— В Писаниях есть еще более странная история, — продолжал Симон, — о городе, который назывался Содомом. До ушей Бога дошло, что в городе происходит неладное, и он отправился туда сам, чтобы посмотреть. Понимаете, иначе он не был бы уверен. — Он сделал паузу, дав возможность публике посмеяться. — А там действительно творились очень нехорошие дела. Хотите верьте, хотите нет, но некоторые мужчины вступали в гомосексуальные отношения. Бог был в ярости. Он послал на город пожар и сжег его дотла.
Раздался взрыв непристойного хохота. Кефа побелел.
— Хорошо, можно допустить, что им двигало пристрастие к справедливости, — сказал Симон, — хотя нам такая справедливость кажется довольно примитивной. Но даже по его собственным странным критериям ему невозможно угодить. Например, он велел своему народу ни в коем случае не подвергаться переписи. Может быть, он не хотел, чтобы они научились считать. Потом неожиданно он поменял решение и велел царю провести перепись. Царь провел перепись. Бог наказал его, убив значительную часть населения. Я хочу сказать, что в подобных обстоятельствах трудно поступить правильно, не так ли?
Толпа прыснула со смеху.
— Это сатана велел Давиду провести перепись, — не выдержал Кефа, когда ему все это перевели.
— Вы невнимательно читали книги, — ответил Симон. — История описывается дважды. В первоначальной версии это был Бог.
Толпа хотела знать, кто такой сатана.
— Другой бог, — вкрадчиво объяснил Симон.
Протест Кефы утонул в новых взрывах хохота.
— Давайте допустим, что есть только один Бог, — говорил Симон. — Если Бог один-единственный, тогда он воплощает в себе все качества. Это возможно. Но такой Бог не является Богом нашего оратора. Бог нашего оратора воплощает только некоторые качества и лишен других. Он добрый и справедливый. Откуда тогда берутся зло и несправедливость? Может быть, они просто существуют, а Бог не в силах что-либо с этим поделать. Но Бог нашего оратора всесилен. Перед нами логическая неувязка. Это настолько абсурдно, что даже сам Бог в это не верит. Когда он решает создать людей — я снова ссылаюсь на Писания, — он высказывает интересное предложение: «Сотворим человека по нашему подобию». Возможно, будучи Богом, он считает, что вправе говорить о себе во множественном числе. Но чуть позже, когда сотворенные им мужчина и женщина ослушались его и изведали плод знания, он говорит: «Человек стал подобен одному из нас, познав добро и зло». Подобен одному из кого? И к кому он обращается?
Симон театрально вскинул руки, как в плохой комедии.
— Если кто-то постоянно твердит вам одно и то же, и требует, чтобы вы в это верили, и впадает в дикую ярость, если вы отказываетесь, — разве вы не начнете что-то подозревать? Этот Бог жестоко карал верующих в него за то, что они признавали существование других богов. Он ревнив, как выживший из ума старик, женатый на молодой женщине. Он настойчиво утверждает, что он — единственное божество во всей вселенной. Неужели непонятно почему? Он лжет.
Он быстро оценил их реакцию. Они были готовы к гвоздю программы.
— А теперь мы подходим, — сказал Симон, — к самому интересному. Поскольку именно в истории о смерти друга нашего оратора — Иешуа, как нигде, проявляются злые качества этого лживого Бога. Оратор сказал вам, что его смерть была необходима как «искупление». Вы можете быть незнакомы с этим словом. Оно означает принесение жертвы, дабы умилостивить Бога, чтобы он простил все дурное, совершенное вами. В данном случае нас уверяют, что искупительная жертва была человеческой. Обратите внимание. Человеческая жертва. И в жертву принесли не кого-нибудь, а человека, избранного Богом и отмеченного его благосклонностью. И нас убеждают, что жертва требовалась и была абсолютно необходимой для Бога, который считается по-отечески заботливым и любящим.
Он повернулся к Кефе.
— Я правильно передал суть того, что вы проповедуете?
Кефа слабо кивнул. В толпе зашептались.
— Полагаю, я достаточно рассказал о качествах этого отвратительного Бога, — сказал Симон. — Добавлю лишь одну-две детали, касающиеся смерти Иешуа, которые уважаемый оратор в своем рассказе опустил. Как умер этот мудрый и добродетельный человек? Может быть, его, подобно Агамемнону, заколол ножом под покровом ночи какой-нибудь трус? Нет. Погиб ли он с честью на поле брани? Нет. Был ли он отравлен ядом, как Сократ? Или вскрыл вены, как делают многие в этом городе, зайдя чересчур далеко в своих политических пристрастиях? Ничего подобного. Скажи нам, Кефа, как он умер.
И Кефа сказал, неожиданно охрипшим голосом.
Повисла тишина, исполненная удивления и презрения. Кто-то сплюнул.
