госпожа Моосгабр знает, как я несчастна и как хочу броситься под поезд и купить себе гроб с венком.
– Это правда, – кивнула госпожа Моосгабр на скамье, – госпожа Линпек несчастна. Мальчик ее мучит, она хочет броситься под поезд, но я отговаривала ее от этого, так же как и наша привратница, как и господин Ротт сейчас. Я только не знала, что она хочет купить гроб с венком и что муж так терзает ее. Этого госпожа Линпек мне вроде не говорила. Но что мальчик участвовал в расхищении посылок – я не установила.
– Вот видите, – воскликнула госпожа Линпек голосом высоким, как у дрозда, и прошлась ладонью по щеке, – видите. Госпожа Моосгабр, благодарю вас за ваше решение, – воскликнула она, и глаза ее засветились, – я с первой минуты знала, что вы специалистка, и та мадам, что была с вами, мадам привратница тоже, только вы главная, тогда как она просто сопровождала вас, а это разные задачи.
– Хорошо, – кивнула госпожа Кнорринг и посмотрела в ноты, – но госпожа Моосгабр скажет нам, что она установила еще.
– Еще, – кивнула госпожа Моосгабр, – еще я установила, что у госпожи Линпек прекрасный киоск в подземке на перроне «Центральное кладбище» и что работы у нее сверх головы, люди покупают, главным образом, пиво, лимонад, часто – открытки, на которых потом пишут в подземном ресторане, где любят бывать больше, чем в подобных местах на поверхности. Мальчик… – госпожа Моосгабр на скамье повернулась к задней двери, потому что блондинчик в зеленом свитерке все еще стоял там, – он торгует на перроне с тележки после шести вечера и любит больше всего медовик. Муж не платит мадам Линпек али… он водолаз, вытаскивает из-под воды лодки, песок и другие потопленные вещи. А мадам, – госпожа Моосгабр посмотрела на госпожу Линпек, сидевшую на стуле у стены и слушавшую ее с вниманием и восторгом, – она артистка. Играла в театре, в театре… как он называется…
– «Тетрабиблос», – улыбнулась госпожа Линпек любезно, – «Тетрабиблос».
– Хорошо, – вмешалась госпожа Кнорринг и снова посмотрела в ноты. – «Тетрабиблос» близ Академии музыки, и играют там старые и новые пьесы.
– Недавно я смотрел там «Порчу» Татрмана Лупла, – сказал господин Смирш за машинкой, – там и танцы есть.
– Танцы, – кивнула госпожа Кнорринг, – но пусть госпожа Моосгабр нам еще скажет, как мальчик проявляет себя.
– Как он проявляет себя, – кивнула госпожа Моосгабр на скамье и снова обернулась к задней двери, где по-прежнему стоял блондинчик в зеленом свитерке, – да, он проявляет себя. Он часто говорит сам с собой, как будто говорит с кем-то другим, но таких людей, пожалуй, много. Ему снится, что он летает, и ему это нравится, поэтому он обожает кататься на лифте. Ну и еще он любит огонь.
– Любит огонь? – Господин Смирш поднял взор.
– Огонь, – кивнула госпожа Моосгабр, – но разжигает его только летом в поле.
– Вот видите, – воскликнула госпожа Линпек и холеными пальцами поправила шляпу на голове, – видите. Госпожа Моосгабр говорит чистую правду. Но почему я не могу жить спокойно, – она снова поправила шляпу, – почему все время его у меня отбирают?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Полицейские засмеялись, встали и сказали, что уходят.
– Перед нашим приходом вы мылись, не правда ли? – сказали они в дверях, глядя на печь. – Вы были на прогулке?
– На прогулке, – кивнула госпожа Моосгабр и посмотрела на часы, – чтобы лучше спать. А комнату не хотите посмотреть? – спросила она вдруг. – Она тут рядом…
– Нет, не хотим, – сказали они в дверях, – ведь наши коллеги ее уже видели. У вас там кровать, столик, большое зеркало и еще кое-что. Еще кое-что, – вспомнили они вдруг, – у вас скоро праздник, госпожа Моосгабр…
– Праздник, праздник… – Госпожа Моосгабр снова засмеялась. – Вроде бы у меня день рождения. Но я его не праздную, никогда не праздновала, по-моему, даже привратница об этом не знает.
Полицейские в дверях в последний раз окинули взглядом кухню, буфет, матовое окно, печь, диван и вышли. Вышли из кухни в коридор, а из коридора в проезд. Посмотрели на кучу кирпичей, на тачку, на бочку с известкой и со вздохом улыбнулись госпоже Моосгабр; а госпожа Моосгабр тоже улыбнулась и со вздохом махнула рукой. Потом вернулась в кухню.
