— Ему уже двадцать, Лиз. И ты только теперь ни с того ни с сего сообщаешь, что у тебя ребенок?
— Знаешь, я тебя не звала, и опять же к тебе это не имеет никакого отношения.
— А как получилось, что вы только вчера встретились? Была серьезная причина?
Я взглянула на сына.
— В какой-то степени я этого ожидала. Джереми попал в больницу.
— Что у него?
Сын подал голос:
— Передозировка. Какой-то погани на вечеринке наглотался. — Он подошел к Лесли, показал ей браслет, а затем перевернул вверх дном пустую бутылку от «Бейлиса» в надежде извлечь пару капель.
Сестра закурила третью сигарету и обратилась к Джереми:
— Ты давно знаешь, что Лиз — твоя мать?
— Уже несколько лет.
— Что же так долго не объявлялся?
— Все время попадал в кошмарные семейки. Потом пробовал сам прожить, да ничего хорошего не вышло. Хотелось нормальной семьи без заскоков, чтобы почувствовать себя таким же, как все. Без Лиз я, считай, конченый человек.
«О-па!»
Вдруг комната непомерно раздулась — стала напоминать собор. Наступила такая мертвая тишина, что слышно было, как дым от сигареты струится.
Сестрица проговорила:
— Не хило. Возложить на человека такую ответственность…
— Наверное, да.
Я спросила Джереми:
— Где ты живешь? Отвезти тебя домой? По правде говоря, с ног падаю от усталости.
— Мне негде жить.
— Как так?
— Поссорились с подружкой. Можно у тебя перекантоваться? Пару дней, не больше.
— Ну конечно, о чем разговор. Оставайся. — Сразу кровь в голову ударила — как же так, у меня дома еще никто не оставался на ночь. Мысли закружились вокруг мелких сбоев в моем графике, которые вызовет его пребывание. Чем кормить на завтрак? Я люблю в тишине почитать газету. Как быть с ключом? А уборная?!
Джереми успокоил:
— Да не напрягайся ты. Я примерный гость. Не пачкаю. Не ворую. Могу что-нибудь отремонтировать.
Мы с Лесли приготовили ему постель, завалив диван одеялами и подушками, чтобы на нем хоть как-то можно было уснуть. Парень молча наблюдал за нашими приготовлениями. Он вел себя так, словно счастлив просто находиться рядом. Такого со мной еще никогда не случалось.
Лучи заходящего солнца выкрасили комнату в ярко-оранжевый тон — помню, как красиво смотрелись простыни в его свете. Сестрица поинтересовалась нашими планами на ужин, я подняла взгляд на Джереми — и вдруг заметила, что он дрожит.
— Что случилось?
С его лба струился пот.
— Джереми, что с тобой?
— Я ослеп.
— Что?
— Ослеп.
— Ничего не понимаю.
Сестра забеспокоилась:
— Лиз, тебе помочь?
— Заткнись, Лесли. — Я обняла сына за плечи. — Ты видишь свет? — Помахала рукой у него перед глазами. — Хоть что-нибудь?
— Нет.
— Джереми, что происходит? Опять наркотики?
— Нет. Я и вчера не хотел.
Сын протянул мне руку, и я подвела Джереми к постели, которую мы только что приготовили. Парень был страшно напуган.
— Слушай, я могу тебе чем-нибудь помочь? Давай съездим в больницу.
— Не надо.
— Малыш, я не знаю, что еще сделать. — Я сама удивилась, что за какой-то день он вдруг стал для меня «малышом».
— Позвони Джейн. Я продиктую номер.
— А кто это?
— Позвони — все узнаешь.
Он продиктовал несколько цифр и свернулся калачиком. Я набрала номер, и мне ответила какая-то женщина — таким тоном, словно я оторвала ее от любимого телешоу.
— Н-да?
— Джейн?
— Да. Кто спрашивает?
— Это Лиз.
Отношение собеседницы тут же изменилось.
— Что с ним?
— Он у меня дома. Джереми благополучно выписали из больницы, и мы пришли ко мне перекусить, как вдруг он… ослеп.
— О Господи…
— Это серьезно?
— Говорите адрес. Сейчас подъеду.
— Что мне сделать? «Скорую» вызвать?
— Нет, просто никуда не уходите. Все наладится. Обождите полчасика, ладно?
— Точно обойдется?
— Положитесь на меня.
Я так и поступила.
Вот было бы здорово, если бы современная медицина изобрела лекарство, от которого дни казались бы длинными — как в детстве. Отличная штука. Год тогда казался бы годом, а не пролетал за десять минут. Зрелость была бы долгой и насыщенной, а не проходила бы мимо, как передвижная ярмарка. Кому может понадобиться такое лекарство? Наверное, старикам — людям, чье время мчится, вдавив педаль газа до упора.
И еще, наверное, не помешает препарат с противоположным эффектом. У него, конечно же, не будет мгновенного действия — просто год промчится как один день. Кому оно нужно? Мне, когда накатывает тоска. Осужденным, отбывающим пожизненное наказание.
