Это произошло еще тогда, когда Эд только затевал свой бизнес со спиртным, проститутками и лотереями. Пришлось кое-кого поприжать, иначе эти типы ему бы здорово помешали. В таком деле надо быть жестоким, не то грош тебе цена. Далеко не уйдешь. И в то же время следует вести себя порядочно и честно с теми, кто к тебе хорошо относится. Аль Греко поднял воротник пальто: ему стало зябко. И хотя в машине больше никого не было, он почему-то застыдился, словно человеку взрослому не может быть зябко. Нечто подобное испытываешь по отношению к собственной матери или если сделал другому добро. Похожее чувство он питал и к Эду Чарни. Чувство преданности.
Придя к такому выводу, он вдруг захотел проявить чем-нибудь свою преданность Эду, но единственное, что нашлось для этого под рукой, было шампанское. Он обернулся посмотреть, надежно ли оно укрыто одеялами на случай толчков. Эд, разумеется, желал бы, чтобы товар был доставлен по возможности в наилучшем виде. И тут Аль вспомнил про лимузин с Инглишем за рулем. Он снизил скорость до тридцати миль в час, чтобы лимузин мог обогнать его.
Очень скоро лимузин действительно обогнал его, и по тому, как Инглиш его вел, Аль догадался, что Инглиш чем-то расстроен. Вообще-то, Инглиш отлично водил машину и заботился о ней, как о верном коне. А этот лимузин, который Инглиш вел, был еще и рекламным и потому содержался в наилучшем виде. Но сейчас, обходя Греко, Инглиш перешел колею на полной скорости и врезался в почти двухметровый снежный сугроб. И не то чтобы не было места или он погудел, а Аль Греко не уступил ему дорогу, не остановился. Инглиш и не погудел. Он лишь надавил на газ и задал машине жару. Лимузин с силой воткнулся в сугроб, закачался из стороны в сторону, пробил в нем брешь, и в ту же секунду Инглиш, повернув руль, выбрался на чистую дорогу. Если ее можно было назвать чистой.
Что-то с ним неладно, решил Аль Греко.
За те несколько секунд, что потребовались Инглишу на обгон, Аль Греко заметил, что шляпа у Инглиша сидит на затылке, что было вовсе на Инглиша не похоже. Франтом Инглиша не назовешь, но он всегда хорошо одет. Аль заметил также в машине женщину. Она съежилась на переднем сиденье подальше от Инглиша. По-видимому, миссис Инглиш. Алю Греко и в голову не пришло, что это может быть другая женщина, ибо никаких разговоров про Инглиша и других женщин Аль не слышал, а уж если бы было что слышать, Аль наверняка бы об этом знал. В Гиббсвилле любому бабнику рано или поздно приходится прибегать к услугам придорожных номеров, и Аль всегда был в курсе, кто посещает эти заведения. Гиббсвиллские умники были убеждены, что выйдут сухими из воды, коли повезут свою даму за город, в немецкий округ Пенсильвании. Умники воображали, что поступают мудро, отправляясь туда, вместо того, чтобы поехать в «Дилижанс», большую гостиницу возле Гиббсвилла, где стаканчик виски стоил семьдесят пять центов и где были танцы, и гардеробщицы, и одетые в форму официанты — все как полагается. Если бы эти бабники только ведали, как они ошибаются! Аль позаботился о том, чтобы знать всех бабников наперечет, потому что в один прекрасный день очень даже могут пригодиться сведения о том, что такой-то господин изменяет жене, особенно если он оказывается важной птицей в городе и может быть полезен Эду в суде, в городском правлении, а то и в банке. Аль помнил, как однажды такие сведения пришлись весьма кстати. Был у них советник, который не брал взяток. Эду никак не удавалось всучить ему монету. Никак. И вот однажды Эду сообщили, что этот советник собирается трепать языком насчет двух баров, в которых у Эда был свой интерес. Захотел попасть в кандидаты на пост мэра от республиканцев и решил играть по крупной. Аль случайно оказался у Эда, когда тому позвонили.
— Кто, ты говоришь, собирается это сделать? — спросил он.
— Хейджман, — ответил Эд.
— Нет, он не сделает этого, — заверил его Аль и объяснил, почему Хейджману придется держать язык за зубами. Как Эд обрадовался! Он вошел к Хейджману в кабинет и сказал приблизительно следующее: мистер Хейджман, вы человек верующий, вы один из самых добропорядочных людей в нашем городе и так далее, а поэтому, если станет известно, что вы бывали в номерах в обществе одной дамы лет тридцати в очках… Больше Эду ничего не потребовалось добавлять. Хейджман встал, прикрыл дверь, и, когда Эд ушел, они были (и до сих пор остаются) в наилучших отношениях. Эд даже помог ему выпутаться из истории, когда Хейджман изменил и той, в очках. Да, в нашем деле надо пользоваться любыми средствами.