XIII
Когда через несколько дней госпожа Моосгабр в длинной черной будничной юбке и туфлях без каблуков вошла в канцелярию госпожи Кнорринг, там было полно народу. За письменным столом под портретами Альбина Раппельшлунда и вдовствующей княгини правительницы Августы сидела госпожа Кнорринг с тонким надменным лицом, с высоко поднятой головой и держала руку на телефонной трубке. Справа от нее за столиком с пишущей машинкой сидел господин Смирш. Слева у зарешеченного окна стоял господин Ландл. В передней двери позади стола госпожи Кнорринг стояли двое, по всей вероятности господин Ротт и господин Кефр. А на стуле у стены сидела женщина. Она была так убита горем, что являла образ самых страшных руин человеческих. Бледная, как смерть, одетая в черное траурное платье, черную шляпу, черные чулки и туфли, она тряслась в какой-то странной лихорадке. Когда госпожа Моосгабр вошла в канцелярию через заднюю дверь из зала ожидания, в канцелярии воцарилась глубокая тишина. Госпожа Моосгабр прошла сквозь эту глубокую тишину к скамье перед письменным столом госпожи Кнорринг и села, как садятся пожилые женщины в длинных черных юбках в крематории или часовне. И лишь когда она уселась, эта убитая горем и смертельно бледная женщина в трауре на стуле у стены разразилась рыданиями.
– Мадам, – сказала ей госпожа Кнорринг в глубокой тишине, держа руку на телефонной трубке, а голову высоко поднятой, – не отчаивайтесь. Перестаньте охать и стенать. Этим ничего не исправишь. Необходимо утешиться и смириться, такова человеческая жизнь. Беда и смерть не по лесу ходят – по людям.
Госпожа Моосгабр со скамьи смотрела на стенавшую, убитую горем женщину в трауре и сохраняла спокойствие. Она пришла, очевидно, раньше, чем должно было рассматриваться дело Линпек, и не знала ни этой стенавшей женщины на стуле у стены, ни того, что с ней случилось. «Наверное, это чья-то мать, – подумала она, – а иначе зачем бы ей приходить в Охрану. И наверное, у нее кто-то умер, раз она в трауре, может, ребенок». Госпожа Моосгабр собралась было повернуться к госпоже Кнорринг, когда стенавшая женщина на стуле у стены внезапно выкрикнула.
– О, Господи! – выкрикнула она голосом, полным отчаяния, и воздела руки над головой. – О, Господи! – выкрикнула она во второй раз с еще большим отчаянием в голосе и привстала со стула.
– Только спокойно, мадам, – сказал господин Смирш за машинкой.
– Только спокойно, – сказал господин Ландл у оконных решеток.
– Послушайте, – снова взяла слово госпожа Кнорринг и оторвала руку от телефонной трубки, – вам лучше немного отдохнуть. Вам надо пойти к доктору, он пропишет вам какое-нибудь успокоительное, что-то вроде реланиума. Так убиваться нельзя. Никак нельзя, – женщина на стуле снова захлебнулась рыданиями, – нельзя.
– О небо, нельзя! – вдруг вскричала женщина, и ее голос, полный отчаяния и ужаса, сорвался, голова опустилась в ладони, и она снова запричитала: – Значит, я уже не куплю зимнего пальто, чтобы не ходить ему в этом свитерке, – запричитала она, опустив голову в ладони, – не куплю шапки, чтобы не мерзнуть ему зимой. Не куплю лыжи, которые он так ждал, не куплю ему вообще ничего. Все кончено. Завтра пойду в похоронное бюро и куплю гроб с венком. Куплю гроб, а через два дня меня похоронят.
И госпожа Моосгабр на скамье замерла.
– Госпожа Линпек, – сказала госпожа Кнорринг за письменным столом, – может, вас утешит то, что я вам скажу: таких несчастных матерей за время нашего существования у нас наберется сотни. И мы хорошо знаем, что такое человеческая жизнь и что такое смерть.
– Но такая ужасная смерть, – вскричала госпожа Линпек и подняла голову с ладоней, – такая ужасная, вот в чем дело, такая ужасная смерть, – вскричала она и выпучила глаза на госпожу Моосгабр, которая едва переводила дыхание, – с такой ужасной смертью не сталкивался даже Беккет.
– Госпожа Линпек, – отозвался теперь господин Смирш за машинкой и кинул взгляд на госпожу Моосгабр, – что случилось – то случилось, что уже там – того уже нет здесь. Свойство яда заключается в том, что от него умирают, так было и будет до скончания времен, поэтому он и называется ядом. Одним словом, с этим вы должны смириться.
