Хотя час был поздний, Антонина Ивановна не спала. Она отперла Зое дверь, спросила, не хочет ли дочка есть.
— Что ты, мамочка, я же в гостях была, — засмеялась та.
Лежа в своей мягкой, теплой постели, Зоя вспоминала сегодняшний вечер. В ушах еще звучала музыка, звенели песни. Она так и видела перед собою веселые лица Вали, Любы, Рени, Володи. Но чаще всех вставали перед нею глаза Жени, которые с таким вниманием следили за нею весь вечер. Женя провожал ее домой. Они шли по притихшему ночному проспекту. Изредка их обгоняли полупустые троллейбусы, временами мелькал зеленый огонек такси. Но скоро они свернули с проспекта, пошли малоосвещенной и, казалось, совсем уже уснувшей улицей.
— Вы такая красивая, Зоенька, — говорил Женя, склонясь к ней и стараясь заглянуть в глаза. — Я сегодня как увидел вас, так прямо испугался, как бы не влюбиться…
Женины слова сладко волновали.
— Я намного старше вас, мне уже двадцать пять, и, поверьте, знаю, что такое случается не часто. Я уже очень давно не чувствовал того, что чувствую сейчас, — и он взял Зоину руку. Зоя осторожно высвободила пальцы.
— Но ведь у вас… жена, — сказала она, как-то робко выговаривая слово — «жена».
— Да, есть, я ни от кого этого не скрываю, — сказал Женя глуховатым голосом. Зое показалось, что он чего-то недоговаривает, и она вопросительно взглянула на него. В зеленоватом свете магазинной витрины лицо Жени показалось ей бледным и грустным, ей стало его жаль. — Вот видите, — вздохнул Женя. — Говорите, жена есть. А жена не хочет ехать ко мне, не хочет делить со мною трудностей… Не желает она ехать, пока мне не дадут квартиру. Живет у своих родителей, в Полоцке…
Женя говорил все это таким тоном, что Зое всё больше и больше становилось его жаль.
— Но хватит о печальном, — улыбнулся он. — Мне с вами так хорошо, так радостно, что я позабыл сегодня все свои житейские невзгоды, — и снова он взял Зоину руку. Зоя снова хотела ее отнять, но на этот раз он так крепко сжал ее пальцы, что они так и остались в его руке.
— Мне очень хотелось бы встретиться с вами еще когда-нибудь, — сказал Женя, когда они подошли к Зоиному дому.
— Что вы, разве можно? — несмело отозвалась Зоя.
— О, да вы, оказывается, не Зоечка, а зайчик, трусливый такой зайчишка, — Женя уже держал обе Зоины руки в своих.
Зое понравилось, что он назвал ее школьной кличкой.
— Откуда вы знаете, как меня в школе звали? — засмеялась она.
— Я все знаю, — многозначительно сказал Женя. — И знаю, что нам с вами непременно надо встретиться. Ну неужели вы такая, извините, мещанка, что не захотите со мною встречаться только потому, что я женат? Я ведь предлагаю вам дружбу, а от дружбы отказываться грех. Ну как, согласны?
Зоя молчала. Она не знала, что отвечать. Так славно, так серьезно с нею еще никто никогда не говорил. Зое вспомнился Витя Кудревич, который учился с ней в одном классе и был в нее влюблен. Зоя пользовалась этим и часто просила, чтобы Витя дал ей списать трудную задачку, на которую у самой Зои не хватило терпения. Витя ворчал: «И сама могла бы, если б посидела», — но потом вытаскивал из портфеля тетрадку и клал ей на парту.
Бывало, Витя вечерами приходил к ней, но как придет, как сядет у приемника, так весь вечер и головы не поднимет. «Умеет ли этот парень говорить?» — интересовалась Антонина Ивановна, когда Витя, просидев целый вечер и не вымолвив ни словечка, уходил домой.
Стоя с нею у подъезда, Витя только тем и занимался, что выковыривал носком ботинка камешки из земли. А разве сказал он хоть раз что-нибудь ласковое? Когда оставались вдвоем, подолгу рассказывал о спортивных соревнованиях, называл имена и фамилии каких-то левых и правых защитников, боксеров каких-то, как-будто все это было интересно Зое. А Женя… С ним так необычно, он какой-то таинственный — как герой романа. И от каждого прикосновения его руки сердце замирает.
— Так вы согласны? — снова спросил Женя.
«Ну, и что тут плохого, если я согласилась, — лежа в постели, с кем-то спорила Зоя. — Как будто и в самом деле нельзя дружить с парнем только потому, что он женат? Бедный Женя…» — вздыхала она, вспоминая, какое грустное было у него лицо, когда говорил о жене.
«Интересно, а что сказали бы все, кто был сегодня на вечере, если бы узнали, что они с Женей договорились о встрече? Что сказала бы Реня? Это ведь только подумать, она, оказывается, в детдоме жила… А я ничего и не знала».
