https://wodolei.ru/catalog/vanni/Roca/
У подножия форта Иври под звуки аккордеона люди ждали, когда же Союз левых раз и навсегда изменит жизнь.
Чайная церемония IV
XLI
Представляю, в какую краску вгоняет тебя чтение иных страниц, на которых речь идет о любовных свиданиях твоих бабушки и дедушки.
Ты волен перевернуть страницу. Знай только, что я рассказал всю правду. По правде говоря, г-жа Л., хозяйка кафе «Анжелина» (бывшего «Рюмпельмайер») тоже очень смущалась.
Однажды, пойдя навстречу пожеланиям двух сестер-англичанок, я был особенно точен в передаче подробностей своего последнего свидания с одной из моих клиенток, и хозяйка не выдержала.
— Простите, господа-дамы, но не могли бы вы переменить тему? На вас жалуются другие посетители.
— Кто жалуется? — приходя в бешенство, как всегда, когда кто-нибудь смел вставать поперек ее удовольствия, спросила Энн. — Вон та нелепая старушенция с фиолетовыми волосами? Или эта белобрысая лицемерка справа, увешанная двумя рядами жемчуга на кашемировом платье — униформе синего чулка?
— Прошу вас, госпожа…
— Барышня.
— Говорите хотя бы не так громко…
Наш семейный дипломат обещала. На первый раз нам сошло с рук. Хозяйка вернулась за стойку, больше обычного походя на настоятельницу монастыря, окруженную одобряющими ее послушницами.
Возраст пощадил сестер. По всей видимости, желая отблагодарить за оказанные ими миру услуги: они явили пример жизни энергичной, храброй, немалодушной.
И все же возраст есть возраст. Он не может уступать во всем, иначе кто бы стал с ним считаться? Он атаковал их на невидимом, но весьма существенном направлении — слухе.
Иными словами, Энн и Клара с каждым годом слышали все хуже, разумеется, не признаваясь в этом. Интересовали же их только самые интимные и непристойные подробности.
Представь себе твоего деда, вынужденного по нескольку раз повторять какую-нибудь скабрезную деталь, все более повышая голос. Естественно, все окружающие переставали есть и оборачивались на нас. Порой приходилось даже выговаривать по слогам.
После первого сделанного нам предупреждения, весьма чувствительного как для моей гордости, так и моей профессиональной деятельности (некоторые посетительницы кафе узнали эксперта-садовода), я попросил сестер перенести наши встречи в более тихое и немноголюдное место.
Приговор был суров и обжалованию не подлежал:
— Ты нас разочаровываешь, Габриель. Весьма, весьма. А нам казалось, мы научили тебя двум важнейшим правилам жизни: первое — ритуал есть ритуал; второе — нами управляет география.
Возможно, ты сочтешь, что я должен был проявить твердость и тотчас порвать с ними. Это было невозможно.
Никому не дано увернуться от заложенного в него генетически. И речь не только о генетическом коде, записанном в нуклеиновых кислотах, не только об X и Y, но и о совокупности иррациональных качеств, которым не посопротивляешься.
Так что каждый первый четверг месяца в семнадцать часов пополудни я оправлялся на пытку. Идя по улице Риволи, я говорил себе: «Только не „Анжелина“. Мне за пятьдесят, и я уже заранее краснею». Но голосок внутри спорил: «Мой отец доверил мне двух своих женщин. Я обещал. Жизнь у них не сахар. Мои рассказы — их единственное развлечение». После этого я набирал в грудь воздуха, толкал дверь и шел прямо к столику, за которым уже сидели две дамы в черном, дожидающиеся меня. Хозяйка поднимала указательный палец, ее глаза метали молнии.
— Прошу вас, без скандала. Я рассчитываю на вас.
— Ну же, рассказывай! — умоляли сестры. — Что еще случилось за то время, что мы не виделись? Что та рыжая квохтушка, удалось тебе ее…
Королевский сад
XLII
Как заставить Время вернуть мне Элизабет?
Габриель охотно применил бы силу, если бы это помогло. Но как осилить Великого Владыку?
И потому он гасил в себе гнев и нетерпение и умножал знаки безразличия, обращенные ко Времени, одновременно маскируясь под его подельника.