— Не очень благородно, не так ли? — безжалостно продолжал Симон. — А теперь послушайте о самом постыдном. Или о самом забавном, в зависимости от того как на это смотреть. Когда Иешуа, его друга, схватили, когда было очевидно, что его ждет смерть, что сделал наш оратор? Он был там, он все видел, он был даже вооружен. Так что он сделал? Я вам скажу. — Симон нагнулся вперед, сложил ладони рупором и произнес театральным шепотом, слышным в каждом углу Форума: — Он сбежал.
Он подождал мгновение, пока не грянул взрыв смеха, и, поприветствовав толпу и вежливо поклонившись Кефе и Марку, отправился домой.
В течение дня прибыло двое посыльных. Первым был Марк. Он передал приглашение Кефы померяться силами в чудотворном искусстве. На втором посыльном была пурпурная туника Преторианской гвардии. Он доставил приглашение императора, написанное неуклюжими стихами по-гречески, на прием, устраиваемый во дворце следующим вечером.
Симон прибыл, когда на газоне был в разгаре поединок борцов. Симон поинтересовался, не опоздал ли он. Нет, сказали ему: император смотрел борьбу весь день.
В саду и на прилегающей территории было около сотни человек. Симон узнал популярного возничего, не менее трех гладиаторов, танцовщика, двух актеров пантомимы и большую часть девиц из высококлассного борделя, специализирующегося на клиентах с необычными вкусами. Среди этих гостей выделялись, как гробовщики на пикнике, мужчины среднего возраста, в сенаторских тогах с пурпурной каймой. Сновали рабы с ломящимися от угощений подносами.
Нерон лениво развалился на кушетке прямо перед борцами, лаская хорошенькую молодую женщину.
Симон поклонился.
— Рад, что ты смог прийти, — сказал император.
На нем был зеленый шелковый халат, расшитый павлинами. Левой рукой он рассеянно ласкал груди молодой женщины, не отрывая глаз от борцов.
— Тебе нравится борьба?
— О да, цезарь.
— Я сам собираюсь когда-нибудь заняться борьбой. В ней интересным образом сочетаются умственное и физическое. Эту форму искусства недооценивают. Вот греки знали толк в таких вещах. — Он раздвинул полы своего халата внизу и положил туда руку молодой женщины. — Ты любишь поэзию?
— Да, цезарь, очень люблю.
— Я буду читать стихи собственного сочинения. Ты должен мне сказать, что ты о них думаешь.
Он жестом показал Симону, что аудиенция окончена.
Симон отправился гулять среди гостей, но был остановлен рабом, который подвел его к приготовленному ложу. Другой раб наполнил его кубок вином, а третий принес блюдо с жареным гусем. Симон ел, пил и смотрел поединок борцов.
Борцы были равными, но тот, что пониже ростом, отличался лучшей реакцией. Восстанавливая утерянное равновесие, он неожиданно разогнулся и ткнул своего противника большим пальцем в глаз. Пока тот приходил в себя, он схватил его, развернул, приподнял и с силой бросил на землю.
Рука Симона с кубком замерла на полпути ко рту. Это было явное нарушение правил.
Император радостно зааплодировал. После короткого замешательства все последовали его примеру.
Симон повернулся к мужчине на соседнем ложе. Одетый в тогу с пурпурной каймой, он был погружен в какие-то тревожные мысли.
— Вы это видели? — спросил Симон.
Сенатор поднял голову и посмотрел на него.
— Нет, — сказал он. — И вы тоже.
— Вы шутите.
— Это один из любимцев императора, — сказал сенатор.
— Понимаю, — сказал Симон и задумчиво принялся за гуся.
Вышли два других борца. Император наблюдал за их поединком с меньшим интересом, чем за первой парой. Когда Симон посмотрел на него снова, тот обнажил одну грудь молодой женщины и водил вокруг ее соска пальцем, обмакнутым в краску для глаз.
— Симпатичная девица, — заметил Симон, обращаясь к своему соседу после продолжительной паузы. Нерон явно пригласил этого человека не для поддержания беседы.
Сенатор никак не отреагировал.
— Вы ее знаете? — не унимался Симон. — Скорее всего она из…
— Она, — сказал сенатор, — моя жена.
Вскоре борьба закончилась, и под деревьями начало свое выступление трио музыкантов. Нерон исчез. Симон решил прогуляться и осмотреть сад. Сад украшала внушительная коллекция мраморной и бронзовой греческой скульптуры, а также несколько редких растений, включая с удивлением отмеченный Симоном скромный неприметный плющ высоко на стене. Тот не рос в Италии и применялся только с одной целью. Симон гадал, знает ли об этом Нерон, и понял, что, должно быть, Нерон и посадил его.
