Он уже подумывал уйти со службы, но собирался сделать это немного позже. Вот и все.
Это вполне может устроить меня, но все же я хотел бы сам принять решение.
Ты проработал сорок лет. Тебя порадуют пенсия и премия, которую получишь в Риме.
Премия в Риме?
Денежная премия. Сукин сын.
Аликино выдержал удар. Закрыл глаза, но перед ним так и стояли эти строки на экране. Они слегка дрожали и сверкали, словно были впечатаны в сетчатку глаза. Потом он набрал фразу, почти не глядя на клавиатуру. Ему не нужно было смотреть на нее, чтобы набирать нужные буквы.
Ты не Memow.
Ответ последовал не сразу.
Вы соединены с компьютером центрального архива.
A Memow?
«Memowriter 402» отключен. Он закончил свою работу.
Что вы заставите его делать? Его мозг исключителен! Исключителен. Именно. Его нельзя выпускать серийно. Во всяком случае пока. Его промышленная ценность равна нулю.
Аликино с возмущением повторил вопрос:
Что вы заставите его делать?
«Memowriter 402» будет заниматься другими программами. Возможно, сельским хозяйством для фермеров Огайо.
Это преступление. Я думал показать его работу ученым, которые занимаются искусственным интеллектом.
Вы путаете «Ай-Эс-Ти» с Луна-парком или Диснейлендом. Вы забываете, что единственная наша задача — оказывать услуги, которые должны приносить прибыль. А что мы используем для этой цели — калькуляторы или же счеты с костяшками, — ни в коей мере не интересует акционеров.
Счеты с костяшками.
Мистер Маскаро, вы не должны переоценивать собственные достижения в работе с «Memowriter 402». Вы, же знаете, что большая часть результата, несомненно исключительного, обусловлена информацией, которую ему передали отсюда.
Оператор компьютера в центральном архиве хотел получить свою долю похвалы. Это было вполне по-человечески. Аликино невольно улыбнулся. И точно так же, совершенно невольно перестал употреблять в разговоре с компьютером дружеское «ты».
Получу премию в Риме? Почему премию и почему в Риме?
Вы поедете в Рим. Вы давно хотели поехать туда. Теперь вы это сделаете.
Но я уже был в Риме, согласно истории, которую написал Memow, и даже умер там.
Мистер Маскаро, вы знаете, что та история еще не закончена. Только вы можете завершить ее.
А если откажусь?
Это последняя услуга, о которой просит вас «Ай-Эс-Ти». Вы ничем не рискуете. Все как следует подготовлено.
Не учтено только мое желание. Выйдя на пенсию, буду жить где захочу. Может быть, в Калифорнии. Вот и все.
Эта схватка, похожая на соревнование в армрестлинге, возбуждала Аликино. Он вновь почувствовал атмосферу, которая так увлекала его, — атмосферу игры, соперничества, спора.
Экран оставался пустым. Часы, занимавшие небольшой прямоугольник в нижнем углу экрана, отсчитывали секунды — светящаяся точка мигала между цифрами, обозначавшими часы и минуты. Наконец курсор быстро вывел короткую строку.
ОД Ангели Ортензио.
На этот раз несколько мгновений лихорадило электрические цепи в мозгу Аликино. Он никак не ожидал увидеть на экране это имя. Успокоившись, он написал ответ, но допустил некоторые ошибки и вынужден был набрать его снова:
Он оплатил свой долг в 1961 году.
Это верно.
Ортензио Ангели не имеет ко мне никакого отношения.
А это мы сейчас посмотрим. Мистер Маскаро, вы не курите и уверяете, будто никогда не курили.
Я курил примерно один год, только тогда.
Вы курили, когда случилась история с ОД Ангели Ортензио. Эта подробность, касающаяся вашего курения, нужна лишь для того, чтобы вы поняли, каким количеством информации располагает наш архив.
Аликино похоронил этот давний эпизод в таких глубинах памяти, где самые старые и неприятные воспоминания стараются затонуть в грязной топи из обрывков видений и впечатлений, лишенных временных опор. Теперь компьютер выудил его оттуда и вывел на суд совести.
Тогда, в октябре 1961 года, вернувшись после короткого отпуска, Аликино вновь приступил к своим обязанностям в Ссудном банке.
После обычных поисков в архиве и картотеке он занес в регистр имя очередного особого должника:
АНГЕЛИ ОРТЕНЗИО.
Эта фамилия и это имя отнюдь не улетучились из его памяти. И Аликино понимал почему. В тот раз, хотя это случалось все реже и реже, его опять охватило желание узнать побольше об особых должниках.
Он осторожно провел расследование и без труда выяснил, кто такой Ортензио Ангели, который к тому же проживал в Болонье. Он решил встретиться с ним, посмотреть на него. Но сделать это следовало незамедлительно, прежде чем этот человек оплатит свой долг. По телефону, не вдаваясь в подробности, он договорился с ним о встрече…
Компьютер привлек к себе внимание Аликино.
Продолжим?