— Я — друг Времени, — любил он говаривать.
— Как можно быть другом того, о ком известно, что он вас непременно прикончит?
— Я живу у Него на виду, наношу Ему визиты по крайней мере раз в неделю.
— Визиты Времени? Что за вздор?
— Приезжайте ко мне в Версаль, сами увидите.
Габриель наконец уяснил подлинную суть и глубинный замысел Королевского сада: помимо того, что это был ботанический музей, хранящий образцы исчезнувших фруктов и овощей, это был еще и музей Времени — единственное место на земле, где Время соблаговоляло показаться во всех своих обличьях.
В историческом
Людовик XIV пылал такой любовью к своему саду, что сам написал путеводитель по нему:
I. Пройдя сени мраморного двора, выходишь из замка и оказываешься на террасе: следует остановиться на верхних ступенях, чтобы окинуть взором расположение водоемов и беседок с фонтанами.
II. Затем следует прямиком отправиться к фонтану Латоны и там сделать остановку, чтобы разглядеть Латону, ящериц, статуи. Далее идти по королевской аллее к каналу, скульптуре Аполлона. Оттуда обернуться, чтобы полюбоваться замком и партером.
III. Затем повернуть налево к сфинксам, по дороге остановиться перед садовой беседкой с водяным снопом и широкой водяной скатертью; перед тем, как пройти между сфинксами, остановиться еще раз, чтобы полюбоваться южным партером, после чего идти прямо к оранжерее, откуда видны партер с апельсиновыми деревьями и озеро Швейцарцев.
И так далее до XXV этапа осмотра:
Дойти до пирамиды, сделать остановку, затем подняться к замку по мраморной лестнице.
Стоит закрыть глаза или, напротив, окинуть взором дали, как со стороны озера Швейцарцев через калитку в решетке Фордрена появится сам Король-Солнце, ступающий уверенно, несмотря на высокие каблуки. Вот он срывает свою любимую грушу Луизбон д'Авранш и, откусывая от нее, диктует писарю следующие этапы своего руководства по осмотру Версаля. Сок груши медленно стекает с монарших уст и капает на кружево камзола.
XXVI. Войти в Сад. Пройти в самую его середку, где находится водоем, обойти его кругом и осмотреть террасные посадки и шпалерные деревья. После того свернуть налево и заглянуть в спаржевый огород и в сливняк.
Людовик XIV отнюдь не единственный обитатель прошлого, навещающий Сад. Силуэты людей, склонившихся над деревцами или стоящих на коленях перед цветами, занятых прополкой, подрезкой, стрижкой, тоже не из сегодняшнего времени. Они принадлежат скромному и трудолюбивому средневековью, когда Короля-Солнца еще не было на свете. Они такие же, как на иллюминированных рисунках в часослове герцога Беррийского.
В иных привилегированных местах границы настоящего с прошлым стираются. Посетители всех эпох являются, что наполняет радостью и укрепляет дух: ведь такая свобода перемещения во Времени означает, что смерть не призовет нас окончательно и мы сохраним за собой право переходить из века в век, когда станет невмочь сопротивляться желанию совершить подобное путешествие.
Вокзал «Версаль — Левобережье» не похож ни на один другой: большое окно, украшенное живописью 1900 года, некая игрушечность… А на перронах большинство пассажиров не из другого города, а из другого века.
Времена года
Как все сады, Королевский сад является часами. По состоянию деревьев можно судить о времени года.
Но часы эти особенные. Король, как и любой облеченный властью человек, был весьма нетерпелив. Он не выносил, когда что-нибудь — или кто-нибудь, в том числе и природа, — ему сопротивлялось. Остальные смертные должны были дожидаться апреля, чтобы отведать спаржи, мая, чтобы поесть клубники. Но не Людовик.