– О небо, смириться, – выкрикнула снова госпожа Линпек на стуле у стены и затряслась так, будто ее коснулась сама смерть, – смириться. Смириться с такой ужасной смертью. Когда все это представлю себе, теряю сознание… – И вдруг госпожа Линпек в черном траурном платье соскользнула со стула у стены на пол и осталась неподвижно лежать.
Господа Ротт и Кефр, по-прежнему стоявшие в передней двери позади стола госпожи Кнорринг, бросились за водой, а господин Смирш встал из-за машинки и вместе с господином Ландлом поднял госпожу Линпек с полу. Когда они снова усадили госпожу Линпек на стул, пришли господин Ротт и господин Кефр с кувшином воды и с помощью мокрого платка стали приводить ее в чувство. Госпожа Моосгабр со скамьи смотрела на госпожу Линпек и едва переводила дыхание.
– Послушайте, госпожа Линпек, – заговорил теперь господин Ротт, приведя госпожу Линпек в чувство и поставив кувшин на зарешеченное окно, – вам надо немного прийти в себя. В других семьях, как сказала вам госпожа Кнорринг, тоже бывают трагедии, в нашей стране вы не первая и не последняя. И вообще, оглянитесь немного вокруг, посмотрите, в какое время мы живем. Сколько повсюду всяких мучений, опрометчивых приговоров, неправедных судилищ… – господин Ротт посмотрел на господина Кефра, – сколько злобы и лжи, коварства и подлости. Есть люди, которые с удовольствием держат в руках палку и рады были бы видеть многих в кандалах. Есть люди, которые жаждут превратить мир в одну-единственную тюрьму, и не только здесь, на земле, вспомните, какая стройка завершается у кратера Эйнштейн. И самое интересное, что это исходит не столько от полиции, сколько от армии. Я знаю, господин Смирш, – господин Ротт посмотрел на господина Смирша за пишущей машинкой, – я знаю, вы не любите таких разговоров, особенно в учреждении, но что здесь такого? Все это существует, и никуда от этого не деться. Есть люди, госпожа Линпек, у которых Бог взял гораздо больше, чем у вас, и все-таки они живут…
– Но я не смогу, – госпожа Линпек в черном траурном платье на стуле у стены снова опустила голову в ладони, и ее черная шляпа немного съехала набок, – я не смогу, у меня слабые нервы, да-да. Раз я потеряла все, – захлебывалась она рыданиями, держа голову в ладонях, – куплю себе гроб с венком, а потом брошусь, как я говорила, под поезд. Когда я представляю себе, что это за смерть, – зарыдала она снова, – как этот поезд скрипит… я снова теряю сознание…
– Что ж, госпожа Линпек, – довольно решительно сказала госпожа Кнорринг за столом и высоко подняла голову, – здесь госпожа Моосгабр. Она была у вас, выясняла и теперь скажет, что она по этому поводу думает. – И госпожа Кнорринг, посмотрев на госпожу Моосгабр, кивнула.
– Я была, – кивнула госпожа Моосгабр, она все еще едва переводила дыхание, но говорила довольно спокойно, – я была, все выяснила и теперь скажу. Под поезд вы в самом деле не бросайтесь, – сказала она госпоже Линпек, – как вы помните, один раз на перроне я вас уже отговаривала от этого, и госпожа Кральц тоже. Вы же знаете, как скрежещет поезд, сами это говорите.
– Госпожа Линпек, – сказал господин Ротт в передней двери, – под поезд вы не броситесь, похоже, вам уже лучше. Ваш обморок от одной мысли, что вы броситесь под поезд, купите себе гроб и через два дня будут ваши похороны, уже прошел. Здесь на окне мы оставляем кувшин, если вам снова станет плохо, господин Ландл мокрым платком вытрет вам лоб. Мадам, – сказал он госпоже Кнорринг за письменным столом, – позвольте мне и нашему милому глупому Кефру удалиться и подготовить для вас сведения об Обероне Фелсахе.
– Бон, – кивнула госпожа Кнорринг, – подготовьте сведения об Обероне Фелсахе и принесите. – И господа Ротт и Кефр поклонились, прошли в переднюю дверь и закрыли ее за собой.
– И я бы тоже уточнил кое-что, – отозвался господин Смирш за машинкой, – коль вы, мадам, просите госпожу Моосгабр рассказать нам обо всем, не стоит ли позвать…
– Апропо, – кивнула госпожа Кнорринг и протянула руку к ящику стола, – позовите.
Господин Ландл подошел к двери в зал ожидания и, открыв ее, позвал… и сию же минуту в канцелярию вошел блондинчик в зеленом свитерке.
– Добрый день, – сказал он и остановился у двери.
