«Арабей Л. Лариса: Повести»: Юнацтва; Минск; 1982
Аннотация
Повесть «Мера времени» рассказывает о рабочей молодежи, о трудностях, с которыми встречается она на своем пути, об ответственности каждого за свои поступки.
Лидия Львовна Арабей
Мера времени

Еще тепло, почти по-летнему пригревало солнце, но липы на проспекте уже начинали желтеть. Ветер, прогуливаясь по улицам, залетал и в кроны, будто пробуя, не пора ли стряхивать золотое убранство, но добыча его была пока невелика, только немногие круглые листочки слетали под ноги прохожим.
Зоя быстро шла по улице — в цветастом платье, стянутом в талии красным пояском, с сумкой, перекинутой через плечо, светлые волосы, забранные кверху, на макушке придерживала большая заколка — такая прическа была сейчас модной. Вся Зоя — небольшая, быстрая, с настороженным взглядом чуть раскосых глаз — напоминала зайчонка. Может, потому так и звали ее в школе подружки — Зайчонок. А может, это пошло от имени — Зоя, Заенька, Зайчонок. На прозвище она не обижалась и даже отзывалась на него.
Но школа, подружки, все это в прошлом, с сегодняшнего дня у нее начинается новая жизнь, она будет работать на часовом заводе в сборочном цехе, сама будет собирать часы. С сегодняшнего дня она самостоятельный, взрослый человек, станет сама зарабатывать деньги. Мама говорит, что пока им хватает отцовой пенсии, но все равно половину зарплаты будет отдавать матери, а на остальные — платьев себе накупит, новое пальто справит.
Зоя вскочила в троллейбус, села у окна. На остановках стояли длинные очереди, пассажиры набивались в салон так, что с трудом закрывались двери. Все спешили на работу — и Зоя со всеми, причастная к общему, большому. Только все спокойные, каждый знает, чем будет заниматься на своей работе, а что велят делать ей?
Несмело вошла она в цех. Там было, как в огромной лаборатории: большущие, во всю стену, чисто вымытые окна, блестящий линолеум под ногами и на всех, вокруг, — белые халаты.
Начальник цеха мельком взглянул на нее — полноватый, с залысинами, он был похож на доктора, и когда полез в карман халата, ей показалось, что сейчас он оттуда достанет докторскую трубку. Но начальник достал не трубку, а какой-то инструмент, напоминающий плоскогубцы. Снова посмотрел на Зою, но теперь уже задержал на ней взгляд, словно прикидывая, чего она стоит.
— На какую же операцию вас поставить? — спросил он, постукивая не знакомым Зое инструментом по широкой ладони. Потом повернулся и пошел по цеху, оглядывая длинные ленты конвейеров.
Зоя не знала, оставаться ей на месте и ждать или идти за ним. Но начальник цеха оглянулся и позвал ее.
— Вы хоть что-нибудь о сборке знаете? — спросил он, когда Зоя приблизилась к нему.
— Нет, не знаю, — ответила Зоя.
Начальник цеха еще немного постоял, подумал, все так же постукивая по ладони инструментом, потом сказал:
— Поставлю вас на правку волоска и баланса, на эту операцию нам нужны люди, — и тут же опустил инструмент обратно в карман, словно тот помог ему решить вопрос и теперь уже был не нужен.
— Реня! — позвал он, поворачиваясь к конвейеру.
Зоя понятия не имела, что такое правка волоска, правка баланса, начальник цеха очень строго хмурил брови, и Зоя почувствовала, что радостное настроение, с которым она ехала сюда, начинает падать, а тревога все сильнее нарастает в сердце.
Между тем начальник цеха подвел ее к девушке, сидевшей у конвейера.
— Вот, знакомьтесь, — сказал он. — Реня Воложина. Она будет вас учить.
Начальник ушел. Зоя присела на стул, чувствуя на себе любопытные взгляды девушек.
— Посидите пока, понаблюдайте, как мы работаем, — сказала ей Реня, не отрываясь от дела.
Зоя стала приглядываться.
Вдоль ленты конвейера, низко склонившись над ней, сидели девушки, как инкубаторные курочки, в белых халатах и одинаково повязанных белых косынках. После того как в планке, прикрепленной к конвейеру, загоралась красная лампочка, лента начинала медленно двигаться. Через некоторое время она останавливалась, потом снова загорался красный огонек, и лента снова двигалась. Девушки пинцетами подцепляли какие-то крохотные детальки, к чему-то их привинчивали, прикрепляли. Время от времени они передавали детальки друг дружке и произносили не понятные Зое слова: «на второй ход», «на ангренаж». Иногда говорили обычное: «Вчера новый фильм смотрела…», «А Вера замуж вышла, знаешь?..».
Зоя незаметно разглядывала Реню. «Красивая», — подумала она. У Рени были тонкие темные брови, взлетавшие на белый чистый лоб. И все лицо у нее было белое, чистое. Около рта лежала едва приметная черточка, придававшая лицу выражение мягкости и доброты. Реня сидела, низко склонясь к конвейеру и приложив к глазу лупу, которая на проволочном ободке держалась у нее на голове. Временами она сдвигала лупу на лоб и тогда становилась похожей на шахтера.