Аль Греко поехал быстрее, чтобы не отстать от Инглиша, который как выжал педаль до конца, так и держал ее. Это можно было определить по тому, что, когда колеса лимузина выскакивали из колеи, машина отлетала к обочине, взметая за собой длинный снежный вихрь. Аль приметил также, что миссис Инглиш, голова которой совсем ушла в меховой воротник, не поворачивалась к Инглишу. Значит, была на него зла. Любая женщина в подобной ситуации сидела бы выпрямившись и орала на мужа. А миссис Инглиш, насколько он мог судить, не произносила ни слова. Интересно, что представляет собой эта дамочка.
У него появилась всего лишь смутная догадка на ее счет, и он принялся рыться в памяти в поисках чего-нибудь, пусть самой малости, что подтвердило бы эту догадку. А догадка, что у него возникла, заключалась в том, что, может, миссис Инглиш изменяет мужу. Но он ничего не сумел припомнить. Он знал, что она никогда не бывала в загородных номерах. В «Дилижансе» она порой вела себя вызывающе, но не хуже многих других, да к тому же это было всегда в присутствии Инглиша. Нет, наверное, он ошибается. Влезет же в голову мысль, хотя для нее нет никаких оснований. Но в свои двадцать шесть лет Аль Греко твердо усвоил одно, а именно: если у тебя возникает подозрение по поводу кого-нибудь, подозрение, которое тебя не оставляет, жди случая, который докажет, что твое подозрение было либо совершенно справедливым, либо полной ерундой.
От клуба до здания банка было семь с лишним миль, из которых последние три приходились на новый и почти прямой отрезок дороги, где ехать было легче, ибо с одной стороны его защищала от ветра железнодорожная насыпь. Когда Инглиш вылетел на этот отрезок, выжимая из лимузина максимум возможного, Алю Греко пришлось еще сильнее надавить на педаль газа. Теперь Аль целиком сосредоточился на езде. Он не хотел держаться к Инглишу слишком близко, чтобы тот не разозлился. Но и упускать его не желал. Он старался быть поблизости на случай, если Инглиш попадет в беду. Но Инглиш был малый что надо. Из тех, кто умеет править и в пьяном и в трезвом виде, с той только разницей, что пьяному ему плевать на машину.
Когда оба автомобиля влетели в Гиббсвилл, Аль Греко решил в угоду Эду Чарни проводить Инглиша до дому и повернул вслед за лимузином на Лантененго-стрит. Весь путь по Лантененго до Двадцатой улицы он держался от лимузина на расстоянии примерно квартала. Дом Инглишей стоял на Туин-оукс-роуд, но с пересечения Двадцатой и Лантененго проглядывалась вся Туин-оукс, поэтому Аль остановился. Инглиш перешел на вторую скорость, чтобы преодолеть заснеженный подъем на Двадцатой улице, ловко повернул и через несколько секунд уже стоял перед своим домом. Огни машины погасли, вспыхнула лампочка на крыльце, и Аль увидел, как миссис Инглиш открыла дверь. Зажегся свет в одной из комнат на первом этаже. Потом на крыльце появился сам Инглиш, а свет внизу погас и одновременно вспыхнул в спальне наверху. Инглиш оставил машину на улице на всю ночь. Должно быть, набрался как следует. Что ж, его дело.
Аль Греко дал задний ход, выехал на Двадцатую улицу, повернул и покатил обратно по Лантененго-стрит. Он решил ехать прямо в ночной ресторан «Аполлон», где в это время можно было встретить Эда Чарни. И вдруг сообразил, что Эда там нет. Ведь была та единственная ночь, когда Эд там отсутствовал. «Господи боже, — сказал Аль Греко, — а я и забыл, что сегодня рождество». Он опустил окно в машине и обратился к темным домам на Лантененго-стрит, мимо которых проезжал: «С рождеством вас, сволочи! Аль Греко желает вам счастливого рождества».
2
Джулиан Инглиш проснулся мгновенно, почувствовав, что лишь на секунду опередил появление их служанки Мэри. Так и есть: в дверях показалась Мэри.
— Мистер Инглиш, миссис Инглиш говорит, уже одиннадцать часов. — И чуть потише добавила: — С рождеством вас, мистер Инглиш.
— И вас с рождеством, Мэри. Вы получили свой конверт?
— Да, сэр. Мне его дала миссис Инглиш. Большое вам спасибо. Мамаша просила передать, что будет молиться за вас и за миссис Инглиш. Закрыть окна?
— Да, пожалуйста.
Он полежит, пока Мэри в комнате. Какой хороший день! Солнце, а на окнах висят сосульки, настоящие сосульки, которые вместе с рождественским венком и занавесями делают окно похожим на праздничную открытку. На улице тихо. Весь Гиббсвилл отдыхает после снегопада. Раздался звук, который мог означать только одно: кто-то из детей в семье Харли, живущей в соседнем доме, получил в подарок на рождество санки и теперь обновляет их на своем дворике, отделенном от дворика Инглишей лишь двухфутовой живой изгородью. Комната согреется быстро, лучше полежать еще несколько минут.