— Мама, — вполголоса позвала Зоя Антонину Ивановну, глянув на дверь спальни. — А эта Реня, знаешь, в детдоме воспитывалась… У нее нет ни отца, ни матери…
Но Антонина Ивановна ничего не ответила, наверно, уже спала. Зоя поднялась на кровати — в длинной белой, с тонким кружевом у шеи, ночной рубашке, потянулась к выключателю, надавила на черную кнопку. Сразу исчезла зубчатая тень от люстры, и сама люстра, и стены. Зоя опустила голову на подушку, и как только коснулась ее, словно бы подхватил, закружил ее танец. Еще раз глянули на нее Женины глаза, а потом все — и музыка, и танец, и девчата, и Женя — все смешалось вместе и исчезло. Зоя крепко уснула.
— Посмотри, Реня, хорошо ли так? — Зоя подала Рене пинцетом баланс с волоском.
Реня закончила править свой баланс, вынула его из лявциркуля, положила под прозрачный пластмассовый колпачок и взяла Зоин. Она толкнула пальцем желтое колесико, внимательно через лупу посмотрела, как оно крутится.
— Еще немного бьет, — сказала Реня. Не отрывая глаз от баланса, привычным движением взяла пинцет, поправила в одном месте, в другом, высвободила баланс из лявциркуля и передала пинцетом Зое. — Вот так будет хорошо. Ты не спеши, работай потихоньку, — посоветовала она своей ученице.
Зое было досадно и стыдно. Стыдно, что Реня поправляла работу, на которую она потратила пятнадцать минут. Хорошо Рене говорить: «Не спеши». Если она не будет спешить, придется по полчаса сидеть над каждым балансом. А лента конвейера двигается через каждые две минуты. Когда же она начнет работать самостоятельно? Даже за конвейер для учеников, который двигается через каждые пять минут, ее посадят неизвестно когда. Нет, кажется, ничего из нее не выйдет.
Зоя толкает и толкает баланс, выправленный Реней, и не хочется ей вынимать его и вставлять другой. Как это все, оказывается, долго и нудно. Если бы можно было скоренько выучиться, скоренько сесть и работать самостоятельно — совсем другое дело. А так — нет, где ей набраться терпения? За сто лет не научится она работать так быстро и ловко, как Реня. Но ведь еще недавно ей казалось, что вовек не научится вставлять баланс в лявциркуль, что вовек не выправит ни одного баланса. А вот научилась же. И совсем неожиданно. Еще накануне не могла сладить с балансом — то выпадал из лявциркуля, то так зажимался, что и повернуть невозможно, то ломались цапфы. А назавтра утром взяла пинцет в руки, подхватила баланс, и он словно сам собою вскочил в лявциркуль. В тот день так легко было ей работать, и время быстро проскочило, и спина не болела. Но скоро выяснилось, что это была только одна, первая победа, и Зоя снова приуныла. А сейчас — ни конца не видно, ни краю.
Только что она спешила сделать свою операцию как можно быстрее, а теперь сидит и без всякого смысла толкает желтое колесико, зажатое в лявциркуле, и не жаль ей минут, уходящих впустую.
Сердце начинает точить скука, а за скукой приходит усталость, хотя рабочий день еще только начался. Если скука приходила на уроке, можно было пошептаться с подружкой, переброситься с кем-нибудь запиской или просто тайком почитать интересную книжку. А тут с кем пошепчешься? Все заняты, все работают.
С каким-то полным безразличием вынула она баланс из лявциркуля, вставила другой, неправленый. Долго вертела, примеривала пинцетом, снова вертела. Когда уже показалось, что колесико двигается ровнюсенько и всюду одинаковое расстояние от линеечки, заметила, что в одном месте оно чуточку ближе к черной полоске. Снова брала пинцет, снова правила. Вдруг показалось, что теперь уже она сама все испортила. Сама искривила деталь. А лента конвейера плывет, плывет. Уже несколько раз загорался красный огонек, уже не один баланс выправила и отослала в путь Реня — они поплыли, поехали с лентой конвейера. А у Зои окончательно опустились руки. С тоской поглядывает она на большие электрические часы, висящие в цехе. «Хоть бы уж гимнастика скорее, что ли», — думает она. Но и до гимнастики еще больше, чем полчаса.
— Смотрите, да она, кажется, спит, — услышала Зоя приглушенный шепот Любы. Зоя встрепенулась, показалось, что это про нее. Взглянула на Любу, но та смотрела куда-то в конец конвейера. Реня с Зоей тоже посмотрели туда и поняли, о ком это Люба. Инна Горбач сидела в какой-то неловкой позе. Рот слегка приоткрыт, лицо какое-то неживое, бессмысленное, как и правда бывает у человека, который спит.
— Разбудить Горбач, — сказала Люба Рене таким тоном, каким обычно передают на конвейере какую-то просьбу или приказ. Реня передала то же Вале.
— Разбудить Горбач, — передала дальше Валя.
Но Инна, оказывается, не спала. Она услышала Валины слова и, не поворачивая головы, скосила на Валю светлые, немного навыкате глаза.
— А мы думали, ты спишь, — засмеялась Валя.
— Это она работает так — как сонная муха, — сказала Люба. — А потом снова будут часы возвращать на декотаж.
