Вспоминаю свои студенческие летние каникулы — я как-то подрабатывал дорожным рабочим. Ностальгия. Мы прокладывали телевизионный кабель. Рыли траншею, потом закапывали, а когда клали новый асфальт, наносили на дорогу новую разметку. Расплываюсь в широкой улыбке, потому что у меня появилась блестящая идея.— Ладно, Эми, — кричу я в домофон, — хочешь играть по-крупному? Вот, смотри.Шагаю через дорогу. Старик, завидев, что спящий красавец очнулся, ставит бутылку рядом с собой и машет мне рукой. Я машу ему в ответ. Да, это по-мужски. Парни всего мира будут солидарны со мной. Я намерен сделать заявление. Романтичное. Классное. И все мужики мира обзавидуются моей храбрости.Сломать замок на разметочной машине, оставленной у тротуара, оказалось несложно. Пара ловких ударов ломом, который я стянул из палатки дорожников, — и готово. Свобода! Агрегат в моем распоряжении. Опускаю рычаг и делаю пару шагов. Краска есть: белая линия длиной в полметра тянется следом за мной. Поднимаю рычаг и волоку каток на середину улицы. Потом берусь за дело: пишу послание Эми, которое она увидит, выглянув из окна.Что же написать?Эми + Джек? Слишком по-детски.Я тебя люблю? Слишком очевидно.Вернись ко мне? Не по-мужски.Что ж, вернемся к классике. Фраза, с которой не мог бы соперничать даже Сирано де Бержерак. Веду каток по дороге, выписывая буквы. Да, нелегкая задача. Аппарат изобретали для прямых линий, и мне приходится волочить его после каждого штриха к началу следующего. Но ради любви я готов на все. Работаю без устали. Не прошло и двадцати минут, как надпись готова. На последней букве кончается краска. Ну и что? Читается же. Что еще надо?Возвращаю каток на место, потом перехожу через дорогу на ту сторону, где живет Эми, и оцениваю всю грандиозность творения. Ничего получилось. Даже хорошо. Да что там, просто произведение искусства. Шедевр покорил не только меня, но и старика со скамейки. Краем глаза вижу, что впервые за день он встает с насиженного места. Старик делает пару шагов и медленно просматривает мою рукопись слева направо. Потом направляется ко мне. Как пчела на цветок. Оценил красоту на асфальте и теперь спешит узнать, кто же автор этого великолепия. Не желая показаться хвастуном, я стою с каменным лицом.— Эй, парень! — Старикан протягивает мне руку. — Клиффорд.— Добрый день, Клиффорд. — Я пожимаю его руку. — Ну, как вам?Какое-то время старик смотрит на дорогу, явно не находя слов. Понимаю. С творениями такого размаха не каждый день сталкиваешься. Позволяю себе насладиться моментом славы. Интересно, как он сумеет выразить тот глубочайший восторг, который вызвали у него мои простые слова?А вот так:— Ты из «Гербалайфа», что ль, сынок?Я безмолвно пялюсь на него. Потом перевожу взгляд на почти опустошенную бутылку в его руках. Снова смотрю на старика. Наконец натягиваю на лицо улыбку, словно понимаю, о чем он говорит.— Из «Гербалайфа»? Нет.Он окидывает меня взглядом и выдвигает другую версию:— Значит, из клиники?— С чего вы это взяли? — спрашиваю я.— Да ты же сам написал, парень, рекламу-то свою. — Он отхлебывает из бутылки. — «Вес». Если не «Гербалайф», то клиника, где худеют, да?— И то верно, — охотно соглашаюсь я. С такими людьми лучше не спорить.— Неплохо, сынок, неплохо. И главное, броско. Будь у меня лишний вес, я бы тут же побежал худеть.А, вот теперь понятно. Что ничего не понятно.— Папаша, ты о чем? — спрашиваю я. Старик смотрит на меня как на полоумного.— Да почитай, — он тычет на асфальт, — почитай, чего написал-то.