Слева от Рени работала девушка с быстрыми веселыми глазами. Иногда они у нее так озорно поблескивали, что казалось, девушка с большим трудом сдерживается, чтобы не расхохотаться или не выкинуть какой-нибудь номер.
Справа от Рени, не поднимая головы и даже ни разу не взглянув на Зою, сидела девушка с круглым румяным лицом. У нее были светлые ресницы и золотистые густые брови, почти сбегавшиеся на переносице каждый раз, когда она склонялась над работой.
Неожиданно послышалась музыка. Она лилась из репродуктора в конце цеха.
— Наверно, Женя письмо от жены получил, веселую музыку поставил, — сказала девушка с озорными глазами. Она так и сверкнула ими на Реню, видно, дожидаясь, что скажет та.
— Если так, пускай почаще получает, — ответила Реня.
Зоя подумала, что вот есть тут какой-то Женя, который пластинки ставит и которого все знают.
— Ну, а теперь мы с вами немножко займемся, я про запас наготовила деталей, — сказала Реня, обращаясь к Зое. Она достала из ящика какие-то инструменты, аккуратно разложила их перед собой. — Так вот, — показала она рукой на длинную ленту, — перед вами конвейер. Первая операция на нем — ремонтуар. Вставляется ключ часов, окундное колесо, переводные рычаги. Делается завод часов. Ставится ремонтуарный мост. У нас идет первый ангренаж, потом второй ангренаж — барабан, барабанный мост и барабанное колесо. Потом второй ход — анкерный мост и анкерная вилочка. Рядом — перевес баланса. Наша операция — правка волоска и баланса. Дальше — смазка. После смазки — стрелки…
Зоя напрягалась, чтобы понять, запомнить, но слова, которые она слышала впервые в жизни, казались ей такими сложными, что их не только запомнить, но и выговорить невозможно. Реня, наверно, заметила растерянность своей ученицы, улыбнулась.
— Сначала всем это кажется очень сложным, но потом поймете. Будете проходить техминимум. Сейчас я вас с нашей операцией познакомлю. Вот этот пинцет — для правки волоска. Этот — для правки баланса. А это — лявциркуль, — показывала она один за другим инструменты. — А вот баланс, — Реня дотронулась пинцетом до желтого колесика. — А вот это волосок. От того, насколько правильно поставлены волосок с балансом, зависит ход часов. Понимаете?
Это было понятно. Что такое пинцет — Зоя знала, а лявциркуль — хоть и смешное слово, но запомнить легко. Достаточно к знакомому слову «циркуль» добавить «ляв».
— Баланс с волоском правятся в лявциркуле, — объясняла Реня. — Так что сначала вы будете тренироваться, как вставлять баланс в лявциркуль.
Ловко подцепив баланс с прикрепленным к нему волоском и на своем лявциркуле показав, как его следует вставлять, Реня положила желтое колечко перед Зоей.
Реня делала все так легко и просто, что Зоя решила — повторить это будет несложно. Но как только взяла она в руки пинцет и лявциркуль, растерялась. Руки были как деревянные, неуклюжие, неловкие. Пинцет в руке дрожал, и даже просто поднять баланс было трудно. А когда она наконец подняла его и стала вставлять в лявциркуль, аккуратненькая черная пружинка волоска тут же превратилась в спутанный мятый моточек.
Зоя испугалась.
— Ничего, ничего, — успокоила ее Реня. — Вот вам другой баланс.
Но и другой Зоя испортила.
Весь первый рабочий день Зоя пыталась вставлять баланс в лявциркуль, но в конце смены так же не умела делать этого, как и в начале.
Шло время. Окончился еще один рабочий день, и девчата шумной гурьбой двинулись из цеха. В белых халатах, марлевых косынках, одинаково повязанных на головах, они были все похожи и безлики, но вот поснимали халаты, косынки, надели кто пальто, кто плащик — и сразу стали разными, непохожими. Девушки расходились по домам.
Реня шла одна. Ее подруги, Валя и Люба, остались выпускать стенную газету, а у нее сегодня были занятия в институте. Впереди Реня увидела свою новую ученицу, Зою. Ее обходили шумливые стайки девчат, а она плелась, как показалось Рене, грустная, задумчивая. Реня понимала, что Зое нелегко на работе. Какая свеженькая, аккуратная садится она по утрам на свое место за конвейером, а к концу дня щеки у нее бледнеют, косынка сбивается набок, из-под нее вылезают пряди волос, и Рене снова и снова приходится повторять, чтобы прятала их под косынку. А сейчас, издали, Зоя показалась Рене совсем девочкой, ребенком. Может быть, такой ее делало коротенькое голубое пальтишко, а может, этот потерянный и печальный вид. И хотя сама Реня была всего на каких-то три года старше Зои, она почувствовала себя взрослым человеком, захотелось догнать девушку, сказать ей какое-то доброе слово. И вообще, невозможно понять, почему у Рени именно к этой девушке возникло какое-то особое чувство. Зоя — третья ее ученица. Прежние тоже приходили на завод после десятилетки. И у них на первых порах ничего не получалось, они тоже переживали, страдали, но к ним Реня относилась спокойно. А эта — как сестра.
