Библиотека Старого Чародея
«Анита Мейсон. Иллюзионист»: Азбука-классика; М.; 2003
ISBN 5-352-00589-5
Оригинал: Anita Mason, “The Illusionist”, 1983
Перевод: Ирина Нелюбоваё
Аннотация
Время действия — первый век нашей эры. Место действия — римская провинция Иудея. В эпоху, когда народ ждет прихода мессии, появляется человек, который умеет летать: Симон Волхв — чародей, некромант, изгой, иллюзионист. Ему, которому подвластна древняя магия, бросает вызов одна из местных сект. Их основатель, Иешуа, распят как уголовный преступник, а их духовный лидер — Кефа, или Петр, — отказывается лидерствовать. Но он умеет то, чего не может Симон, и конфликт их мировоззрений драматически разрешается в Риме, при дворе Нерона, заложив основу будущей легенды о докторе Фаусте…
Роман был включен в «букеровский» шортлист в 1983 году.

Анита МЕЙСОН
ИЛЛЮЗИОНИСТ
Пока ты не станешь относиться к тому, что справа, как к тому, что слева, и к тому, что вверху, как к тому, что внизу, а к тому, что было до нас, как к тому, что будет после нас, ты не познаешь Царствия.
Деяния Петра
1. Сатир
Человек стоял на крыше, повернув лицо навстречу восходящему солнцу.
— Начало моего начала…
Он говорил едва слышно, словно сам с собой.
— Источник моего источника, дух духа, огонь…
Рукава его полотняной рубашки колыхались на ветру, дувшем с Великого моря.
— Сделай совершенным мое тело, сотворенное рукой, сохраняющей свое могущество в мире, лишенном света…
Люди, столпившиеся внизу, показывали на него пальцами. Он их не замечал, полностью сосредоточившись на своей воле. Голос его, ставший чужим, зазвучал громко. Человек обращался к восходящему светилу:
— Пусть меня, рожденного смертным смертной женщиной, вознесет сила неиссякаемого во мне духа, рожденного всемогущим…
Воля его становилась все сильнее и перешла пределы мольбы. В его голосе зазвучал вызов.
— Ибо я есть Сын, я превзошел границы своей души, я есть…
Он замолчал. И в полной тишине произнес имя Господа.
Он сделал шаг вперед и вверх, как человек, поднимающийся по лестнице, но в воздухе.
Он полетел.
В другую эпоху это не считалось бы чудом: тогда все мужчины могли летать, но не знали об этом. А сейчас он был первым.
Он пользовался своим даром лишь в целях демонстрации и никогда для собственного удовольствия. Во-первых, он знал, что может лишиться силы, если с ней неправильно обращаться. Во-вторых, умственная подготовка отнимала слишком много сил, и перед демонстрацией требовалось поститься в течение суток. Была и третья причина. Иногда во время полета у него возникал страх, что он упадет. Это чувство всегда ассоциировалось с определенным лицом, которое мелькало среди зрителей, — лицом, которое было обращено кверху, как у остальных, но смотрело со странным интересом не на него, а на что-то за ним и над ним. Когда он пытался рассмотреть это лицо, оно всегда исчезало. Он не продолжал поисков. Лицо было похоже на его собственное.
Он лежал на постели, не в силах пошевелиться. Кричащую толпу давно разогнали солдаты, и в доме воцарился покой жаркого полдня. Тишину нарушали приглушенные звуки: далекий шум базара, журчание воды в фонтане на центральной площади, визг бродячей собаки, в которую запустили камнем. Человек на кровати не слышал этих звуков и не замечал, что приносивший их северо-западный ветер усилился и приятно зашелестел шелковыми драпировками на стене. Он прислушивался к звуку, отдававшемуся у него в голове. Тот не исчезал, попеременно усиливаясь и затихая. Как только казалось, что он прекратился, он звучал снова. Это был гул, в котором иногда слышалось много голосов, иногда один. Бесконечно повторяясь, звучало одно слово. Это было его имя.
— Симон. Симон.
Он застонал от приступа тошноты и вжал голову в подушку. Комната приподнялась, будто ступила в пустоту.
Это пройдет. Так всегда бывало после неимоверного напряжения: казалось, вся кровь вытекла из его тела, а вены наполнились каким-то ядовитым веществом, похожим на гнилую воду.
— Симон. Симон.
У него в голове плясало солнце, принимая фантастические формы.
Почему всегда так? Слабость, подобная проклятию. Когда она обрушивалась на него, он не знал, как бороться с бессилием. Иногда ему казалось, что его дар сам по себе проклятие. Возможно, это грандиозная шутка, которую ему не дано понять.