До этого момента я предполагал, что Клиффорд не умеет читать. Но чем дольше я вглядываюсь в буквы, тем больше убеждаюсь, что читает он нормально. Наоборот. Это не Клиффорд не умеет читать, это я не умею писать. Потому что на дороге написано: Я ТВОЙ ВЕС Вместо «Я ТВОЙ — ВЕСЬ». Это не мое романтическое послание. Это вообще не послание, а какая-то чушь. Моя первая реакция — смех. Не может быть. Как я умудрился сделать ошибку в таком слове? Подбегаю к надписи и пытаюсь стереть дурацкое слово башмаком. Бесполезно. Шаркаю подошвой еще раз. Ни царапины на идеально ровной полосе краски. Падаю на четвереньки и тру руками. Тщетно. И в машине краски не осталось. Нечем даже зачеркнуть.Целую минуту я стою как вкопанный, пытаясь осознать, какую ерунду только что натворил. Потом поворачиваюсь к Клиффорду и спрашиваю:— Вы не против, если я глотну? — И, прежде чем он успевает ответить, хватаю его бутылку и выпиваю все до дна. ВЫХОД ИЗ ИГРЫ События выходных вымотали меня морально и физически, поэтому большую часть понедельника провожу в постели — сплю или валяюсь, уставясь в потолок, и слушаю диски. Не бреюсь. Не моюсь. Не переодеваюсь. Пытаюсь ни о чем не думать. Просто тихо загниваю, отвергнув все условности цивилизации. Разве что в штаны не мочусь. Мэтт уехал по делам, и мои контакты с внешним миром сведены к нулю. Мне на все наплевать. Единственное, чего я сейчас хочу, — чтобы время шло быстрее и Эми осталась далеко в прошлом. Только так можно унять боль.Во вторник днем желудок заставляет меня вынырнуть из глубин депрессии. Я поднимаю телефонную трубку и заказываю пиццу на дом. Поглощая ее, вдруг понимаю, что все делаю не так. В любом случае хандрой ничего не исправишь. Да, затея с надписью под окном Эми провалилась, но ведь всего одна буква отделяла меня от победы! Значит, нужно придумать новый план. Другой подход. Достаю из холодильника бутылку водки и возвращаюсь в спальню, чтобы хорошенько все обдумать.Вторник. Почти вечер. Я все еще в своей комнате — теперь это приют великого творца. У меня есть идея. Она так проста, что я диву даюсь, почему она не посетила меня раньше. Тем более что идея все это время фактически маячила у меня под носом.Моя гитара.Вот она, висит тут с прошлого лета, когда я брал уроки (пять, если быть точным). Песня. Конечно! Серенада. Лучший способ заставить ее осознать, как сильно я страдаю. Дело продвигается. Причем даже быстрее, чем я предполагал. Сначала слова шли туго, но потом стали появляться будто сами собой. И мелодия отличная. Особенно если учесть, что я знаю всего три аккорда. Все идет замечательно. Дымятся благовония. Элвис томно напевает мне из стереосистемы — для вдохновения. И последний штрих: бандана, как у Брюса Спрингстина.К одиннадцати я готов к премьере песни. Убираю подальше недопитую бутылку водки, чтобы ненароком не опрокинуть, вешаю на плечо гитару и с порога комнаты объявляю:— А теперь мы с удовольствием представляем вам нашего гостя из Голливуда. Впервые для вас живое выступление Джжжжееекки Рррросситера.Уверенным шагом пересекаю комнату и под гром аплодисментов выхожу на кровать.— Эту песенку я посвятил одной знакомой девушке. — Стараюсь говорить с тягучим южным акцентом. — Девушке по имени Эми. Девушке, которую я очень люблю. Песня называется «Я больше не могу без тебя».