И потому Сад стал, помимо прочего, музеем его битвы со Временем. Это была самая излюбленная и ожесточенная из баталий, которые он вел любой ценой. Сохранились применяемые им орудия: парники, похожие на огромные распахнувшие свои створки раковины; копаные-перекопаные квадраты земли, в которых до сих пор угадывается навоз, вносимый для согрева почвы; оранжереи — островки ботанических причуд — так и кажется, что однажды они сорвутся с якоря и отправятся в вечное лето, в тропики…
А кроме того, длинные анфилады шпалер и контршпалер, сложные фортификационные сооружения из камней, решеток, живых изгородей — хрупких заграждений против самой неуправляемой из стихий, то дружелюбной, то враждебной человеку — Погоды.
Не увидишь только «кривого сада»: какой-то недоумок однажды уничтожил его каменные диагональные стены, позволяющие растениям постоянно получать максимально возможное в это время суток освещение. Однако воспоминание об этих хитроумных приспособлениях осталось, и нам теперь известно, что XVII век не был в плену прямых линий.
Еще один урок: тайное сообщничество между Погодой и Временем. Гениальный французский язык называет их одним словом.
Солнечные часы
Солнечные часы — это собор Святого Людовика, чья кремовая барочная постройка бдит над Садом.
— Его купол… словно перекособочило. Главный садовник Жак Бекалетто довольно восклицает:
— И вы заметили! Не зря вы называете себя наблюдательным… Два с половиной века каштан, из которого сложен купол, следует за солнцем. С рассвета до заката, пока солнце движется по своему пути с Королевской улицы до Сен-Сира, купол поворачивается за ним.
Время прививок
— Почему у грушевых деревьев такие основания, как слоновые ноги, — огромные, круглые, обезображенные, похожие на кучи навоза?
— Потому что они привиты на айву, чьи стволы сами по себе очень мощные, поскольку вся их сила идет на них самих.
— Вы не ответили.
— Сразу после прививки груша и айва вступают в битву. Она происходит под корой. Все зависит от сродства.
— Сродства?
— Ну, согласия между разными видами. Это похоже на брак между мужчиной и женщиной.
— Но откуда все же эти наросты, несуразные слоноподобные ноги?
— Процесс сращивания по большей части происходит очень бурно.
— А когда оно произошло, что дальше?
— С этого момента они едины навеки.
Во время своих прогулок, рискуя утомить Время, Габриель обращался к нему: «Кто еще из Ваших подданных проявляет к Вам столько же внимания, как я? Не могли бы Вы, Ваше Величество, быть ко мне чуть поснисходительнее?»
Февраль.
Клянусь, за секунду до этого аллеи были пусты.
Габриель, как всегда, обосновался на северной террасе. И, как всегда, разговаривал с мраморным Ля Кентини (1626-1688):
— Благодарю. Вы создали одно из чудес света.
Как все садовники, он любил зиму за покой, который она приносит земле, за сон, даруемый природе, и за геометричность линий. Сбросив свой наряд, деревья стоят нагие, если не сказать более: видны их остовы, непредсказуемые изломы, сгибы — их раскаяние, страдание. Их жизнь тоже нелегка.
К тому же зимой ясней ощущается замысел создателя этих мест.
Однажды Габриель в очередной раз прогуливался по парку зимой, проникаясь идеями Ля Кентини. Градусник показывал минус девять. Он оделся соответствующим образом, чтобы ничто не отвлекало его от созерцания. Слоняясь среди умиротворенного зимнего безмолвия, он всматривался в детали, подмечая там брошенную тачку, там битое стекло парника, а в центре бассейна, из которого была осенью откачана вода, — наледь. Видимо, старинная труба дала течь…
И вдруг в поле его зрения попало малиновое пальто с капюшоном. Через какую потаенную дверь оно проникло? Поднимается по лестнице.
— Здравствуй.
Она застывает, молчит, изо рта валит пар. На скамье зеленоватый лед, сидеть холодно.
Как и двадцать лет назад во время первой встречи, на Габриеля накатывает страх. И точно так же скручивает живот. Ни за что на свете он не протянет к ней руки. Всё как тогда.
Она встает рядом, они молча смотрят на Королевский сад. Что за войско перед ними? Что за черные остовы? В прозрачном до голубизны воздухе они похожи на деформированные, скрюченные конечности. Воображению видятся в них пальметты, канделябры для шести и восьми свечей, вазы, монстры. И все они словно пытаются удерживать что-то — по-видимому, Время.
