Герман, у которого каждый час был на счету, лишь головой покачал от такой дури, но ничего не сказал. Сама Катя относилась к родителям с нескрываемым пренебрежением, но Герману никакие замечания в их адрес не позволялись.
Картошки собирали до ста мешков. Ее складывали в подполье в деревне, а зимой тесть перевозил ее в гараж — по два мешка за рейс. Герман однажды посчитал, во что обходится эта картошка. Сто пятьдесят километров туда, сто пятьдесят обратно — сорок литров бензина. Плюс время. Плюс амортизация машины. Картошка в гараже гнила, приходилось регулярно перебирать, гниль выбрасывали. К весне на помойке оказывались три четверти урожая. Получалось, что дешевле покупать картошку на рынке. Но теща сказала: «Герман, мы сами знаем, как жить». И поджала губы. Она не могла признать правоту зятя. Потому что не о чем бы стало страдать.
С тещей у Германа не заладилось сразу. Так же, как у Кати со свекровью. После свадьбы он с Катей жил в кооперативной родительской квартире, в небольшой комнате, примыкавшей к коридору. Герман и раньше знал, что две хозяйки на одной кухне — это не есть хорошо. Но такого все же не ждал. Мать, с полнейшим равнодушием, как казалось Герману, воспринявшая его женитьбу, сразу начала поучать невестку, как той следует вести хозяйство и обихаживать мужа. Но не тут-то было. У матери был характер-кремень, Катя ей в этом не уступала. Если верно, что мужчина всегда подсознательно ищет жену, которая сутью своего характера похожа на мать, то в этом смысле Герман попал в точку. Любая ерунда становилась детонатором ссоры. Мать обвиняла Катю в том, что она транжира, в ее понимании это было страшное преступление. Катя в ответ заявляла, что мать берет их продукты из холодильника. Начался коммунальный ад.
Герман и раньше, особенно после смерти отца, чувствовал себя в семье чужаком. Территория его жизни всегда была вне дома. Теперь, с появлением Кати, она переместилась в дом. Поэтому он сразу взял сторону Кати. Мать кричала:
— Она тебя не уважает! Она не уважает отца, она не может уважать мужа!
— Она моя жена, — возражал Герман. — Я ее люблю.
— Любовь! — презрительно фыркала мать. — Да что ты об этом знаешь! Гормоны это, а не любовь!
Уже через неделю Герман понял, что мирное сосуществование невозможно. Нужно было срочно искать жилье. По счастью, в их доме освободилась восьмиметровая комната в двухкомнатной квартире. Во второй комнате жила мать-одиночка с взрослой дочерью-инвалидом, от рождения страдающей энурезом. Квартира намертво провоняла мочой, поэтому охотников на комнату не находилось. Герману не из чего было выбирать. В правлении кооператива разрешение дали сразу, но оформление в исполкоме было делом небыстрым, а совместная жизнь с матерью стала совершенно невыносимой. Она вызывала милицию, требовала выселить Катю, так как та проживает на ее площади без прописки. А потом наняла рабочих, и те выломали стенку, отделяющую клетушку Германа от коридора. Спальня молодоженов оказалась в проходной комнате.
Тогда-то Герман и спросил тещу, нельзя ли им с Катей пожить у них в Долгопрудном, пока оформляются документы. В ответ ему было сказано твердо и не без злорадства:
— Это твои трудности. Тебя никто не заставлял жениться на Кате.
Герман поехал на квартирную биржу в Банном переулке, снял первую предложенную комнату, но запомнил поджатые губы тещи и особенно ее злорадный взгляд.
Говоря о том, что сыну полезно общение с дедом и бабкой, Катя сильно преувеличивала их участие в воспитании внука. Сама она к ним не ездила, теща иногда приезжала. Чаще — в отсутствие Германа. О том, что она была, Герман узнавал по настроению Кати. Она спрашивала:
— Ты правда не берешь взятки? Скажи. Только честно!
— Не беру. Не дают, поэтому не беру, — хмуро отшучивался он, понимая, чем вызван ее вопрос. Это была любимая тема тещи. В ОБХСС все взяточники, посадят твоего Геру, трудно тебе будет одной с ребенком. Но ты не расстраивайся, мы поможем. Второй ее темой было падение нравов современной молодежи, из-за чего рушатся все молодые семьи и дети остаются сиротами.
Герман по горло был сыт и этими разговорами, и страданиями тещи. Терпеть ее и в Торонто? Боже сохрани. Но Катя настаивала, требовала ответа:
— Как же быть? Мы уедем, а они останутся?
— Мы же не навсегда уезжаем, — уклончиво объяснил он. — Будем приезжать. Мы к ним, они к нам.
— Значит, мы эмигрируем? — наконец ухватила она суть вопроса. — И станем гражданами Канады?
— Нет, гражданства менять не будем. Просто мы на время переезжаем в Канаду.
— На какое время?
— Посмотрим. Как пойдут дела.
— А где мы будем там жить? — спросила Катя, и Герман с облегчением понял, что самый трудный перевал пройден.