И еще одна мысль: а что, если можно будет выбрать только одно из двух? Если одно средство навсегда исключит действие противоположного? Думаю, большинство из нас, включая меня, все-таки выберут то, что замедляет течение жизни. Значит, жить в одиночестве лучше, чем не жить вообще.
Наверное, алкоголь — ближе всего по действию к лекарству, от которого время несется вскачь. Может, еще кокаин? Не мне судить. Видимо, из-за этого я не слишком доверяю спиртному: оно ворует у тебя память.
Да, и еще одно — это уже признание: я дурею от алкоголя. Кто-то в слезы пускается, иной в драку лезет, третий погружается в себя. А я? Я — бунтовщица. По крайней мере так близкие говорят — пью только в семейном кругу. А наклюкаться на работе, когда все собираются по случаю Рождества, — упаси Господь.
Теперь опять настал черед моих приключений в Италии. Прошло четыре дня, я была все так же безутешна и тосковала по дому, а транквилизаторов у мистера Пузо не осталось. Так что мы отправились к местному доктору. В Риме семидесятых посетить врача было непросто — все равно что заполнить кучу налоговых деклараций на бегу, стреляя из винтовки по мишеням. Одни только поиски открытой больницы оказались настоящей пыткой, а когда они увенчались успехом, пришлось оформить массу бумажек и собрать кучу печатей. Мистеру Бердену надоели мои слезы и сопли, так что, пока я хныкала в вонючем такси, он проявлял откровенное недружелюбие. Наконец мы встретились с обходительной молодой женщиной-врачом; та спросила, что я принимала до сих пор, и выяснилось, что вожделенный препарат свободно отпускают в любой итальянской аптеке. И слава Богу. Хотя вы только представьте — какой, должно быть, спокойный народ, эти итальянцы. Впрочем, трудности на том не закончились: все аптеки как назло закрылись — не знаю, что у них там было: религиозный праздник, забастовка или еще какая катастрофа. Мы с мистером Пузо целый час колесили по городу; в итоге почти весь день (единственный свободный день, когда можно было свободно погулять по городу) ушел на поиски пилюль от хандры.
Когда таблетки оказались в наших руках, мистер Берден выдал мне три штуки, снабдив деньгами и подробными инструкциями, как пройти к ресторану. Мы всей группой договорились собраться в восемь часов, чтобы отведать «домашней итальянской пищи». Затем он меня покинул. Думаю, бедняге не терпелось разыскать пиццерию и глотнуть там горячительного.
Должна сказать, если «сидишь» на транквилизаторах, Европа кажется сказкой. Размалеванные граффити стены подземки выглядят нарядными. Хромые убогие животные, которые в те времена свободно ковыляли по улицам, уже не внушают жалости и не портят настроения своим видом. Замызганные прокопченные здания перестают напоминать о неминуемой гибели матери-природы. С интересом рассматриваешь даже припаркованные кое-как машины, походящие на рыбин, выброшенных на берег. Советую попробовать.
В этаком безмятежном состоянии я пришла на ужин в большой фирменный ресторан, который неплохо наживался на названии «домашняя кухня». Из всей группы я приперлась первой. Мистер Пузо пребывал в скверном расположении духа. Он сидел за столиком, уставленным хлебными палочками и блюдцами с маслом, которые приманили к себе через открытую форточку стаю ос. Три престарелых официанта курили, недружелюбно на нас поглядывая. Я посмотрела в окно и увидела дворик, заполненный велосипедами, бельем и вездесущими крохотными автомобильчиками, разбросанными тут и там без всякого порядка.
— Мерзкие соплячки. Все до одной. — Мистер Пузо успел раскупорить вторую бутылку «Шанти». Было очевидно, что справиться с ней ему труда не составит. Я налила себе бокальчик, на что он только усмехнулся. Официант, почуяв чаевые, принес нам «гноччи» в соусе, напоминающем грибной суп-пюре. При воспоминании о супчике опять невыносимо захотелось домой. Мистер Пузо, заметив, что снова начинаются всхлипывания, протянул пузырек с успокоительным и сказал: «Смотри не переборщи». Я взяла две пилюли. Он вручил официанту примерно двадцать баксов и заказал еще еды и вина.
Я сидела за столиком как испанская инфанта, тихо предвкушая скорое возвращение домой — осталось потерпеть пять дней (благодаря таблеткам я намеревалась как-нибудь продержаться сто двадцать часов). А еще я чувствовала себя взрослой и важной, поскольку присутствовала на самом настоящем ужине с красным вином и мужчиной. Хотя мистер Пузо скорее всего особых восторгов не испытывал: этот ужин был еще одной мелью на реке его жизни. Он тыкал мертвую еду вилкой, словно малыш садовую улитку. Нам подали пару апельсинов с начинкой из шербета, и скоро стали потихоньку подтягиваться остальные ученицы; каждая рассыпалась в извинениях, на ходу бесстыдно придумывая самые искренние оправдания.