Сбацав пару аккордов, начинаю: Ты была как фея прекрасна. Без тебя жизнь моя ужасна. Без тебя я так болею. Без тебя я так хирею. Сердце рвется на части, и мне не до сна. Дальше припев. Тут мне должно подпевать трио вертлявых девиц в ковбойском прикиде. Без тебя его жизнь ужасна. Неужели он ждет напрасно? Вернись к своему Джеку любимому. Вам будет вместе так классно. Теперь второй куплет. Я окончательно вошел в роль. Без тебя я жить не могу. Я как рыба на берегу. Сжалься, приди И меня ты спаси. Задохнусь без тебя я и скоро умру. Но до второго припева я так и не дошел, потому что услышал голос:— Ты что делаешь?Поднимаю глаза и вижу в дверях совершенно обалдевшего Мэтта.— Пою, — отвечаю я. — А что, незаметно? Немного подумав, он говорит:— Заметно, что у тебя окончательно крышу снесло.— Думай что хочешь.Он медленно оглядывает комнату:— Я так понимаю, что она не вернулась?— Правильно понимаешь.— Тогда пора взглянуть правде в лицо, Джек. Она не вернется. — Он качает головой. — Все кончено. Смирись.— Ничего не кончено.— С завтрашнего дня.— Что?— С завтрашнего дня ты прекратишь это безумие. Никаких больше погребальных песен и самоуничижения. — Он смотрит на бутылку водки, потом окидывает меня презрительным взглядом. — И ты не будешь больше напиваться как свинья. Понял? — Я не отвечаю. — И поверь мне на слово, друг. Как я сказал, так и будет.И Мэтт уходит, грохнув дверью. Пару секунд я пялюсь на дверь, потом в отместку со всей силы ударяю по струнам и продолжаю свои куплеты.Не знаю, когда я отключился. Просыпаюсь от жуткой головной боли и голоса Мэтта:— Радиохэд… Ник Кэйв… Портишэд… Боб Дилан…. Ник Дрейк… Так, «Смарф»< Компьютерная игра и популярный саундтрек к ней, отличающийся крайней заунывностью. > вроде нет. Собрания рождественских гимнов в исполнении церковного хора мальчиков тоже не видно.Быстро открываю один глаз и вижу, что в комнате включен свет. Мэтт сидит на полу и просматривает диски, которые я слушал последние несколько дней.— И что мы имеем? — продолжает он. — Все признаки приступа жалости к себе. Вот на этом наш приступ и закончится. Вставай!Комнату наполняет солнечный свет, и я — открыв второй глаз, — вижу, как Мэтт распахивает окно. Еле оторвав голову от матраса, смотрю на Толстого Пса. Среда, утро, восемь часов. Со стоном плюхаюсь обратно и зарываюсь с головой под одеяло.— Я не шучу! — грозит Мэтт, срывая с меня одеяло. — Я вчера тебе сказал, что с этой ерундой пора кончать. И я не передумал.Только после этих слов я реагирую — хватаю ускользающее одеяло за угол и тащу на себя.— Отвали, — советую я и прячу голову под подушку.— Очень мило. — Короткая пауза, потом Мэтт говорит: — Значит, так, есть два варианта: легкий и трудный. Либо ты поднимаешься сам, либо тебя поднимаю я. — Он ждет моей реакции, но я притворяюсь глухим. — Отлично. Значит, трудный вариант.Я слышу, как он выходит из комнаты, и меня охватывает недоброе предчувствие. Я знаю, каким бывает Мэтт, когда твердо решает что-то предпринять. Он действует наверняка и идет напролом. Но потом я успокаиваюсь. Если он не приставит мне пистолет к виску, то ничем другим от кровати меня не отковыряет. А пистолет он не приставит. Он же юрист — ему есть что терять. Так что все это блеф. Потом вспоминаю про шрам над бровью, оставшийся у меня после его выстрела из духовика. Но думать об этом мне уже некогда.На меня обрушивается поток ледяной воды. Я бы закричал, но шок от этой процедуры сковал мои легкие.— Ты, урод! — реву я. — Я весь мокрый!— Не могу сказать, что это меня удивляет в данных обстоятельствах, — соглашается Мэтт, покачивая пустым пластмассовым ведром.Я сажусь на кровати, вода стекает по лицу. Футболка и джинсы, которые я не снимал с воскресенья, промокли до нитки. Кидаю на него злобный взгляд.