Вам ничего не известно об этой истории. Никто не может знать ее.
Нам изложит ее «Memowriter 402», или Memow, как вы предпочитаете называть его. Естественно, как и обо всем случившемся с вами в Риме, эту историю излагаете от первого лица вы сами, мистер Маскаро. Вам тридцать семь лет в 1961 году.
Курсор принялся выводить строки. Аликино вновь узнал манеру, характер и уверенность — выходит, стиль? — своего Memow.
Ночной воздух — прохладный, даже с легким намеком на морозец, бодрит. Стою на железнодорожном мосту, опершись на парапет. Внизу все затянуто мглой, сквозь которую, однако, можно различить и даже довольно далеко проследить взглядом сверкающие нити рельс.
Движения на мосту почти нет. Время от времени вспыхивают на несколько мгновений, будто осторожный взгляд, фары автомашины или троллейбуса — возникает аркада света, а потом все вновь погружается в легкий туман и темноту.
Стою недвижно и курю.
Вскоре какой-то прохожий появляется на другой стороне моста, пересекает дорогу и не спеша подходит ко мне.
— Может быть, вы меня ждете? Я — Ангели. С ударением на «а».
Соображаю, как быть. Первая мысль — ответить отрицательно, не признаваться.
— Я никого не жду. Извините.
— Простите, но встреча была назначена именно здесь и в это время.
— Может быть, этот человек запаздывает.
— Синьор, который позвонил мне, назвал свое имя, но я не запомнил его. Теперь уже голова у меня не та… Он хотел поговорить со мной о чем-то очень важном. Мне даже любопытно стало. Знаете, в моей жизни никогда не случалось ничего особенного.
— Может, вы просто забыли.
— Что же, по-вашему, я не знаю свою жизнь? — Он достает сигарету. — Позвольте прикурить.
— Пожалуйста.
При свете спички вижу, что Ангели — бедно одетый, жалкий старик.
— В эту пору табачные лавки уже закрыты, — оправдывается он. Медлит, подходит к парапету. — Туман, но не холодно.
— Я бы даже сказал, хорошая погода.
Старик делает несколько медленных затяжек.
— Совершенно не могу заставить себя спать. Вы тоже?
— Я люблю ночную жизнь.
— Я тоже теперь не сплю по ночам. С тех пор как не обязан больше вставать рано утром. Знаете, я на пенсии.
Поворачиваюсь, чтобы рассмотреть его хилую, тщедушную фигуру.
— Так что теперь вы можете радоваться жизни.
— В каком-то смысле да. Я сразу же привык к тому, что время теперь проходит для меня совсем по-иному.
Бросаю за парапет окурок: красная точка исчезает во мгле. Между тем мне надо что-то придумать, чтобы удержать старика, постараться, чтобы он не ушел.
— Люблю стоять тут на мосту.
— Хорошее место, — говорит Ангели, осматриваясь. — Тут спокойно и воздух чистый.
— Внизу время от времени проходят поезда. Если подождете несколько минут, увидите.
— Охотно.
Спрашиваю себя, с чего это вдруг какой-то жалкий, незначительный старик должен быть особым должником. Но не могу спросить у него об этом. Он тоже выкурил сигарету и сунул руки в карманы пальто. Пальто, которое кажется сделанным из бумаги.
— По вечерам хожу в кафе, — говорит старик, — выпью рюмочку, сыграю в карты, поболтаю немножко… Вам тоже это нравится?
— Нет.
— Вы молоды. А я живу один. Днем мне все равно. Но вечером хочется побыть в компании.
— Мне хорошо и одному.
— Может, выкурим еще по сигарете?
Я уже достал пачку и протягиваю старику. Мы закуриваем от одной спички. И снова можем посмотреть в лицо друг другу. Ангели улыбается:
— Что у вас за работа?
Мне нужно быстро найти ответ. Чтобы выиграть время, склоняюсь над парапетом, словно хочу заглянуть вниз.
— Пытаюсь делать добро ближнему.
Старик молчит. Я добавляю:
— Вы не находите, что это может быть работой?
— Конечно-конечно. Извините, но это довольно необычно — встретить человека, который профессионально занимается благодеянием.
Мысль, которую я ищу, мне подал сам Ангели, — профессиональный благодетель.
— Такое занятие должно приносить большое удовлетворение.
— Я начал это делать в детстве, можно сказать случайно, когда впервые решил подать немного денег нищему. Всякий раз, вспоминая этот свой поступок, я вновь испытываю счастье, которое пережил тогда.
— Значит, вы очень впечатлительный человек.
— Тогда я был счастлив, что у меня такая щедрая душа, и мне нравилось думать о благодарности, какую я вызывал.
— Это, должно быть, и в самом деле приносит огромное удовлетворение.
Отрицательно качаю головой. Ангели с изумлением смотрит на меня.
— Это может быть и очень жалкое удовлетворение, — говорю я, — желание получать удовлетворение от чьей-то признательности тоже может обернуться пороком. Поэтому со временем, по мере приобретения опыта, я решил отделить благодеяние от благодарности, какую оно вызывает. Вы меня понимаете?
