Стоит Брунько у печки, на плите чудовищных размеров кастрюля, в которой кипит вода. А из воды торчит огромная свиная морда, вся, как в бакенбардах, в черной накипи. Брунек сосредоточенно хлопочет:
– Так, еще немножко соли, перчику… так, лаврушечки… Садись, старик, сейчас будем кушать!
Авдей Степанович говорит:
– Спасибо, Саша, я из дому, пообедав.
Авдей Степанович с Брунько пошли к бабе Шуре за вином. Дело было летом в Недвиговке. Баба Шура усадила их за стол, налила по стаканчику, пододвинула помидоры. Брунек взял стакан, стал пить. Тут мимо проковыляла, хрипя, индоутка. Брунек поперхнулся.
– Блядь! – сказал он, прокашлявшись. – Чуть не блеванул!
Гуляли Авдей Степанович Тер-Оганьян и Александр Виленович Брунько по Недвиговке. Авдей Степанович нарвал с дерева абрикосов и стал есть. Спрашивает Брунько:
– Будешь?
– Ты что, старик! – говорит Александр Виленович. – Они же немытые!
Однажды противной ростовской зимой проснулись Авдей Степанович Тер-Оганьян и Александр Виленович Брунько с похмелья. Побежали взяли пива, зашли в сквер. Брунько говорит: «Все, не могу больше!» – открыл бутылку, приложился жадно и пьет. А мимо какие-то два маленьких ребенка с папой прогуливаются. Подошли к Брунько, головы задрали и смотрят. Папа им, глядя в сторону: «Пойдемте, дети! Видите, дядям жарко, дяди пьют водичку!»
А кругом зима, сугробы грязные, ветер дует…
Как-то раз проснулись Авдей Степанович Тер-Оганьян и Александр Виленович Брунько в Доме Актера, и стало им худо. Денег у Авдея Степановича нет, а у Александра Виленовича вообще ничего нет. В общем, беда. Стали думать. Брунько говорит:
– Старик, можно продать твои простыни!
– Саша, ну где мы их будем продавать!
– Как где? – говорит Брунько. – Ты что, старик? В столовой, конечно!
Великий поэт земли русской Александр Виленович Брунько говорит:
– Старик, дай мне рубль! Мне нужен рубль, чтобы выйти из запоя!
МИРОСЛАВ МАРАТОВИЧ НЕМИРОВ
Когда молодой Мирослав Маратович Немиров жил в Тюмени, в тамошней молодежке ему посвятили три статьи. Одна называлась «Бунт в тупике», вторая – «Протест против ничего» и третья – «Остановите Немирова!».
Мирослав Маратович Немиров – блестящий поэт и яркая личность. В молодости он даже постриг себе волосы в шашечку, чтобы выглядеть круче. Когда он трезвый – это милый, мягкий человек, когда он пьяный – это кошмар и ужас.
Мирослав Маратович Немиров собирал истории, которые можно было бы объединить под общим названием «Кто как усрался». Один его приятель, например, проснувшись ночью, наделал в открытую швейную машинку, головка которой была опущена. Он уселся в дырку, приняв ее за унитаз.
Самый же потрясающий случай произошел в одной компании, когда проснувшиеся после пьянки гости обнаружили, что одному из них, спавшему на животе, наложили на спину.
В новогодний вечер в Доме Актера у Авдея Степановича Тер-Оганьяна два поэта – Мирослав Маратович Немиров и Александр Виленович Брунько – спорили о литературе. В частности, об Александре Галиче. Оба были пьяные, и спор носил академический характер. Категоричный Немиров кричал, что Галич говно. Александр Виленович возражал, что нет, а говно как раз Немиров.
Тут-то и зашла в гости известная ростовская инакомыслящая Марина П. Праздник ей не понравился. Она шепнула Авдею Степановичу, что скучно и не пойти ли им к ней домой, чтобы за интеллигентной беседой и рюмочкой хорошего вина провести удивительную новогоднюю ночь. Только Брунька не брать. Авдей Степанович согласился и предложил зато взять Немирова.