– Что ж, начнем, – сказала после минутного молчания госпожа Кнорринг, протянула руку к ящику стола, и на нем появились ноты, – начнем. Госпожа Линпек жалуется, – госпожа Кнорринг посмотрела в ноты, – что не может купить мальчику зимнее пальто, шапку и лыжи, что муж не платит ей алиментов, что этот человек исходит злобой и терзает ее и мальчика. Госпожа Моосгабр, – госпожа Кнорринг оторвала глаза от нот, – вынесите свой приговор. Вынесите его здесь перед госпожой Линпек и перед мальчиком, пусть все знают, что секретов у нас нет.
– Госпожа Моосгабр – большая специалистка, – вмешалась вдруг в разговор госпожа Линпек и ухоженными ногтями коснулась своей черной шляпы, сильно съехавшей набок. Ее голос уже не звучал столь отчаянно, и она сама не была так бледна, как поначалу, а возможно, такое впечатление создавало ее черное траурное платье, – госпожа Моосгабр посвящена во все. И в то, что я не могу купить мальчику зимнего пальто, шапки и лыж, и в то, что мой муж не платит алиментов, исходит злобой и терзает меня и мальчика, который возит по перрону тележку и продает с нее. И что к расхищению посылок он не имеет никакого отношения, что это все проделки самой Клаудингер и ее шайки и что они хотели бы втянуть в это дело мальчика. Оговорить его с расчетом на то, что он озорничает в школе. Они думают, раз он озорничает в школе, то, значит, может и воровать посылки. И госпожа Моосгабр знает, как я несчастна и как хочу броситься под поезд и купить себе гроб с венком.
– Это правда, – кивнула госпожа Моосгабр на скамье, – госпожа Линпек несчастна. Мальчик ее мучит, она хочет броситься под поезд, но я отговаривала ее от этого, так же как и наша привратница, как и господин Ротт сейчас. Я только не знала, что она хочет купить гроб с венком и что муж так терзает ее. Этого госпожа Линпек мне вроде не говорила. Но что мальчик участвовал в расхищении посылок – я не установила.
– Вот видите, – воскликнула госпожа Линпек голосом высоким, как у дрозда, и прошлась ладонью по щеке, – видите. Госпожа Моосгабр, благодарю вас за ваше решение, – воскликнула она, и глаза ее засветились, – я с первой минуты знала, что вы специалистка, и та мадам, что была с вами, мадам привратница тоже, только вы главная, тогда как она просто сопровождала вас, а это разные задачи.
– Хорошо, – кивнула госпожа Кнорринг и посмотрела в ноты, – но госпожа Моосгабр скажет нам, что она установила еще.
– Еще, – кивнула госпожа Моосгабр, – еще я установила, что у госпожи Линпек прекрасный киоск в подземке на перроне «Центральное кладбище» и что работы у нее сверх головы, люди покупают, главным образом, пиво, лимонад, часто – открытки, на которых потом пишут в подземном ресторане, где любят бывать больше, чем в подобных местах на поверхности. Мальчик… – госпожа Моосгабр на скамье повернулась к задней двери, потому что блондинчик в зеленом свитерке все еще стоял там, – он торгует на перроне с тележки после шести вечера и любит больше всего медовик. Муж не платит мадам Линпек али… он водолаз, вытаскивает из-под воды лодки, песок и другие потопленные вещи. А мадам, – госпожа Моосгабр посмотрела на госпожу Линпек, сидевшую на стуле у стены и слушавшую ее с вниманием и восторгом, – она артистка. Играла в театре, в театре… как он называется…
– «Тетрабиблос», – улыбнулась госпожа Линпек любезно, – «Тетрабиблос».
– Хорошо, – вмешалась госпожа Кнорринг и снова посмотрела в ноты. – «Тетрабиблос» близ Академии музыки, и играют там старые и новые пьесы.
– Недавно я смотрел там «Порчу» Татрмана Лупла, – сказал господин Смирш за машинкой, – там и танцы есть.
– Танцы, – кивнула госпожа Кнорринг, – но пусть госпожа Моосгабр нам еще скажет, как мальчик проявляет себя.
– Как он проявляет себя, – кивнула госпожа Моосгабр на скамье и снова обернулась к задней двери, где по-прежнему стоял блондинчик в зеленом свитерке, – да, он проявляет себя. Он часто говорит сам с собой, как будто говорит с кем-то другим, но таких людей, пожалуй, много. Ему снится, что он летает, и ему это нравится, поэтому он обожает кататься на лифте. Ну и еще он любит огонь.
– Любит огонь? – Господин Смирш поднял взор.
– Огонь, – кивнула госпожа Моосгабр, – но разжигает его только летом в поле.
– Вот видите, – воскликнула госпожа Линпек и холеными пальцами поправила шляпу на голове, – видите. Госпожа Моосгабр говорит чистую правду. Но почему я не могу жить спокойно, – она снова поправила шляпу, – почему все время его у меня отбирают?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46