Проходит час или век, Элизабет и Габриель молча взирают на эти ловушки Времени. И вдруг появляется ощущение, что Время наконец поймано, уловлено. С его крупинчатостью, его животным теплом.
И вот оно уже обращается к ним:
— Я годами веду за вами наблюдение. Не правда ли, затянувшиеся адюльтеры ужасны? Но вы достойно сражались. Предлагаю вам свою дружбу.
И Габриель слышит слова Элизабет, произносимые замерзшими губами:
— Предлагаю тебе год совместной жизни. Не во Франции, но неподалеку. Только не воображай, что это навсегда.
Договор об уступке
XLIII
Одним сентябрьским утром мы незаметно для себя пересекли границу Франции.
— Смотри, здесь вступает в действие наш договор, — сказала Элизабет.
Машина была забита вещами. Сперва кажется: можно уехать с пустыми руками, а потом вдруг пугаешься — как же я буду жить без «Лорда Джима», будильника с двойным звоном, сонат Шуберта, второго тома словаря «Робер» (имена собственные), без ракетки Хэд, австрийских носков, зубной пасты «Эльжидиум» (есть ли она там, куда мы направляемся?), «полароида», старого пуловера, который я надеваю по выходным дням, медной лампы, виски «Белая лошадь» (будет чем отпраздновать наш переезд), пилочки для ногтей, заварного чайника с фланелевым колпаком, хромированного тостера, «Ста лет одиночества», коробки для сигар и т. д. У Элизабет тоже любимые вещи: красный плед, альбом с фотографиями, фен «Бэбилисс», кусочек черного кружева, «Грозовой перевал» (карманное издание)…
— Смотри вперед, — все повторяла Элизабет, поскольку Габриель без конца вертел головой.
Заднее сиденье автомобиля, забитое их вещами, наполняло его неописуемой радостью. К тому же вещи вели себя очень смирно, хотя известно, что задние сиденья обычно становятся местом потасовок. А ведь эти были к тому же из двух разных домов.
Они катили по бесплатной бельгийской автостраде, вокруг был плоский равнинный пейзаж: море и поля находились на одном уровне, в воздухе парили насмешливые чайки, а на дороге встречались впряженные в повозки лошади.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Чайная церемония IV
XLI
Представляю, в какую краску вгоняет тебя чтение иных страниц, на которых речь идет о любовных свиданиях твоих бабушки и дедушки.
Ты волен перевернуть страницу. Знай только, что я рассказал всю правду. По правде говоря, г-жа Л., хозяйка кафе «Анжелина» (бывшего «Рюмпельмайер») тоже очень смущалась.
Однажды, пойдя навстречу пожеланиям двух сестер-англичанок, я был особенно точен в передаче подробностей своего последнего свидания с одной из моих клиенток, и хозяйка не выдержала.
— Простите, господа-дамы, но не могли бы вы переменить тему? На вас жалуются другие посетители.
— Кто жалуется? — приходя в бешенство, как всегда, когда кто-нибудь смел вставать поперек ее удовольствия, спросила Энн. — Вон та нелепая старушенция с фиолетовыми волосами? Или эта белобрысая лицемерка справа, увешанная двумя рядами жемчуга на кашемировом платье — униформе синего чулка?
— Прошу вас, госпожа…
— Барышня.
— Говорите хотя бы не так громко…
Наш семейный дипломат обещала. На первый раз нам сошло с рук. Хозяйка вернулась за стойку, больше обычного походя на настоятельницу монастыря, окруженную одобряющими ее послушницами.
Возраст пощадил сестер. По всей видимости, желая отблагодарить за оказанные ими миру услуги: они явили пример жизни энергичной, храброй, немалодушной.
И все же возраст есть возраст. Он не может уступать во всем, иначе кто бы стал с ним считаться? Он атаковал их на невидимом, но весьма существенном направлении — слухе.
Иными словами, Энн и Клара с каждым годом слышали все хуже, разумеется, не признаваясь в этом. Интересовали же их только самые интимные и непристойные подробности.
Представь себе твоего деда, вынужденного по нескольку раз повторять какую-нибудь скабрезную деталь, все более повышая голос. Естественно, все окружающие переставали есть и оборачивались на нас. Порой приходилось даже выговаривать по слогам.