– А кто это? – спросила Марина П.
– Ты что! – сказал Авдей Степанович. – Это известный поэт-нонконформист!
Вышли на улицу: погода ужасная – грязь, дождь со снегом. Мирослав Маратович, как человек воспитанный, говорит Марине:
– Давайте я вашу сумку понесу?
– Спасибо, – говорит Марина, – только, пожалуйста, аккуратно, у меня там рукописи.
– А чьи рукописи? – интересуется Немиров.
– Галича.
Немиров останавливается и говорит грозно:
– Что, блядь? Галича, блядь?! – Лезет в сумку, вытаскивает толстенную пачку – и по ветру! Все разлетелось – и в грязь. Марину П. едва удар не хватил.
После того как Мирослав Маратович расшвырял по улице Галича, о походе в гости к Марине П. не могло быть и речи. Она обиделась и ушла. А Мирослав Маратович с Авдеем Степановичем пошли по городу.
Зашли они в гости с Инге Жуковой, а там тихий семейный праздник: за столом сидит Инга с мамой, телевизор работает, елочка горит.
Усадили их за стол, налили водки, положили закуски. Они выпили по рюмочке, потом еще. Ингина мама говорит:
– Когда мы были молодыми, мы на праздниках не только пили. Мы общались, читали стихи…
Мирослав Маратович, как услышал, сразу говорит:
– Стихи? Запросто! Сейчас я почитаю! Влез на стул и начал:
– Хочу Ротару я пердолить!.. И так далее.
Выгнали их с позором.
Мирослав Маратович и Гузель сняли комнату с полным пансионом у повара из «Праги». В первое же утро они еще лежали в постели, когда в дверь деликатно постучали. Повар вкатил сервировочный столик с накрытым завтраком. В центре стояла бутылка водки. Втроем они позавтракали.
То же самое повторилось в обед. На ужин одной бутылки, по мнению повара, было недостаточно, и он выставил две. Втроем они поужинали. Наутро все повторилось. К сожалению, вечером после ужина с поваром случился удар, и его увезла «скорая помощь».
Однажды Мирослав Маратович Немиров проснулся с сильного похмелья и стал искать очки. Искал-искал – нет нигде! А Гузель как раз уехала в Тюмень. Мирослав Маратович разозлился и разбил тумбочку. А очков все нет! Да что ж это такое! Тогда он разбил сервант, вторую тумбочку и сломал стул. Нет очков! Да что за дела! Тогда он совсем разозлился, переломал всю оставшуюся мебель и разбил телефон. Комнату, кстати, они снимали, и мебель была хозяйская.
Спустя время опять проснулся, посмотрел вокруг, и стало ему страшно. Оделся он и ощупью кое-как добрался до Трехпрудного. Лег на пол и заплакал.
Дня через два вернулась Гузель. Разыскала Немирова, села напротив него грустная.
– Ну купим мы им новую мебель! – говорит Немиров в отчаянии.
– Купим,– говорит Гузель. – Но скажи мне, зачем ты по двору без трусов бегал?
Как-то Мирослав Маратович засиделся в гостях у Авдея Степановича Тер-Оганьяна, и Гузель стала звать его домой. Тогда он стал в нее плевать. Но Гузель предусмотрительно встала подальше. Тогда Немиров стал брать со стола журналы, плевать на них, а потом уже журналы бросать в Гузель.
Однажды в гостях у художника Дмитрия Врубеля Мирославу Маратовичу стало плохо. Врубель, которому было хорошо, стал помогать ему блевать. Он принес тазик и, стоя перед Немировым на коленях, засовывал себе пальцы в рот, приговаривая: «Слава, делай так – бэ-э-э! бэ-э-э!» А потом попытался засунуть свои пальцы в горло Мирославу Маратовичу.
