— И правильно сделаете. Ничто так не бодрит, как ходьба. Каждое первое января даю себе зарок больше ходить, но потом… ну, вы знаете.
— Знаю.
Она нажала на газ и долго ехала с широко открытой правой дверцей, что было удивительно для столь благовоспитанной дамы.
Так закончился этот год, а вместе с ним и их договор об уступке.
LIII
Длинное белое здание барачного типа с закрытыми, несмотря на вывеску «Круглосуточный обмен», ставнями; черно-желто-красный флаг, реющий над ним по воле ветерка, редкого для этого времени суток; пустая сторожка, поднятый шлагбаум.
На сей раз никаких сомнений: это последний предел — и временной, и географический — их договора.
Он остановился, обернулся, снял головной убор, склонился в благодарном поклоне, как его учили в детстве.
«Спасибо за все, что было даровано мне в эти триста шестьдесят пять дней».
«Спасибо за простоту, отсутствие спеси, без всяких там „Старшая дочь Церкви, Мать городов, Центр прав человека“.
«Спасибо за неграндиозность размеров: от одного чуда до другого было рукой подать».
«Спасибо за бескомпромиссную языковую борьбу между Фландрией и Валлонией, напомнившую о важности слов».
Пешеход отчетливо и громко произносил слова своей благодарности, словно обращался к пожилому человеку или кому-то далекому.
«Спасибо за надежду. Местным новоделам так и не удалось уничтожить старинные фасады городских усадеб, домов корпораций и все эти Мясные, Хлебные, Травяные улочки, Дровяные набережные — еще одно доказательство того, что Время выстаивает в борьбе с самыми отпетыми из гангстеров».
«Спасибо местным жителям за привычку любой разговор заканчивать благожелательным „Все в порядке?“. Обходительность сродни рыцарству».
«Спасибо за конкурс виолончелистов, посвященный королеве Елизавете».
«Спасибо за музей Тервюрен: настоящая Африка под дождем».
Лицо пешехода исказилось, как от внезапной боли.
«Если я стану называть всех и вся, о чем сожалею, покидая эти места, стоять мне здесь вечно. Чтобы не вызывать зависти у других, ограничусь лишь двумя усопшими.
Спасибо Карлу Пятому, уроженцу Гента, ставшему крестным нашей любви. Спасибо еще одному уроженцу Гента — Виктору Хорте, понявшему, что архитектура и ботаника — родственные области человеческого духа. Да здравствует арт нуво! Элизабет был так к лицу твой роскошный декор — и тот, что на доме номер шесть по улице Поля-Эмиля Янсона, и тот, что на доме номер две тысячи тридцать шесть по Эхтскому шоссе».
Помолчав с минуту, пешеход снова заговорил, набравшись духу:
«Несчастный Бодлер, написавший „Несчастная Бельгия“!»
Затем надел головной убор и тронулся в путь.
Права была его матушка: даже будучи безмерно несчастным, надо благодарить, это придает силы.
LIV
— Шеф, вы видите то, что вижу я?
— Я вижу лишь, что не способен сделать ставку при таком раскладе на бегах.
— Какой-то мужчина со стороны бельгийцев. Разговаривает сам с собой.
— Это не редкость.
— Снял головной убор, кланяется.
— Вежливый.
— Идет в нашу сторону.
— Наверное, еще одна поломка.
— Сдается мне, у него нет машины. Он явно издалека.
— Бельгийские коллеги его пропустили?
— Вам ведь известно: их пост всегда пустует.
— Вижу, куда ты клонишь. Хотел бы его задержать?
— Но, шеф, если кто-то ступает на территорию Франции пешком, у него должны быть причины…
— А нам-то что до того?
— Но, шеф, это наша работа! Проверка, выявление контрабанды.
— По-твоему, дело в этом? Впрочем, если встать на такую точку зрения… Стоит поблагодарить Европу. С тех пор, как в нас отпала нужда, ты сильно поумнел. Ладно, лошадки подождут. Не знаешь, куда подевалось мое кепи?
Если кому-то это интересно, требуется два дня, чтобы бодрым шагом дойти от Гента до Франции, начав путь с бульвара Бургомистра. Стоит только запастись ватными тампонами для носа, чтобы не задохнуться, проходя мимо греческих ресторанов Дёрля, темными очками — чтобы предохранить глаза от кричащих цветов, в которые выкрашены супермаркеты Куртре, и берушами, чтобы не оглохнуть от шума на автостраде.
Налегке и с растерзанной душой покинул Габриель Бельгию.
— Добрый день. Французская таможня. Можно взглянуть на ваши документы?
Габриель протянул удостоверение личности, которое долго изучалось.
— Можно узнать, почему вы пешком?
Габриель подумал-подумал и решил не врать при возвращении в страну, являющуюся старшей дочерью Церкви.
— От тоски.
— А что, от тоски ходят пешком?
— У каждого своя тоска.
— Пройдемте.