Постепенно все подошли, не столько для еды, сколько ради обещанной дискотеки. В те времена «диско» лишь входило в обиход; новомодное, притягательное словцо обещало приключения и возможность пофлиртовать с европейцами. А если посчастливится, то и найти какого-нибудь паренька, похожего на солиста из группы «АББА». К счастью, мистер Пузо сильно набрался и ему было недосуг нами командовать; он залез в автобус и покатывался со смеху на пару с Кристи и Аланом. Я к тому времени тоже перехватила и, как мне казалось, источала остроумие. Тогда-то меня и стали замечать, хотя до истинного восхищения было далеко. Никто не думал: «Как она крута!», скорее: «Ну и развезло чувиху, давайте ее упоим до потери сознания». Но откуда мне было знать! Внимание стало животворным бальзамом. Я вела себя все глупее и глупее, а окружающие подначивали меня с растущим остервенением — особенно мальчишки.
«Лиз, я ведь знаю, если только захочешь, ты и свинг забацаешь».
Я пустилась вертеть бедрами в проходе автобуса.
«Лиз, смотри, что мы из ресторана стянули. На-ка, глотни».
Бутылка красного. Я отхлебнула. У меня был праздник.
«Лиз, а ты когда-нибудь свитер снимаешь?»
Я сняла, открыв на всеобщее обозрение моднючую, как мне тогда казалось, «левисовскую» рубашку в красно-белую клеточку.
Молодежь на дискотеке дергалась в большом зале с зеркальным шаром и светомузыкой всех цветов радуги под непривычные европейские шлягеры — в общем, слушать можно, если не обращать внимания на тяжелый ритмичный фон, который создавали (вы не поверите!) саксофонисты и трубачи. С нами веселилась еще одна туристическая группа, из Австрии. Мы перезнакомились и, к своей радости, обнаружили массу общего. Нас одинаково удивляло, что в Вене продаются жареные куры по-кентуккийски и что в итальянских лирах до нелепости много нулей. И еще я танцевала. О, как я танцевала! Жуть берет, когда представляю, что это было за зрелище.
Прошел еще час, и мы небольшой компашкой в семь человек поднялись на крышу покурить — вернее сказать, шестеро отправились покурить, а я трусила сзади, радуясь, что меня хотя бы не гонят. Во влажном ночном воздухе пахло как из давно не мытого холодильника. Начался дождь, и мы сгрудились под небольшим выступом, отчаянно пытаясь умерить дрожь.
Выяснилось, что дискотека совсем близко от Колизея. Величественное здание казалось тогда скорее заставкой из мультика про Багза Банни, чем ареной, где творилась история. Полуденная расправа над рабами? «Веселенькое зрелище», — думала я. Интересно, у них тоже сновали в проходах разносчики с тогдашним подобием пива и хот-догов? Австрийцы дали мне отпить красного вина из своей бутылки; помню, кружилась голова и хотелось спрятаться от всех. Я зашла за вентиляционную отдушину и слушала, как кислотный дождь капает на город, растворяя его атом за атомом. В голове закрутилось, завертелось, а потом?… На этом месте поставим знак вопроса.
Следующее, что я помню, — меня заталкивали в автобус, который направлялся в гостиницу. Все выглядели кошмарно. Мистер Пузо упился вдрызг, а я сидела, сунув голову в пакет из магазина «Станда». Когда мы вернулись в гостиницу, девчонки, которые были в состоянии самостоятельно передвигаться, смотались на заправку — сходить в туалет и пококетничать (почти в два утра) с золотистыми «эльфами». Шлюшки. Я бы с радостью к ним присоединилась, если бы голова не шла кругом, как на карусели.
Остальные сто десять часов царила хрестоматийная скука. После ночной гулянки все мучались похмельем и вели себя на удивление тихо. Утверждают, что мы увидели фонтан Треви, купол Пантеона, еще сотню фонтанов и столько же церквей, церквей и еще раз церквей. Мало что помню. Пожалуй, только поездка на руины произвела на меня глубокое впечатление — глядя на раскопки, можно было представить, как текла жизнь в древности. То же чувство у меня было, когда я вернулась домой от стоматолога; в квартире давно не мешало бы покопаться в поисках чего-то, что внесет в мою повседневность хоть толику смысла и жизни.
Ну что еще сказать вам про Рим? Потрескавшиеся травертиновые полы музеев, неоновые вывески с рекламой бытовой техники «Канди», искусно разоблаченные статуи на каждом углу. Ах да, еще улицы, названные в честь известных событий, как «Улица двадцатого сентября». Я начала размышлять о человеческой цивилизации (более подходящего места для подобных мыслей, чем Рим, и не придумаешь) и задалась вопросом: а что случится, если жизнь будет идти, идти и идти, и через тысячу лет повсюду будут улицы, названные в честь каждого дня, без повторений? Интересно, почему в Северной Америке не увековечивают знаменитых дат?
В 2004-м я уже ничему не удивляюсь.

***
Домой мы долетели за три секунды — такое было впечатление;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28