— Купим дом. Нет проблем, мы же миллионеры.
Он не сказал, что дом уже купил, и сейчас в нем идет ремонт. Он предвкушал, как будет радостно поражена Катя, став хозяйкой не трехкомнатной квартиры на Фрунзенской набережной, считавшейся хорошей только по московским меркам, а целого особняка, хоть и не в самом респектабельном пригороде Торонто.
Через месяц они переехали, и почти сразу же Герман вылетел в Москву по делам новорожденной акционерной компании «Терра», зарегистрированной в Торонто. Самолет приземлился в «Шереметьево-2» ранним туманным утром. Германа встретил Иван Кузнецов, взъерошенный и злой, как разбуженный посреди зимней спячке бурый медведь. Даже не поздоровавший, заорал:
— Какого … ты прилетел? Быстро у….вай! Быстро, некогда репу чесать!
— Почему? — удивился Герман.
— Потому! С часу на час перекроют границы!
— Да в чем дело-то?
Иван схватил его за локоть, выволок из зала прилета и с высокого пандуса показал на шоссе:
— Вот в чем!
По шоссе шли танки.
Было 19 августа 1991 года.
Герман лукавил, когда сказал канадскому консулу о своей уверенности в том, что Горбачев вернет Советский Союз на путь цивилизованного развития. Не верил он в горбачевские декларации. Никуда он Советский Союз не вернет. Даже если захочет. Не дадут.
В университете Герман внимательно читал ленинские работы — не для экзамена по диамату, а чтобы понять, в каком государстве живет. Понял главное: никогда и ни при каких условиях коммунисты не уступят никому даже малую толику власти. А допустить в экономику частный капитал, робкие попытки к чему предпринимал Горбачев, — это и значит утратить власть. Все это уже было. Задавили НЭП. Свели на нет реформы Косыгина — именно потому, что во вводимой им экономический системе реальная власть переходила от обкомов и райкомов в руки хозяйственных руководителей. Так будет и теперь — чуть раньше или чуть позже. Поэтому Герман сразу поверил в серьезность происходящего.
В свое время он с особым вниманием штудировал теоретическую работу Ленина «Государство и революция». Это была никакая не теория, а практическое руководство по организации государственного переворота. Первоочередные задачи: захват почты, телеграфа, вокзалов, банков. Международных аэропортов в то время не было, поэтому они не упоминались. Теперь вспомнят. А потом будут разбираться, кого выпустить, а кого нет. Но главное — банки. Все счета будут немедленно заморожены. А у молодой компании «Терра» на корреспондентском счету во Внешторгбанке лежало ни много ни мало два с половиной миллиона долларов, аккумулированных для возврата банковских кредитов и проведения неотложных платежей.
— В Москву! — скомандовал Герман.
— Двести баксов, — объявил водитель такси, правильно оценив кредитоспособность и возбужденный вид пассажиров. — Катит?
— Триста — за скорость! — рявкнул Иван. — Гони!
Ленинградское шоссе было перекрыто — шли танки. По Дмитровке к кольцевой подтягивались бронетранспортеры и колонны армейских грузовиков. Над низинами, как туман, стелилась дымка отработанных газов. В Москву Герман и Кузнецов добрались только через два с половиной часа. И то лишь потому, что таксист попался опытный, знал все объездные пути.
В здании Внешторгбанка на Кузнецком мосту шла мирная утренняя жизнь. Средних лет сотрудница отдела внешнеторговых операций, подтянутая, в строгом деловом костюме, типичная преуспевающая «бизнес-вумен», как стали называть таких дам позже, с удивлением посмотрела на взмыленных посетителей и еще больше удивилась, услышав от Германа, что он хочет срочно вернуть деньги на счет своей фирмы в Торонто:
— В чем срочность? Вы не предоставили никаких контрактных оснований для перевода валюты.
— Ситуация изменилась, — попытался объяснить Герман. — Вы радио слушаете? ГКЧП!
— Мало ли что по радио болтают. У них семь пятниц на неделе. Сегодня ГКЧП, завтра что-то другое. Дайте основания, перечислю.
Герман не успел ответить. Из-за окна донесся визг тормозов, отрывистые звуки команд. Гулко захлопали двери, по коридору загрохотали сапоги. Сотрудница выглянула и обомлела:
— Солдаты! Что происходит?
Герман объяснил:
— Государственный переворот. Основание?
— Господи! Только этого нам не хватало! Быстро давайте документы! Быстро, быстро!.. Государственный переворот, — бормотала она, оформляя перевод. — Все играются, играются, никак не наиграются. Хоть бы немного дали спокойно пожить!..
Деньги ушли. Герман перевел дух. Иван с медвежьей грацией облапил бизнес-вумен и влепил ей в щеку благодарственный поцелуй:
— Мадам, вы наша спасительница!
— Да ну вас, — отмахнулась она. — Лучше идите-ка, мальчики, отсюда. А то как бы чего не вышло.
В концах коридора и на лестничных клетках стояли офицеры и солдаты с «калашниковыми». Германа и Кузнецова они проводили волчьими взглядами, но не остановили.