— По-твоему, это смешно?— Кофе! — командует он, кивая на столик у кровати.Я неохотно протягиваю руку и делаю один глоток.— Вот, пожалуйста. Доволен?— Дело не в том, доволен я или нет, — беспристрастно сообщает Мэтт и молча наблюдает, как я допиваю кофе. — Так, теперь вставай!— Зачем?Он щурит глаза:— Делай, что говорят, Джек! Я не могу с тобой возиться весь день. Через час я должен быть на работе.Смирившись с тем, что он не отстанет, пока не добьется своего, я встаю.— Посмотри на себя, — требует Мэтт. Смотрю на свое отражение в зеркале. Да, надо сказать, зрелище не из приятных. Ворот футболки посерел от грязи; ногти черные, будто я землю руками рыл; ко лбу прилипла какая-то дрянь, сильно смахивающая на ошметок колбасы. Но самое страшное — это глаза. Точно какой-то гад изрисовал мне белки красным фломастером. Хотя ни один мало-мальски здравомыслящий человек ко мне и на пушечный выстрел не подошел бы. Скорее вызвал бы полицию и сообщил, что маньяк-убийца разгуливает на свободе.— Позор, — объявляет Мэтт, с отвращением оглядывая меня. — Мне стыдно жить с тобой под одной крышей. Тебе есть что сказать в свое оправдание?Я смотрю в пол и бубню:— Ну ладно. Подумаешь, сегодня я не в лучшем виде.— Не в лучшем виде? Да ты даже не в худшем виде. У тебя вообще вида нет.— Да! — начинаю злиться я. — Хреново выгляжу, и что?— Это хорошо, что ты признал наличие проблемы, — радуется Мэтт. — Первый шаг к исцелению. Теперь повторяй за мной. Меня зовут Джек Росситер.— Какого… — пробую я возразить, но его грозный взгляд заставляет меня вспомнить про ведро холодной воды. Напоминаю себе, что этот человек опасен и способен на все. — Меня зовут Джек Росситер, — послушно повторяю я, стараясь выдержать максимально скучающую интонацию.— Я — мужчина.— Я — мужчина, — вещает голос бездушного робота.— Сильный и независимый.— Сильный и независимый.— Я самодостаточен, и мне не нужна женщина.— Я самодостаточен, и мне не нужна женщина.— Я могу быть счастлив даже в полном одиночестве.— Я могу быть счастлив даже в полном одиночестве.— Я не просто мужчина, я свинья.Тут я понимаю, что впервые за несколько дней улыбаюсь.— Я не просто мужчина, я свинья.— Мне нужно как следует помыться.— Мне нужно как следует помыться.— Переодеться.— Переодеться.— Потому что от меня воняет. Последнюю фразу я повторить уже не в силах, потому что сгибаюсь от хохота. Он достает откуда-то кусок мыла и сует мне в руку. Потом подталкивает к выходу и указывает на дверь ванной. Спустя некоторое время, когда я вытираюсь, Мэтт просовывает голову в дверь:— Вернусь около шести. И если снова застану тебя в роли внебрачного сына Бон Джови, разломаю гитару об твой зад.— Не волнуйся, — говорю я. — Призрак Хендрикса больше не появится.— Надеюсь. Да, кстати, еще кое-что. — Что?— Вчера звонила Хлоя. Ждет тебя к ужину, в восемь. — Он подмигивает мне. — Это входит в программу твоей реабилитации.Все утро я навожу порядок в квартире, а днем с головой погружаюсь в «Этюд в желтых тонах». Разговор с Мэттом произвел столь благотворное воздействие, что я смог побороть желание закрасить все полотно черным. Но мое исцеление оказалось неполным: мысли о Маккаллен то и дело мелькают в голове. Наверное, это потому, что постоянно ловлю на себе ее пристальный взгляд — с портрета в углу. Все, она меня достала. Сую портрет под мышку и выхожу в сад.В саду развожу костер. Мне ничуть не жалко картину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36