После первого сделанного нам предупреждения, весьма чувствительного как для моей гордости, так и моей профессиональной деятельности (некоторые посетительницы кафе узнали эксперта-садовода), я попросил сестер перенести наши встречи в более тихое и немноголюдное место.
Приговор был суров и обжалованию не подлежал:
— Ты нас разочаровываешь, Габриель. Весьма, весьма. А нам казалось, мы научили тебя двум важнейшим правилам жизни: первое — ритуал есть ритуал; второе — нами управляет география.
Возможно, ты сочтешь, что я должен был проявить твердость и тотчас порвать с ними. Это было невозможно.
Никому не дано увернуться от заложенного в него генетически. И речь не только о генетическом коде, записанном в нуклеиновых кислотах, не только об X и Y, но и о совокупности иррациональных качеств, которым не посопротивляешься.
Так что каждый первый четверг месяца в семнадцать часов пополудни я оправлялся на пытку. Идя по улице Риволи, я говорил себе: «Только не „Анжелина“. Мне за пятьдесят, и я уже заранее краснею». Но голосок внутри спорил: «Мой отец доверил мне двух своих женщин. Я обещал. Жизнь у них не сахар. Мои рассказы — их единственное развлечение». После этого я набирал в грудь воздуха, толкал дверь и шел прямо к столику, за которым уже сидели две дамы в черном, дожидающиеся меня. Хозяйка поднимала указательный палец, ее глаза метали молнии.
— Прошу вас, без скандала. Я рассчитываю на вас.
— Ну же, рассказывай! — умоляли сестры. — Что еще случилось за то время, что мы не виделись? Что та рыжая квохтушка, удалось тебе ее…
Королевский сад
XLII
Как заставить Время вернуть мне Элизабет?
Габриель охотно применил бы силу, если бы это помогло. Но как осилить Великого Владыку?
И потому он гасил в себе гнев и нетерпение и умножал знаки безразличия, обращенные ко Времени, одновременно маскируясь под его подельника.
— Я — друг Времени, — любил он говаривать.
— Как можно быть другом того, о ком известно, что он вас непременно прикончит?
— Я живу у Него на виду, наношу Ему визиты по крайней мере раз в неделю.
— Визиты Времени? Что за вздор?
— Приезжайте ко мне в Версаль, сами увидите.
Габриель наконец уяснил подлинную суть и глубинный замысел Королевского сада: помимо того, что это был ботанический музей, хранящий образцы исчезнувших фруктов и овощей, это был еще и музей Времени — единственное место на земле, где Время соблаговоляло показаться во всех своих обличьях.
В историческом
Людовик XIV пылал такой любовью к своему саду, что сам написал путеводитель по нему:
I. Пройдя сени мраморного двора, выходишь из замка и оказываешься на террасе: следует остановиться на верхних ступенях, чтобы окинуть взором расположение водоемов и беседок с фонтанами.
II. Затем следует прямиком отправиться к фонтану Латоны и там сделать остановку, чтобы разглядеть Латону, ящериц, статуи. Далее идти по королевской аллее к каналу, скульптуре Аполлона. Оттуда обернуться, чтобы полюбоваться замком и партером.
III. Затем повернуть налево к сфинксам, по дороге остановиться перед садовой беседкой с водяным снопом и широкой водяной скатертью; перед тем, как пройти между сфинксами, остановиться еще раз, чтобы полюбоваться южным партером, после чего идти прямо к оранжерее, откуда видны партер с апельсиновыми деревьями и озеро Швейцарцев.
И так далее до XXV этапа осмотра:
Дойти до пирамиды, сделать остановку, затем подняться к замку по мраморной лестнице.
Стоит закрыть глаза или, напротив, окинуть взором дали, как со стороны озера Швейцарцев через калитку в решетке Фордрена появится сам Король-Солнце, ступающий уверенно, несмотря на высокие каблуки. Вот он срывает свою любимую грушу Луизбон д'Авранш и, откусывая от нее, диктует писарю следующие этапы своего руководства по осмотру Версаля. Сок груши медленно стекает с монарших уст и капает на кружево камзола.