— На Краснопресненскую, к Белому дому, — бросил Герман водителю такси, зажатому между двух тентованных армейских «Камазов».
— Не, мужики, не катит, — наотрез отказался таксист. — Танки там. По радио сейчас сказали. Я тачку недавно в аренду взял. А если что — с чего жить?
— Поехали ко мне, я переоденусь, а ты позвонишь, — предложил Иван. — Катерина там, наверное, не знает что думать.
Герман возразил:
— Связь наверняка отключили.
Но автоматическая международная связь, как ни странно, работала. Катя взяла трубку после первого же гудка:
— Ты?! Наконец-то! Тебя не арестовали?
— Нет, почему меня должны арестовать?
— По телевизору передают, что в Москве путч. Я вся извелась. Ты не звонишь. Я позвонила маме. Она сказала, что тебя скорее всего арестовали. Говорит, сейчас арестовывают всех богатых людей. По спискам.
— Дура твоя мама! — не выдержал Герман.
— Не кричи, — попросила Катя. — Пожалуйста, не кричи. Гера, я боюсь. Если с тобой что-нибудь случится… Гера, я тебя люблю, помни о нас.
Злости на тещу сразу как не бывало.
— Со мной ничего не случится, — сказал он. — Я тебя люблю. Не волнуйся, все будет хорошо. Пока мы любим друг друга, все будет хорошо.
Из спальни появился Кузнецов — в ладно пригнанном камуфляже, в спецназовских ботинках с высокой шнуровкой. На груди красовались афганские награды — медаль «За отвагу» и орден Красной звезды.
— Поговорил?
— Поговорил.
— Что-то не так? — обеспокоился Иван, глядя на необычную, как бы растерянную улыбку на лице друга.
— Все в порядке. Все так. Лучше редко когда бывает.
— Тогда поехали разбираться с этими говнюками, — заявил Кузнецов. — ГКЧП. Мы им, блядям, покажем ГКЧП! Они, суки, не знают, с кем связались!
— Поехали, — решительно кивнул Герман. Иван сразу включился в организацию обороны Белого дома, мелькал в окружении вице-президента Руцкого, а Герман вместе со всеми катал деревянные бобины из-под кабеля, таскал арматуру на баррикаду, и все время его не оставляло ощущение какой-то глубинной неправильности происходящего. Телефонная связь с заграницей не прервана. Внешторгбанк захвачен, но как-то странно, наполовину. Ельцин не арестован. Подтянутая к Белому дому бронетехника как встала, так и стоит.
Стемнело, пошел мелкий дождь. С наступлением ночи тревога усилилась. Но ничего не происходило. На рассвете возле костра, у которого грелся Герман вместе с другими защитниками Белого дома, появился Иван Кузнецов, возбужденный, с автоматом Калашникова на плече, объявил:
— Все, мужики! Пиздец котенку, не будет больше срать! А что я говорил? Они не знают, с кем связались!
— Они не читали работу Ленина «Государство и революция», — высказал Герман предположение, которое зрело в нем всю эту ночь.
— Как?! — поразился Иван. — А ты читал?
— Читал.
— На …?!
— Чтобы знать, что делать, если решу устроить государственный переворот.
— А они, выходит, не читали?
— Выходит, не читали.
Кузнецов захохотал, от восторга даже бил себя по ляжкам:
— Во, блин! А туда же! А я все думаю: чего они ни хера не делают? А они Ленина не читали!
Всю следующую ночь они раскатывали по Москве на такси, поили водкой солдат и офицеров, пили сами, пьяные не от водки, а от переполнявшего их чувства победы, молодости и свободы.
Попытка государственного переворота, предпринятая ГКЧП, хоть и закончившаяся ничем, укрепила Германа в правильности его решения переехать в Канаду. Эти Ленина не читали. Найдутся те, кто читал. И хотя после развала СССР стало ясно, что обратного хода уже не будет, Россия погрузилась в такую неразбериху, что только идиот мог планировать возвращение в Москву.
Потом Илюшка пошел в школу. Потом родился Ленчик. По настоянию Кати забрали к себе тестя и тещу. Герман согласился с условием, что он снимет для них квартиру, и они будут жить отдельно. Семья укоренялась в Торонто, как саженец в благодатной почве. И не успел Герман оглянуться, как обнаружил, что прошло уже двенадцать лет после его первого прилета в Москву.
Но воспоминание о тех днях так и осталось в самых глубинах его сознания, как озноб после долгого пребывания на морозе. Прилетая в Шереметьево, он первым делом машинально смотрел на шоссе: не выползают ли из тумана танки. И даже как бы принюхивался: туман это или чад солярки от дизелей бронетехники.
Так и теперь, перед тем как сесть в присланный за ним черный шестисотый «мерседес» с пожилым молчаливым водителем Николаем Ивановичем, Герман окинул взглядом многолюдные тротуары и забитые машинами подъезды к зданию аэропорта, чтобы убедиться, что дома все в порядке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33