Цветочные клумбы представляли собой четкие прямоугольники, разделенные дорожками из каменной плитки. Одна дорожка, отходящая от главной, вела мимо кустов роз к декоративным чугунным воротам. Симон пошел по ней, но вскоре путь ему преградил самый огромный солдат, какого ему приходилось видеть. Симон пробормотал извинения и, прежде чем охранник загородил вид, успел заметить странную сцену: в небольшом внутреннем дворике за воротами возлежала на скамье немолодая женщина; она ела виноград, наклонив голову и выказывая полное равнодушие к императору, который неистово лобзал ее лодыжки.
Симон поспешил уйти. В месте, где дорожка разделялась, он обернулся. Солдат отошел от ворот и мочился на копию Афродиты Праксителя.
К тому моменту, когда Симон вернулся, вечеринка заметно оживилась. Гладиаторы затеяли ссору из-за одной бордельной девицы, другие девицы начали танцевать, к явному раздражению музыкантов, игравших инструментальную аранжировку «Смерти Аякса»; а танцора тошнило в фонтан.
В углу сада Симон нашел неразговорчивого сенатора.
— Я думал, вы ушли домой, — заметил он.
— Никто не расходится, пока Нерон не прочтет своих стихов, — сказал сенатор замогильным голосом.
— Понятно, — сказал Симон. — А когда он будет читать свои стихи?
— Еще не скоро. Сначала будет комедия, потом «Падение Трои» и сюрприз.
— Что?
— Вы сами все увидите.
— Но что за сюрприз нас ждет?
— Мы все скоро это узнаем, — сказал сенатор.
Симон оставил его в покое и присоединился к остальным гостям. По пути его поприветствовал Нерон, который повис на шее у борца, ткнувшего своего противника в глаз.
— Это Ясон, — сказал император. — Неправда ли, он мил? Поздоровайся, Ясон.
— Привет, — сказал Ясон.
— Он потрясающе силен, — сказал император. — Ты видел, как он схватил того мужлана и швырнул на землю? Это было здорово, правда?
— Это урок, цезарь.
— Это урок. Хорошо сказано. Очень метко. — Он обдумывал мысль, склонив голову, потом ткнул борца под ребра и хитро на него посмотрел. — Теперь Ясон очень образован, да, Ясон? Он многое знает. Иногда он перебарщивает. Шалун. Я постоянно ему говорю, — лицо императора стало по-кошачьи хитрым, — мне придется принять меры. Думаю, его надо кастрировать. Как ты к этому относишься, Ясон?
Ясон улыбнулся одними губами.
— Тогда, понимаете, я мог бы на нем жениться, так? И не было бы сомнений, кто главный. Ты думаешь, это будет забавно?
— Очень оригинально, цезарь.
— Оригинально. Правда? Наверное. Неужели этого не делали раньше?
— Насколько мне известно, нет, цезарь.
— Как здорово! — Глаза императора блестели от удовольствия. — Это можно назвать искусством?
— Искусством своего рода, цезарь.
— Искусством своего рода. Это так. Мы должны это сделать! — Он пошел дальше, обняв Ясона за сильную шею и шепча: «Как интересно!»
Симон отыскал ложе и велел рабу смешать вино с водой.
Комедия была похабной — с бесчестным правоведом, обманутым опекуном, мужем-развратником и путаницей с переодеванием. Сюжет был слабым и невразумительным. Публика неистово аплодировала на случай, если автором пьесы окажется Нерон.
После комедии снова была музыка, в исполнении молодого раба-грека на кифаре. Он играл очень хорошо. Как только сладкие чистые звуки поплыли над садом в сгущающихся сумерках, разговоры стали стихать, и исполнение закончилось в полной тишине.
Нерон нахмурился.
Раб начал исполнять другую песнь. После первых же нот император подбежал к нему, выхватил у него кифару и ударил ею по голове. Второй удар пришелся по спине, и музыкант упал на землю. Нерон швырнул в него инструментом и пнул мальчика ногой в бок.
— Я покажу тебе, как оскорблять моих гостей этой чепухой! — кричал он.
Мальчик пополз прочь, зажав рукой глубокую рану на лбу. Нерон в ярости топтал кифару.
Следующим номером в развлекательной программе значилось представление с факелами и колесницами. Было освобождено большое пространство, затем с противоположных концов сада два возничих в масках и легких доспехах поехали навстречу друг другу, как на поле боя. Один в последний момент свернул и бросился наутек, преследуемый другим возничим. Началась гонка вокруг импровизированной арены. Было очевидно, что преследуемый возница был умелым профессионалом, в то время как преследующий плохо понимал, что делает. Дважды он чуть не потерял равновесие, а один раз едва не наехал на зрителей.
Наконец ведущая колесница позволила другой догнать себя. Они поехали медленнее, потом остановились, и начался бой на мечах. После нескольких театральных выпадов и парирований второй возничий эффектно, как в балете, выбил меч из рук противника и имитировал смертельный колющий удар. С победным видом, стоя одной ногой на простертом теле противника, он снял маску, и все увидели Нерона. Раздался гром аплодисментов.
Через какое-то время поверженному противнику было позволено встать и снять маску.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41