Они вошли в помещение таможни. Его заставили вывернуть карманы, обыскали. Помощник, которому это было поручено, был старше своего начальника. Смутившись, он извинился.
— Сожалею, таковы правила.
— Я не против. Вы делаете то, что положено. Это ваша работа.
— Да какое там! Взгляните. — И помощник указал ему на беспрепятственно проезжающие автомобили. — Вам не кажется, что они могли бы хоть слегка притормаживать? Не из уважения к нам, конечно, но к границе.
Шеф потерял к ним интерес и снова погрузился в изучение заездов.
— Так вы ничего с собой не несете? Слово? Габриель дал слово. Лучше и не скажешь: он и впрямь ничего не нес из Бельгии.
— Все в порядке. Вы свободны. Но будьте осторожны. Гулять по автостраде опасно и даже запрещено. Но это нас не касается. Можно задать вам вопрос частного порядка?
— Валяйте.
— Пешком — это я еще могу понять. Но почему по автостраде?
— Мне нужна была граница, в прочих местах ее нет.
— Вы так говорите не для того, чтобы сделать нам приятное?
— Что вы, у меня такое настроение, что я охотно поубивал бы всех вокруг.
— Шеф, могу я проводить этого господина?
«С учетом сложившихся обстоятельств» разрешение было дано.
По пути вспоминали прежние времена. Помощник был эрудитом, поскольку его профессия оставляла ему много свободного времени. Он так и сыпал историями о таможнях, о контрабандистах… Габриелю вспомнился «Blauwershof», приют бунтарей. Там тоже тосковали по прежним временам.
— Обо всем этом вам стоило бы написать.
— Вы думаете? Впрочем, я уже и заголовок придумал: «Золотой век северной границы». Вы считаете, это пользовалось бы спросом?
— Публика падка на золотые века.
— Вы вселяете в меня надежду.
Несмотря на радужные перспективы, прощание было грустным.
— Людям нужно собственное пристанище — кусок земли. Если все общее, как они будут себя чувствовать?
— Приспособятся. Не впервой. Таков закон жизни.
— В таком случае мы с вами…
— …последние из любителей границ.
За этой сценой с большим удивлением наблюдали служащие автодорог Севера Франции. Не так часто увидишь таможенника, дружески похлопывающего пешехода по плечу, а потом задумчиво бредущего по запретной полосе к своему посту.
«Почему меня знобит?» — раздумывал пешеход. И только под Перроном догадался: это холод изгнания, хоть он и возвратился домой. Его осенило, что отныне найти на земле убежище будет для него задачей не из легких.
LV
Новая привычка Габриеля была мукой для окружающих.
— Господин Орсенна, прошу вас, будьте так добры, остановитесь хоть ненадолго. Дома — неугомонный муж, тут вы… — умоляла его секретарша.
— Да возьми ты себя в руки, — ворчал сосед-ветеринар, — от твоей бесконечной ходьбы у меня животные начинают беситься.
— Простите за нескромность, у вас неприятности с простатой? — осмелилась спросить клиентка, видя, что приглашенный ею специалист ни на минуту не останавливается. — У моего мужа было тоже самое. Небольшая операция, и все наладилось. Только не откладывайте. Это вредно для организма. Да и ваше постоянное хождение действует на нервы.
Когда автострада, ведущая из Бельгии во Францию, кончилась, Габриель не остановился и все шел и шел — целый день, где бы он ни находился, и даже ночью.
— Несчастный человек! — вздыхала консьержка, рассказывая о беспокойном жильце торговцам квартала Святого Людовика. — Такой с виду приятный, а вот поди ж ты, бродит и бродит по ночам. Этот годовой отпуск не пошел ему на пользу, повредился умом человек.
— И что, он так никогда и не спит?
— Ну, может, несколько часов в сутки, да и то кричит, стонет, ворочается. Видать, кошмары мучают.
— Вот не повезло человеку!
Бесконечная ходьба прерывалась лишь приступами гнева. Доказательство того, что твой дед вовсе не таков, каким хочет казаться, а именно человеком тонкой культуры, обученным благодаря общению с растениями умению владеть собой.
Он вдруг останавливался и превращался в дикаря: бледнел, сжимал кулаки и скрежетал зубами. И, не обращая внимания на окружающих, гневно вопрошал: «Почему? Ну почему?» Глаза его недобро поблескивали. Несмотря на свою невеликую фигуру, он производил устрашающее впечатление. Вокруг него образовывалось пустое пространство. Вздумай кто-нибудь приблизиться к нему в такую минуту, он рисковал бы жизнью, даже Элизабет, особенно Элизабет. Ибо к ней и были обращены его яростные причитания: «Почему, ну почему ты меня покинула после стольких дней и ночей, проведенных вместе?»
Месяцы спустя он получил ответ: брак — это заслон, возведенный против Любви. Элизабет не так уж предрасположена душой к Любви. Она убежала от нее в брак. Не столько дети нуждаются в ней, сколько она сама прячется за них. И выбрала в защитники несчастье: ведь, плача, ничем не рискуешь. Счастье — совсем другое дело, там ты уязвим. Ненавижу тех, кто только и умеет, что сетовать. Счастливые — единственные рыцари. Я осмеливаюсь любить.