XXVI. Войти в Сад. Пройти в самую его середку, где находится водоем, обойти его кругом и осмотреть террасные посадки и шпалерные деревья. После того свернуть налево и заглянуть в спаржевый огород и в сливняк.
Людовик XIV отнюдь не единственный обитатель прошлого, навещающий Сад. Силуэты людей, склонившихся над деревцами или стоящих на коленях перед цветами, занятых прополкой, подрезкой, стрижкой, тоже не из сегодняшнего времени. Они принадлежат скромному и трудолюбивому средневековью, когда Короля-Солнца еще не было на свете. Они такие же, как на иллюминированных рисунках в часослове герцога Беррийского.
В иных привилегированных местах границы настоящего с прошлым стираются. Посетители всех эпох являются, что наполняет радостью и укрепляет дух: ведь такая свобода перемещения во Времени означает, что смерть не призовет нас окончательно и мы сохраним за собой право переходить из века в век, когда станет невмочь сопротивляться желанию совершить подобное путешествие.
Вокзал «Версаль — Левобережье» не похож ни на один другой: большое окно, украшенное живописью 1900 года, некая игрушечность… А на перронах большинство пассажиров не из другого города, а из другого века.
Времена года
Как все сады, Королевский сад является часами. По состоянию деревьев можно судить о времени года.
Но часы эти особенные. Король, как и любой облеченный властью человек, был весьма нетерпелив. Он не выносил, когда что-нибудь — или кто-нибудь, в том числе и природа, — ему сопротивлялось. Остальные смертные должны были дожидаться апреля, чтобы отведать спаржи, мая, чтобы поесть клубники. Но не Людовик.
И потому Сад стал, помимо прочего, музеем его битвы со Временем. Это была самая излюбленная и ожесточенная из баталий, которые он вел любой ценой. Сохранились применяемые им орудия: парники, похожие на огромные распахнувшие свои створки раковины; копаные-перекопаные квадраты земли, в которых до сих пор угадывается навоз, вносимый для согрева почвы; оранжереи — островки ботанических причуд — так и кажется, что однажды они сорвутся с якоря и отправятся в вечное лето, в тропики…
А кроме того, длинные анфилады шпалер и контршпалер, сложные фортификационные сооружения из камней, решеток, живых изгородей — хрупких заграждений против самой неуправляемой из стихий, то дружелюбной, то враждебной человеку — Погоды.
Не увидишь только «кривого сада»: какой-то недоумок однажды уничтожил его каменные диагональные стены, позволяющие растениям постоянно получать максимально возможное в это время суток освещение. Однако воспоминание об этих хитроумных приспособлениях осталось, и нам теперь известно, что XVII век не был в плену прямых линий.
Еще один урок: тайное сообщничество между Погодой и Временем. Гениальный французский язык называет их одним словом.
Солнечные часы
Солнечные часы — это собор Святого Людовика, чья кремовая барочная постройка бдит над Садом.
— Его купол… словно перекособочило. Главный садовник Жак Бекалетто довольно восклицает:
— И вы заметили! Не зря вы называете себя наблюдательным… Два с половиной века каштан, из которого сложен купол, следует за солнцем. С рассвета до заката, пока солнце движется по своему пути с Королевской улицы до Сен-Сира, купол поворачивается за ним.
Время прививок
— Почему у грушевых деревьев такие основания, как слоновые ноги, — огромные, круглые, обезображенные, похожие на кучи навоза?
— Потому что они привиты на айву, чьи стволы сами по себе очень мощные, поскольку вся их сила идет на них самих.
— Вы не ответили.
— Сразу после прививки груша и айва вступают в битву. Она происходит под корой. Все зависит от сродства.
— Сродства?
— Ну, согласия между разными видами. Это похоже на брак между мужчиной и женщиной.
— Но откуда все же эти наросты, несуразные слоноподобные ноги?
— Процесс сращивания по большей части происходит очень бурно.
— А когда оно произошло, что дальше?
— С этого момента они едины навеки.
Во время своих прогулок, рискуя утомить Время, Габриель обращался к нему: «Кто еще из Ваших подданных проявляет к Вам столько же внимания, как я? Не могли бы Вы, Ваше Величество, быть ко мне чуть поснисходительнее?»