Однажды утром на Трехпрудном Дик подошел ко входной двери и залаял. Сонная Вика пошла посмотреть, не пришел ли кто в гости. Из-за двери раздавался ответный лай. Вика осторожно приоткрыла дверь и выглянула. Там на четвереньках стоял Мирослав Маратович Немиров.
СЕРГЕЙ КАРПОВИЧ НАЗАРОВ
Сергей Карпович Назаров был писатель. Он был писатель с самого юного возраста и всегда выглядел как писатель: ходил по дому в шлепанцах, «собирал библиотеку», был толстоватым, с полными белыми руками в рыжих веснушках. У него единственного была печатная машинка, а также множество папок с рукописями и «архивом». Как у всякого писателя, на станции у него украли чемодан с рукописями. Во всяком случае, он так говорил, и это послужило поводом к серии серьезных пьянок.
Он был вальяжным, а поскольку происходил «из обеспеченной семьи» и хорошо питался, его барские замашки выглядели естественно. Правда, иногда они незаметно переходили в хамство, но это хамство в основном относилось к посторонним. Друзей он любил и был душевным человеком. Правда, кое-кто на него все-таки обижался. А я однажды с ним даже поссорился. Вернее, это он со мной поссорился, и два года мы не разговаривали. Но об это позже.
Мама Сергея Карповича – Раиса Петровна – работала директором вагона-ресторана фирменного поезда Ростов-Москва «Тихий Дон», поэтому в доме у Назаровых было очень красиво: ковры, хрусталь. Даже стены в коридоре были обиты красивым индийским линолеумом. У них имелся журнальный столик на чугунных ногах со столешницей «под искусственный малахит», выполенный в стиле барокко начала восьмидесятых, и тяжелый торшер, тоже на чугунной ножке. Как-то глубокой ночью именно этим торшером Авдей Степанович Тер-Оганесян отбивался от обезумевшего Назарова, который, в свою очередь, пытался его задушить.
Вообще Назаровы жили зажиточно. У них всегда можно было поесть копченой колбасы и попить растворимого кофе. Эти два продукта сегодня утратили свою избранность и уже не ценятся так нынешней интеллигентной молодежью. Тогда все было иначе.
Но иногда Назарова одолевала скупость. Однажды Авдей Степанович, Батманова и еще кто-то забрели к нему с утра в надежде похмелиться и, возможно, позавтракать. Назаров был мрачноват, он работал. Это с ним периодически случалось: «Я работаю!» Мог и в дом не пустить. Это раздражало. Ну работаешь, что ж теперь? К тебе люди пришли!
В общем, он встретил друзей неприветливо, напоил пустым чаем, правда индийским, другого в доме не держали. Авдей Степанович справился насчет поесть.
– Нету ничего! – сказал Назаров.
– Что нету? Ну макарончиков свари!
– И макаронов нету! – сказал Назаров. – Кончились.
Все ошарашенно замолчали, возникла пауза. И тут дверь буфета сама по себе отворилась и оттуда тонкой струйкой потекла гречневая крупа! Мыши прогрызли дырку в маменькиных запасах!
Раиса Петровна перешла с «Тихого Дона» на поезд Ростов-Ереван и привозила из поездок настоящий армянский коньяк. Как-то я застал Сергея Карповича в приподнятом настроении. Идем к нему в комнату: на чугунном столике заварной чайник, сахарница, лимон на блюдце, чашка с ложечкой. Уселись, Назаров хитро подмигивает, лезет в швейную машинку и достает початую бутылку «Ахтамара». Наливает мне в чистую чашку и в свою добавляет. Сидим, пьем чай, лимоном закусываем.
– Где взял? – спрашиваю.
– У мамы украл, – говорит Назаров. – Она пять бутылок привезла, я уже две украл. Ничего не могу с собой сделать, сижу один и пью. Хорошо, что ты зашел.
Вдруг входит папа – Карп Сергеевич.