Зоя поглядывала на Инну. Позу та переменила, но лицо у нее оставалось таким же сонным и безразличным. Оно не ожило даже тогда, когда по радио зазвучал спортивный марш.
Скоро все уже стояли возле своих конвейеров. Прибежал физкультурник — низенький и полный Сергей Петрович. Просто удивительно, чтобы физкультурник, спортсмен был таким толстым. Тем не менее упражнения он выполнял очень ловко.
Зое стало веселее. Она стояла между Реней и Валей, повторяла все за Сергеем Петровичем и поглядывала на стоявшую перед нею Инну. Реня и Валя тоже поглядывали на нее, подмигивали друг дружке и улыбались. В самом деле смешно выглядела неповоротливая Инна. Звучит команда руки кверху, все давно подняли, а у Инны пальцы еще дотрагиваются до носков туфель. Команда руки опустить, а она еще только поднимает. А начали бег на месте, никак не могла попасть в ногу.
Десять минут смеха, и снова за работу. Какое-то время после зарядки Зое работается веселее, а потом снова начинает поглядывать на часы: ждет обеда. А после обеда ждет конца рабочего дня. Зато вечером — знакомая остановка автобуса у рекламного щита, здесь будет ждать ее Женя, у него уже есть билеты в кино.
Поначалу Зое было не по себе, что она ходит на свидания с женатым парнем, а потом как-то перестала об этом думать. С каждым днем Женя становился ей все ближе, ей нравилось слушать от него, какая она красивая, что ему так нужна ее дружба. При этом Женя всегда вздыхал, и ей казалось, что он чего-то недоговаривает.
Зое хотелось думать, что он чего-то недоговаривает о своей жене. «Наверно, она у него некрасивая, злая женщина, — думала Зоя. — Наверно, она не любит Женю, не хочет ехать к нему, не понимает, как ему тоскливо одному».
Зоя воображала себе, как они будут с Женей сидеть в зале кино, как он будет все время держать ее руку в своей, а потом провожать домой и говорить ласковые слова. От таких мыслей время шло быстрее, и Зоя с радостью в них погружалась.
В конце рабочего дня захрипел репродуктор, словно прочищая голос.
— Пускай бы мою любимую поставил, — вздохнула Валя.
Но по радио послышалась не музыка, секретарь комсомольского бюро Степан Шугалов передавал объявление.
— Внимание, внимание, — говорил Степан, — сегодня после работы объявляется субботник по посадке деревьев на территории завода. На субботник выходит первый сборочный цех. Собираться около первого корпуса.
Степан повторил объявление еще раз, потом зазвучала музыка. Загорелась красная лампочка конвейера и лента двинулась, поднося новые комплекты к рукам работниц. Лента плыла медленно, словно под музыку вальса, которая звучала из репродуктора. Потом лента остановилась, но Зое казалось, что она все еще плывет.
«Субботник… а как же кино… У Жени сегодня выходной, он будет ждать меня…»
— А знаешь, Реня, во дворе часового завода нельзя сажать тополя, — слышит Зоя Валин голос.
— Знаю, — отвечает Реня. — Когда тополя зацветают, летит пух. Нельзя, чтобы он попадал в цеха завода, потому и не сажают.
Зоя слышит голоса подруг, но не очень соображает, о чем они.
«Что же делать, может, не пойти на свидание… или не идти на субботник?» — вертится у нее в голове.
Она чувствует, как взмокают у нее ладони. Это от волнения. А влажными руками, она знает, нельзя работать с деталями.
«А, мои детали все равно не идут в дело, — безразлично думает она. — Так какая разница, влажные или не влажные руки…»
— Послушай, Реня, а не пересадить ли нам твою ученицу на другую операцию? — спросил Игорь Борисович.
Он стоял за спиною у Зои. Наверно, давно уже подошел и наблюдал за ее работой. Зоя робела перед начальником цеха. Боялась взгляда его строгих глаз, постоянно нахмуренных бровей. Стоило ей увидеть, что начальник цеха направляется к их конвейеру, сердце начинало стучать чаще. Сейчас же, услышав слова Игоря Борисовича, она совсем отложила лявциркуль.
— А почему, Игорь Борисович? — опустила руку с пинцетом Реня.
— Ну, операция сложная, и, я вижу, не очень у нее получается. Может, лучше ей что-нибудь попроще?
— Ой, Игорь Борисович, жаль бросать, когда уже столько сделано. Ей теперь главное скорость набрать. Да вы ведь и сами говорили, что на нашу операцию людей не хватает… Ничего, научится.
Игорь Борисович постоял, подумал, постукивая по широкой ладони лявциркулем, который всегда носил с собою в кармане халата.
— Ну, смотри, — решил он наконец, — на твою ответственность эта барышня.
— Ха-ха… барышня! — засмеялась Валя. — А она у нас, и правда, немножко барышня. Скажи, почему ты вчера на субботнике не была? — стрельнула она глазами в Зою.
Нет, сейчас Зоя не ждала этого вопроса. Она ждала его весь день и стала уже радоваться, что не спрашивают, что не придется ни лгать, ни оправдываться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15