Реня ускорила шаг, догоняя свою ученицу, но тут подоспел троллейбус, Зоя быстро вскочила в него. Рене троллейбус был не нужен, жила рядом, в общежитии. «Скажу Вале и Любе, когда в следующий раз будут брать билеты в кино, чтобы взяли и на Зою», — подумала она.
Чем ближе подходила Реня к интернату, тем дальше уходили мысли о заводе, о Зое. Представлялся обшарпанный столик, возле которого сидит тетя Феня, а на столике — белый конверт, письмо от Юры. Может, письмо уже лежит там и на него все смотрят безразлично. И только Реня засветится радостью, едва увидев конверт, сразу узнав его, даже не разглядев еще на нем своей фамилии.
Реня снова ускоряет шаг, торопливо открывает дверь и сразу бросает взгляд на столик.
Лежит… Конечно, лежит! Ах, Юра! Если бы ты знал, какая радость — получить твое письмо! Схватить его и мчаться по лестнице в комнату, примоститься в уголочке, нетерпеливо вскрыть конверт, вынуть оттуда несколько листков и читать, читать их. Прочесть раз — быстро, быстро, чтоб сразу узнать обо всем, потом снова, уже медленно, перечитывать, думая над каждым словом. Потом читать третий раз и поздно вечером опять, чтобы заснуть со счастливой улыбкой, уже зная каждую строчку наизусть.
«Родная моя, любимая, — писал Юра. — Считаю дни до нашей встречи, хотя их еще очень и очень много. До самых зимних каникул. Чтобы время шло быстрее, стараюсь заполнить его с утра до вечера. А это не так и трудно, потому что работы очень и очень много. С самого начала года, как я уже говорил тебе, взялся за диплом. Материала у меня много, ребята даже шутят, что я решил сразу кандидатскую диссертацию написать…
Если бы ты знала, как хочется поскорее кончить институт и поехать на работу. Когда я поступал сюда, то и не представлял, какая это прекрасная специальность — инженер-мостостроитель. Даже не знаю, как тебе объяснить, почему я считаю ее такой прекрасной. Сокращать расстояния… подавать руку друг другу… нет, не то, не то я чувствую, когда думаю о своей будущей специальности, какие-то особые чувства переполняли меня, когда я в этом году был на практике и кое-чем уже помогал на строительстве.
Но я все о себе. А как твои дела? Думаешь ли ты обо мне так же, как я о тебе? Я, ты знаешь, теперь обращаю внимание на все женские часы. Присматриваюсь — а вдруг минские? Недавно у нас тут, в общежитии, собралась компания, и у одной девушки я увидел ваши часы. Поверишь? Словно привет от тебя получил.
Часто думаю, как нелегко тебе и работать и учиться. Но только учебы ты не бросай. Время идет очень быстро. Я вот и оглянуться не успел, как уже кончаю институт. Хотя ты и сильно занята, буду все-таки просить писать мне и больше и чаще. А пока всего тебе наилучшего, мой самый близкий, самый дорогой человек. Целую тебя крепко-крепко.
Твой Юра».
Реня, как всегда, несколько раз перечитала письмо и только после этого стала раздеваться. Медленно снимала пальто, берет, вешала все в шкаф, а сама улыбалась. «Думаю ли я о нем так, как он обо мне… Да бывает ли минута, чтобы я о тебе не думала… Услышу по радио песню, которую ты любишь, — и мне кажется, что это ты поешь. А если бы ты знал, как часто смотрю я на календарь, считаю дни: сколько их еще до февраля… И ты для меня самый дорогой, самый близкий человек на свете».
Она стала готовить ужин, напевая про себя.
Потом помешивала в кастрюльке кашу и листала книгу — просматривала задание для сегодняшнего семинара.
Реня росла в детском доме. Отец у нее погиб на фронте, мать расстреляли полицейские, заподозрив в связи с партизанами. Отец, поспешно уходя на войну, забыл дома паспорт. Ушел с одним военным билетом. И мать очень берегла этот паспорт, прятала его, а если куда шла, брала с собою. Однажды она пошла в деревню менять на еду спички, соль и мыло, добытые за какую-то одежку. Паспорт отца, как обычно, взяла с собой. Она уже возвращалась обратно, когда в лесу ее задержали полицейские. Стали обыскивать и нашли паспорт. Решили, что паспорт женщина несла партизанам. Тут же у дороги и застрелили, забрав десяток яиц и кусочек сала, которые мать несла пятилетней Рене.
Было это уже в 1944 году. Скоро Советская Армия прогнала фашистов, и девочку взяли в детский дом.
Там было много детей, которых война сделала сиротами. Но время шло, и у некоторых отыскивались родители, У Мани Рожковой, худенькой девочки с тоненькими светлыми косичками, отец, как оказалось, не погиб.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15