Это пройдет. Глоток вина мог бы помочь. Он с трудом приподнялся на локте, чтобы позвать Деметрия, потом вспомнил, что его не было в доме. После обеда он отослал из дома всех, включая слуг вдовы, чтобы его никто не беспокоил. Он снова откинулся на подушку. Они не должны были воспринимать его приказ так буквально. Он закрыл глаза, и комната снова поплыла перед ним.
Когда он проснулся, воздух стал прохладнее, тень от платана во дворе добралась до середины мозаики на полу. С улицы доносился лязг повозок и приглушенный шум базара. Он лежал и слушал.
— Симон.
Он вздрогнул. Подошел Деметрий и взял голову хозяина в свои прохладные руки.
— А, это ты, — сказал Симон. Облегчение обернулось раздражительностью. — Ты мне был нужен раньше, но тебя не было.
— Вы меня отослали, — сказал Деметрий.
— Не надо было уходить так надолго.
Деметрий ждал.
— Принеси мне вина, — сказал Симон и добавил, когда мальчик был готов отправиться исполнять поручение: — Но не сейчас. Подойди ко мне.
Деметрий смотрел на него своими бездонными глазами. Симон внимательно изучал их какое-то время. Он никогда не мог понять, о чем думал мальчик. Иногда это не имело никакого значения.
— Ложись, — сказал он ласково.
Деметрий лег. У него была шелковистая кожа, от него сладко пахло медом, а волосы источали запах невинности.
Симон провел рукой по кудрям:
— Где ты был?
— В храме, — ответил Деметрий.
Симон улыбнулся. Какое-то время он дремал. Ему становилось лучше.
Это было время полное неопределенности, и чудеса совершались повсеместно, но редко приносили пользу. Никто не знал, во что верить, и многие люди верили всему, а некоторые не верили ничему. Это была страна, чьей историей была религия, и понимать историю этой страны становилось все труднее. Значение имело только прошлое и будущее, настоящее значения не имело. Для многих поколений настоящее было лишь преддверием будущего, которое никогда не наступало.
Вместо этого были войны. Людей убивали, переселяли, обращали в рабство. Храм оскверняли с пугающей регулярностью. В конце концов, когда войны прекратились и страна была подчинена огромной и безразличной империи, многие вздохнули с облегчением. Но всегда находилась горстка гордецов, которая не могла забыть обещания своего бога о всеобщей власти и брала в руки оружие от имени божества, которое по непонятным причинам отказывалось защищать даже самое себя. Восстания всегда подавлялись вооруженными силами империи. Страна была маленькой, но ей было трудно смириться с таким положением вещей. Между ее полной мистики историей и современной географией пролегал нелепый разрыв. Для нации менее серьезной этот факт мог бы послужить поводом к иронии.
Но поскольку нация была серьезной, люди не могли избавиться от чувства тщетности своих усилий, от ощущения, что совершается вопиющая несправедливость. Это отравляло их хлеб и омрачало их мысли. Склонные к самоанализу искали причины национального бедствия и находили их в грехах отцов или, что бывало реже, в собственных грехах. Большинство ищущих ответы находило их в туманных и волнующих пророчествах своих священных писаний. В писаниях говорилось о пришествии Мессии. Он должен был спуститься с небес, чтобы отомстить за обиды, нанесенные его народу. Тогда солнце зажжется среди ночи, а луна станет багрово-кровавой, и это будет началом конца.
Люди обращали взоры к небесам, ища знака, и обнаруживали на небесах странные вещи.
Время от времени по стране расползались слухи, что Мессия пришел, и тогда сердца наполнялись надеждой. Праведники в пустынных кельях отрывались от своих книг, чтобы не пропустить грома, предвещающего пришествие Господа; зилоты в горных пещерах точили свои мечи. Но надежда угасала так же быстро, как и вспыхивала. Мессия оказывался самозванцем. После нескольких чудес и многообещающих речей он оказывался неспособным сделать то, чего от него ждали; его разоблачали, а последователи отворачивались от него и расходились по домам. Как правило, он оканчивал жизнь на виселице или в стычке с императорскими войсками. Священники улыбались и умывали руки. Они были под защитой оккупантов, и проблемы им были ни к чему.
Возможно, люди напрасно ждали, что их бог сдержит обещания. Возможно, они неправильно его поняли. Возможно, Мессия действительно появлялся, но они его не заметили. Образовалась секта, которая утверждала именно это. В самой стране приверженцев у секты было немного: люди язвительно указывали на удручающий разрыв между напророченным благоденствием и унизительной реальностью. Представители секты говорили, что люди смотрели не на те пророчества. В конце концов, к всеобщему удивлению, секта завоевала необыкновенную популярность в той части империи, где никогда не слышали об этих пророчествах.