Хорошо бы таких дней было побольше. Медленно, не поворачивая головы, он приподнялся на подушках и взял со столика между кроватями пачку сигарет. И почувствовал, что лучше не смотреть на кровать Кэролайн, и — посмотрел. Так и есть: ее постель осталась неразобранной. И в ту же минуту все случившееся вернулось к нему, оглушив его, как будто он очутился слишком близко к огромному колоколу, который вдруг стал звонить. Пальцы сунули в рот сигарету, умело помогли закурить. Он не думал о сигарете, ибо вместе со звоном колокола пришло желание опохмелиться и чувство раскаяния. Не сразу, но припомнилось все, что он натворил. Мерзость! Он представил себе, как плеснул виски в Гарри Райли, в его жирную, вульгарную ирландскую морду. А сейчас на земле царят рождество и покой.
Он вскочил, позабыв про тепло и уют — пол оказался ледяным, — сунул ноги в шлепанцы и пошел в ванную. Физически он много раз чувствовал себя гораздо хуже, но и нынче ему было порядком плохо. Самочувствие, прямо сказать, неважное, коли смотришь на себя в зеркало и выше переносицы ничего не видишь. Не видишь своих глаз, не видишь, растрепаны ли у тебя волосы. Видишь только щетину на лице, волосок за волоском, волосы на груди да ключицы, что выпирают чуть ниже горла. Видишь свою пижаму и складки на шее и что-то похожее на кровь на нижней губе, но это не кровь. Сначала чистишь зубы, что немного помогает, но этого явно не достаточно. Тогда пробуешь одно полосканье для рта за другим. Ко времени выхода из ванной ты уже готов закурить, жаждешь либо кофе, либо виски и страшно сожалеешь, что у тебя нет лакея, который зашнуровал бы тебе ботинки. Надеть брюки оказывается делом непростым, но ты справляешься с этой задачей, напялив на себя первые, которые нащупал в гардеробе. Зато выбор галстука требует долгого размышления. Снова и снова разглядываешь галстуки, смотришь на них, переводишь взгляд на ноги: какого цвета на тебе брюки? Темно-серые. Что ж, к темно-серому костюму идет практически любой галстук.
Наконец Джулиан выбрал галстук с мелким черно-белым рисунком, решив надеть рубашку с крахмальным воротничком. Такую рубашку приходится надеть, потому что рождество, а значит, его ждет обед в родительском доме. Наконец он завершил свой туалет, но когда оглядел себя в зеркале в полный рост, он все еще не мог посмотреть самому себе в глаза, хотя и знал, что выглядит неплохо. Черные кожаные туфли блестели от ваксы, как лакированные. Он разложил по карманам в определенном порядке все нужные ему вещи: бумажник, часы на цепочке, крошечный золотой баскетбольный мяч, значок клуба «Фи Бета Каппа» в виде ключика, два доллара серебром, самопишущую ручку, носовой платок, портсигар и кожаный кошелек для ключей. Еще раз посмотрел на себя и подумал, как хорошо бы снова лечь спать. Но если бы он лег, то опять бы принялся думать, а думать он себе не разрешал, пока не выпьет кофе. Держась за перила, он спустился вниз по лестнице.
Посреди гостиной на столе он увидел груду свертков, очевидно, рождественских подарков. Кэролайн в комнате не было, поэтому он прошел в столовую и, раздвинув двери в буфетную, сказал:
— Мэри, пожалуйста, только апельсиновый сок и кофе.
— Апельсиновый сок на столе, мистер Инглиш, — отозвалась Мэри.
Он залпом проглотил сок. В нем был лед, чудесный лед. Мэри принесла кофе. Когда она вышла, он вдохнул идущий от кофе пар. Не менее приятно, чем пить. Сначала он выпил черный кофе без сахара. Потом положил в чашку кусок сахара. И лишь остаток разбавил сливками и закурил сигарету. «Хорошо бы не выходить из дому, — размышлял он. — Сидеть дома всю жизнь и никого не видеть. Кроме Кэролайн, Кэролайн мне нужна».
Допив кофе, он отхлебнул воды со льдом и вышел из столовой. Стоя перед столом с грудой подарков, он услышал, что кто-то вытирает ноги на крыльце. Почти тотчас же дверь распахнулась. Это была Кэролайн.
— Здравствуй, — сказала она.
— Здравствуй, — ответил он. — С рождеством тебя.
— Спасибо, — сухо поблагодарила она.
— Извини, конечно, — сказал он, — но куда ты ходила?
— Относила подарки детям Харли, — ответила она, вешая свое пальто из верблюжьей шерсти в стенной шкаф под лестницей. — Бубби желает тебе счастливого рождества и спрашивает, не хочешь ли ты покататься на его новых санках. Я сказала, что вряд ли у тебя сегодня появится такое желание. — Она села и принялась расстегивать свои теплые ботинки. У нее были красивые ноги, их не портили даже толстые шерстяные чулки в клетку. — Послушай… — начала она.
— Я весь внимание.
— Хватит шутить, — сказала она, вставая и одергивая юбку. — Послушай меня. Вот что я хочу тебе сказать. По-моему, лучше отнести браслет обратно ювелиру.
— Почему? Тебе он не нравится?
— Нравится. Красивая вещь, такую не часто увидишь. Только он тебе не по карману.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30