— Да, думаю, что понимаю.
— Я постарался делать добро, оставаясь в тени, не обнаруживая себя. К примеру, начал отправлять деньги по почте анонимно и даже в другие города. Я посылал их порой наугад, не зная толком, нуждается ли в них адресат.
— Истинное великодушие.
— Но я не остановился и на этом. Вы ведь тоже считаете, что деньги — далеко не самое главное в жизни?
— Конечно, деньги не главное.
— К тому же потребовалось бы слишком много денег, чтобы сделать счастливым хотя бы одного только человека. И когда я понял это, то нашел другие способы делать добро.
Подумав немного, старик убежденно добавил:
— Очевидно, вы решили помогать людям получать нравственное удовлетворение. А оно ведь никогда не бывает только нравственным.
— Скромное удовлетворение, если хотите, но тем не менее весьма важное.
Ангели согласно кивает, глядя на рельсы.
— Скоро пройдет состав, — замечаю я.
— Вы, наверное, знаете расписание поездов.
Предлагаю закурить по последней сигарете.
Старик явно доволен нашей беседой.
— Тут и в самом деле неплохо перекурить и поговорить немного.
— Простите, но мне хочется задать вам один вопрос. Вы бы не отказались провести ночь с девушкой?
Ангели от души смеется:
— Думаю, это была бы потерянная ночь. Лучше предложить такое какому-нибудь молодому человеку.
— Какому-нибудь застенчивому молодому человеку.
— Конечно, именно такому.
Несколько раз киваю в знак согласия. Потом задаю еще один вопрос:
— Ваше имя когда-нибудь появлялось в газете?
— Нет, мне кажется.
— А это доставило вам бы удовольствие?
— Не знаю. Никогда не думал об этом.
— Ваше имя, напечатанное в газете крупным шрифтом. Попробуйте представить.
— Думаю, было бы приятно, — произносит он наконец. — Его увидели бы мои друзья в кафе…
— Вы бы оказались в центре внимания.
— Лишь бы только оно не было связано с каким-нибудь бесчестным поступком.
— Разумеется.
— Да, думаю, мне было бы приятно. Ведь в таком возрасте у меня уже почти не осталось никаких желаний. Имя в газете… Я и в самом деле никогда не думал об этом. А вы случайно не журналист, а?
— Я уже сказал вам, какая у меня профессия.
Издали доносится гудок поезда.
— Идет, — говорит Ангели.
— Точно по расписанию, — замечаю я. И добавляю: — Или, может быть, вам хотелось бы провести пресс-конференцию?
— Пресс-конференцию? Мне?
— Перед друзьями в кафе или в каком-нибудь другом обществе.
— Но я не умею говорить на публике. И потом что я могу сказать?
— Вы были на фронте?
— Да, в Первую мировую.
— И могли бы поделиться своими воспоминаниями о войне?
— Воспоминания-то у меня есть, я могу… Однако предпочитаю только имя в газете. — Он весело смеется. — А вы и в самом деле любопытный тип. Но вы еще не сказали, как вас зовут.
Жестом предлагаю ему помолчать и прислушаться. Шум поезда быстро приближается.
— Это скорый, — поясняю я.
Наконец во мгле возникают огни локомотива. Они еще далеко.
— Красиво, — говорит старик.
— Когда вижу, как проходит поезд, мне всегда хочется оказаться в нем, — говорю я, пристально глядя на приближающиеся огни. — Лучше имя в газете. Я понял.
Вокруг никого нет. Мы смотрим на поезд, склонившись над парапетом. Для меня это сущий пустяк — подхватить Ортензио Ангели, ведь он очень легок, и сбросить его вниз как раз в тот момент, когда приближается состав.
Старик приглушенно вскрикивает. Потом снизу доносится долгий скрежет тормозов локомотива.
Курсор остановился. Мозг, который написал все это, несомненно принадлежал Memow. Более чем человеческий интеллект, который, к сожалению, не волен был распоряжаться собой.
Рассказ Memow завершился, но Аликино не почувствовал себя причастным к нему и потому не сразу припомнил, чем тогда закончилась эта история.
Одна местная газета напечатала сообщение о происшествии. Из него следовало, что несчастный старик покончил с собой, бросившись с моста под поезд, от одиночества. Ну да, иначе отчего же еще он мог это сделать? Всего несколько строк на последней странице и даже без упоминания имени старика в набранном мелким шрифтом заголовке. Аликино с раздражением отшвырнул газету.
Зачем он убил Ортензио Ангели? Может, ради желания хотя бы раз испытать волнение от сознания, что он действительно является неким раздатчиком смерти? А может, все это произошло неожиданно для него самого, как бы в продолжение лжи, которую он нагромоздил. Впрочем, точный ответ не имел никакого значения: Ортензио Ангели все равно вскоре умер бы. И может, это судьба определила ему смерть именно от руки Аликино.
Понимая, что интеллект Memow вновь угас, Аликино задал провокационный вопрос:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26