Тем временем люди, которые не могли поверить, что их бог им солгал, продолжали искать чудеса. Чудеса происходят там, где их ждут. Но если чудо действительно чудо, оно (по определению) совсем не такое, каким кажется. Поэтому доверять чудесам не стоит. Однако если в чудеса не верить, они не происходят. Ничего этого в то время не понимали, и в результате чудес было много.
Симон из Гитты был магом. Некоторые говорили, что он бог; его высказывания по этому поводу отличались туманностью. Гитта была деревней в Самарии. Став знаменитым, он предпочитал не распространяться о том, откуда родом, хотя и не был первым чудотворцем, который стеснялся своего происхождения. Со временем титул, по природе своей предполагающий неоднозначность и чья темная пышность постепенно исчезала, так что никто уже не знал, то ли за ним скрывается жрец древней религии, то ли уличный шарлатан, стал так часто приписываться ему, что превратился в подобие фамилии: его знали как Симона Волхва.
Он гостил у Филоксены в течение месяца. Трех недель было бы более чем достаточно, но не хотелось расставаться с удобствами. Филоксена была богатой и не скупилась на гостеприимство.
Своим богатством она была обязана безвременной кончине мужа, государственного чиновника, который умер от лихорадки, будучи без особой нужды откомандирован в далекое захолустье. Она праздновала свободу или мстила, тратя его деньги на искусство, которое он презирал. В доме была одна из лучших коллекций скульптуры, художественных изделий из бронзы и серебра, которую Симону когда-либо доводилось видеть. Он неохотно отвел от нее взгляд и пустился в рассуждения о непостоянстве мира.
Собственно, его и пригласили для беседы. Во многих кругах он бы сошел за ученого человека, хотя не во всех кругах одобрили бы то, как он использовал свою ученость. В небольшом торговом городе Аскалоне он был редкостью. Его пригласили в гости на неограниченный срок. Все, что он него требовалось, — это скрашивать вечерний досуг вдовы беседой. Он подозревал, что вдова имеет виды и на его ночное время, но не считал, что оказание подобных услуг входит в его обязанности, — его свобода и так была слишком ограниченна. Он объяснил ей, что его чудотворные силы зависели от воздержания. В связи с этим мог возникнуть вопрос о Деметрии. Но пока она ничего не заметила.
Короче говоря, было ясно, что оставаться дольше в этом доме он не мог.
Через несколько дней после того, как ее маг изумил торговый люд, взлетев с крыши высокого дома, Филоксена устроила обед в его честь. Симон, осматриваясь вокруг, пока Деметрии снимал с него сандалии, увидел, что вдова собрала компанию из городского магистрата, веселого книготорговца по имени Флавий, который на прошлой недели приобрел у Симона снадобье для прерывания беременности дочери этого самого магистрата, и торговца пряностями, чей старший сын был влюблен в свою мачеху и консультировался у Симона по поводу гороскопа своего отца. Торговец пряностями располагался на ложе рядом с Симоном. Он него исходил сильный запах корицы.
Симон с важным видом приветствовал сотрапезников и, пока всех обносили закусками, поинтересовался у соседа о том, как у него идут дела.
— Ужасно, — ответил торговец пряностями с такой горячностью, что у него изо рта выпали крошки печенья и просыпались на ложе. Он собрал их толстыми пальцами, увешанными перстнями, и отправил обратно в рот. — Импортные пошлины разорительны. Массовые товары не приносят почти никакой прибыли, с товаром высшего качества дело обстоит немного лучше, но, если я потеряю даже небольшую партию, что вполне вероятно, принимая во внимание всех этих бандитов на дорогах, я понесу убытки. Нет абсолютно никакого стимула расширять дело.
— Чертова администрация выжимает из этой страны все до капли, — проворчал Флавий.
Лицо магистрата передернулось.
— Я собирался взять в дело сыновей, — продолжал торговец пряностями, — хорошие мальчики, хотя старший… я не знаю. Но он остепенится. В любом случае теперь я им говорю: было бы лучше, если бы они выучились какой-нибудь профессии. Юриспруденции, к примеру. Юристы делают большие деньги.
— И бандиты тоже, — рассеянно заметил Симон. Его внимание привлекло столовое украшение, которого он прежде не замечал. Это была фигурка сатира из золота с драгоценными камнями, поддерживающая блюдо со сластями. Совершенно очаровательная. А если драгоценные камни настоящие, то к тому же и очень дорогая.
Он почувствовал, что на него смотрят девять пар глаз.
— Вы наверняка не одобряете творящегося беззакония, — сказал магистрат. Симон с интересом отметил, что тот мог говорить с абсолютно неподвижным лицом.
— Конечно, не одобряю, — поспешно отозвался Симон. — Это лишний раз подтверждает, что в верхних эшелонах власти по-прежнему не относятся серьезно к проблемам страны.
Это был сильный ход.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41