И, высоко подняв голову, преисполнившись гордости, он продолжал ходить. Эта гордость была единственным лекарством от гнева. Правда, она действовала недолго. Ибо с гордостью приходило и презрение, презрение к той, от одного воспоминания о которой слезы наворачивались ему на глаза.
За его спиной шушукались, совещались, как можно помочь. Одна хозяйка книжной лавки, его давняя знакомая, придерживавшая для него раритеты, однажды решилась:
— Габриель, вам следует обратиться к врачам. Наука очень продвинулась, теперь почти от всего есть лекарство.
Он отправился к специалисту в области нестандартного поведения. В кабинете была очень приятная атмосфера, развешанные по стенам снимки кораблей свидетельствовали о том, что у хозяина тоже были проблемы.
Тот долго молча изучал его. Затем вытащил из-под стола гитару и взял несколько аккордов. Габриель узнал Баха.
— Когда я не могу понять, в чем причина болезни, я предпочитаю играть, а не говорить. Так честнее. Я мог бы вам сказать следующее: вы страдаете амбулаторной депрессией. Мы справимся с вашей болезнью. Но что вам это дает? — Он убрал гитару. — Что вами движет?
— Мне кажется, если я остановлюсь, моя кровь превратится в слезы.
— Любопытно. Продолжайте.
— Разве можно жить со слезами вместо крови?
— Вряд ли.
— Вот видите, значит, я должен продолжать, чтобы жить.
— Пациент, не утративший здравого смысла! За последние годы впервые сталкиваюсь с таким феноменальным явлением. Это редкость. А если вы всего-навсего паломник?
— Паломник?
— С тех пор, как мир стал миром, есть люди, неустанно шагающие по нему.
— Но у паломников есть цель: Компостелла, Лурд…
— У вас должны быть свои святые места.
— Как вам кажется, я иду к ним или от них?
— Время покажет. Это его ремесло.
Они еще некоторое время поговорили о парусниках, до тех пор, пока не раздался звонок, возвещающий о следующем посетителе. Спускаясь по красному вытертому ковру и повстречав излишне веселую даму, Габриель вообразил, что мысль показаться врачу внушил ей муж, озабоченный ее игривостью.
— Как поживает твой траур, Габриель?
— Повторяю тебе, Габриель: траур — это вопрос воли. Будь добр, прими решение выздороветь.
— Дайте Габриелю поспать, его траур обессиливает его.
— Ты улыбнулся, Габриель, не отрицай. Это признак, что твой траур не стоит на месте.
Так разговаривали с ним все эти мучительные для него годы его друзья — замечательное братство, полное терпения и доброжелательности. Траур Габриеля превратился в некую персону из плоти и крови, наделенную собственной жизнью, отличной от его. О ней справлялись, оценивая произошедшие сдвиги. О замеченных изменениях тут же сообщалось всем остальным друзьям.
— Я с ним завтракал. На нем был зеленый галстук, цвет надежды, передай другим.
— Не знаю, как остальное, но глаза ожили: неотрывно смотрел на грудь моей секретарши Маги. Передай другим.
Неоспоримые признаки скорого и окончательного выздоровления даже отмечались. Если же на следующий день и происходил некоторый откат («Сегодня утром Габриель явился небритым»), огорчение друзей длилось недолго. Всегда находился кто-нибудь, чтобы напомнить, что сам факт отката свидетельствует о движении и что Габриель преодолел первый важный этап: вышел из состояния зацикленности на себе.
Можно ли было разочаровывать столь великодушных друзей? Габриель старался этого не делать и подыгрывал им, исполняя роль некоего господина Траура.
Но сегодня он может признаться: не было в нем никакого траура, он испытывал ужас, упражняясь в извращенном умерщвлении самого себя, постыдном выкорчевывании души, ее растаптывании, высушивании, сжигании в компостной яме забвения. Это было недостойно того легендарного любовника, которым он пожелал стать, крестника Карла V и побочного сына Сервантеса.
Он выбрал иной путь обуздания своего горя.
Несмотря на всю мою нежность к тебе, мой ужас перед любой твоей болячкой, я все же желаю тебе пережить любовный недуг. Только боль позволяет ощутить в себе наличие некоего беспокойного народца, с которым под страхом различных потрясений стоит считаться: чувств.
А против боли я тебе советую одно: ходьбу.
Если б я задался целью по всем правилам исполнять роль деда, я поделился бы с тобой некоторыми подробностями, секретами, маршрутами, всем, выработанным за сорок лет практического применения данного рецепта, опробованного на собственной шкуре. Предостерег бы тебя. Однако потребовался бы целый труд, брошюркой тут явно не обойдешься. А время торопит, и нужно еще столько успеть рассказать тебе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31