Февраль.
Клянусь, за секунду до этого аллеи были пусты.
Габриель, как всегда, обосновался на северной террасе. И, как всегда, разговаривал с мраморным Ля Кентини (1626-1688):
— Благодарю. Вы создали одно из чудес света.
Как все садовники, он любил зиму за покой, который она приносит земле, за сон, даруемый природе, и за геометричность линий. Сбросив свой наряд, деревья стоят нагие, если не сказать более: видны их остовы, непредсказуемые изломы, сгибы — их раскаяние, страдание. Их жизнь тоже нелегка.
К тому же зимой ясней ощущается замысел создателя этих мест.
Однажды Габриель в очередной раз прогуливался по парку зимой, проникаясь идеями Ля Кентини. Градусник показывал минус девять. Он оделся соответствующим образом, чтобы ничто не отвлекало его от созерцания. Слоняясь среди умиротворенного зимнего безмолвия, он всматривался в детали, подмечая там брошенную тачку, там битое стекло парника, а в центре бассейна, из которого была осенью откачана вода, — наледь. Видимо, старинная труба дала течь…
И вдруг в поле его зрения попало малиновое пальто с капюшоном. Через какую потаенную дверь оно проникло? Поднимается по лестнице.
— Здравствуй.
Она застывает, молчит, изо рта валит пар. На скамье зеленоватый лед, сидеть холодно.
Как и двадцать лет назад во время первой встречи, на Габриеля накатывает страх. И точно так же скручивает живот. Ни за что на свете он не протянет к ней руки. Всё как тогда.
Она встает рядом, они молча смотрят на Королевский сад. Что за войско перед ними? Что за черные остовы? В прозрачном до голубизны воздухе они похожи на деформированные, скрюченные конечности. Воображению видятся в них пальметты, канделябры для шести и восьми свечей, вазы, монстры. И все они словно пытаются удерживать что-то — по-видимому, Время.
Проходит час или век, Элизабет и Габриель молча взирают на эти ловушки Времени. И вдруг появляется ощущение, что Время наконец поймано, уловлено. С его крупинчатостью, его животным теплом.
И вот оно уже обращается к ним:
— Я годами веду за вами наблюдение. Не правда ли, затянувшиеся адюльтеры ужасны? Но вы достойно сражались. Предлагаю вам свою дружбу.
И Габриель слышит слова Элизабет, произносимые замерзшими губами:
— Предлагаю тебе год совместной жизни. Не во Франции, но неподалеку. Только не воображай, что это навсегда.
Договор об уступке
XLIII
Одним сентябрьским утром мы незаметно для себя пересекли границу Франции.
— Смотри, здесь вступает в действие наш договор, — сказала Элизабет.
Машина была забита вещами. Сперва кажется: можно уехать с пустыми руками, а потом вдруг пугаешься — как же я буду жить без «Лорда Джима», будильника с двойным звоном, сонат Шуберта, второго тома словаря «Робер» (имена собственные), без ракетки Хэд, австрийских носков, зубной пасты «Эльжидиум» (есть ли она там, куда мы направляемся?), «полароида», старого пуловера, который я надеваю по выходным дням, медной лампы, виски «Белая лошадь» (будет чем отпраздновать наш переезд), пилочки для ногтей, заварного чайника с фланелевым колпаком, хромированного тостера, «Ста лет одиночества», коробки для сигар и т. д. У Элизабет тоже любимые вещи: красный плед, альбом с фотографиями, фен «Бэбилисс», кусочек черного кружева, «Грозовой перевал» (карманное издание)…
— Смотри вперед, — все повторяла Элизабет, поскольку Габриель без конца вертел головой.
Заднее сиденье автомобиля, забитое их вещами, наполняло его неописуемой радостью. К тому же вещи вели себя очень смирно, хотя известно, что задние сиденья обычно становятся местом потасовок. А ведь эти были к тому же из двух разных домов.
Они катили по бесплатной бельгийской автостраде, вокруг был плоский равнинный пейзаж: море и поля находились на одном уровне, в воздухе парили насмешливые чайки, а на дороге встречались впряженные в повозки лошади.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31