– Чай пьете? – Понюхал воздух и говорит мне вежливо, но с напряжением: – Максим, я заметил, как ты приходишь, вы с Сергеем обязательно выпиваете. Если ты приходишь только для этого, то лучше не приходи.
Я смутился:
– Почему только для этого, Карп Сергеевич, – говорю, – не только для этого…
С Назаровым было замечательно пить до тех пор, пока он не напивался. Слава Богу, в бодром состоянии он мог находиться довольно долго. Пьяный же Назаров был неудобен по двум причинам: он любил мериться силой с малознакомыми людьми и весил более восьмидесяти килограммов.
Как-то Назаров дал мне почитать свои рассказы. Они лежали в красной картонной папке с веревочными завязками. Рассказы я прочитал сразу, но отдать ему рукописи все как-то не получалось. Папка пролежала у меня больше месяца. Когда наконец я собрался вернуть ее и открыл, чтобы проверить содержимое, то обомлел: внутри лежала горсть сгнивших вишен! Страниц двадцать бесценной назаровской прозы прогнили насквозь. Как выяснилось, пятилетняя Варечка решила таким образом заготовить на зиму сухофрукты.
Делать было нечего, я взял папку под мышку и понес Назарову. Когда Сергей Карпович увидел, что случилось с его творениями, он покраснел, надулся и ушел. А на другой день при встрече не подал мне руки.
Я, если честно, слегка обалдел. Мололи с кем что бывает! Вообще, в нашей компании в то время обижаться было не принято. Я подумал: «Ладно, черт с тобой!»
Два года мы не разговаривали и почти не виделись. Хотя мне его очень не хватало. Да и ему меня тоже.
Потом погиб Вася Слепченко, и над свежей могилой красный, заплаканный Назаров упал в мои объятия.
– Макс! Давай помиримся! – сказал он сквозь рыдания. – Васька умер! Все, блядь, помрем…
Я тоже плакал, и мы целовались. Как и положено у писателей, мы помирились над могилой друга. Уже нет самого Назарова…
P.S.
4 августа 1995 года мы с Олей приехали к теще в Мариуполь и наутро пошли на переговорный пункт звонить в Ростов моим родителям. На переговорном было пусто: бабка, торгующая жетонами, мы с Олей и какая-то пара, пытающаяся дозвониться в Москву. Нас соединили довольно быстро, и мама сказала мне: «Ты знаешь, вчера убили Сережу Назарова…»
Мы вышли из будки в шоке: Оля плачет, я, в общем, тоже… Слышим – бабка-жетонщица говорит той, второй паре:
– Звоните, звоните, что вы ругаетесь! Вот же люди дозвонились, поговорили – выходят довольные!
Сергей Карпович Назаров периодически бросал пить. К нему, бывало, зайдут, он говорит: «Я не пью!» И его больше не беспокоят.
Как-то собрались в «Ракушку». Пересчитались – вроде все.
– А Назарова звали?
– Он сейчас не пьет.
Ну ладно. Спускаются все на набережную, заходят в «Ракушку» и видят: за пустым столиком, уронив голову на руки, спит Сергей Карпович. Разбудили его. Поднял он голову, открыл глаза и говорит ворчливо:
– Я тут с утра сижу, хоть бы одна жопа зашла!
Когда Сергей Карпович Назаров приехал домой на каникулы с высших сценарных курсов, то сразу на радостях загулял.
Через пару дней, проснувшись на удивление у себя дома, он обнаружил на двери прикнопленную конфетную коробку, на которой его папой было написано: «Сергей! Если ты приехал пить, то убирайся по-хорошему! Карп».
Сергей Карпович, выпивши, гулял с друзьями по старым ростовским улочкам. Был вечер, и у выставленных помойных ведер в ожидании мусоровоза курили мужики. Рядом лежал гнилой арбуз. Назаров как даст по нему ногой! Арбуз разлетелся вдребезги, так что забрызгал всех вокруг, в том числе и мужиков. Тогда один мужик подошел к Назарову и как даст ему по морде!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23