— Матушки святые! — удивилась бабушка. Она отдала часы Вале, глянула на Ренину, на Любину руки, где поблескивали такие же. — То-то я гляжу, что почти у каждой, даже нашей деревенской, часы… А когда-то, — бабка оперлась щекой на руку, — на всю Дубровну у одного Парфена часы были, да и те стояли. На те часы вся деревня смотреть ходила, как на чудо какое. Бывало, еще до той войны, я еще в девках ходила, соберемся у Парфена, и он давай рассказывать, как когда-то рассказывал ему его дед, а тому еще его дед рассказывал, что когда-то у нас в Дубровне часы делали. Целая фабрика была. Делали часы и царю отсылали, а потом царю не занравилось, что далеко от него та фабрика и что не может он сам командовать, чтоб больше часов делали. Тогда погнали его прислужники ту фабрику ближе к царю, а по дороге она затерялась.
— Ну, это, бабушка, ваш Парфен уже сказки сочинял, — засмеялась Валя. — Не могло так давно, как вы говорите, быть фабрики в Дубровне.
— Кто ж его знает, детки, может, и сказки. А только с чего человеку врать? Он тогда уже старый был, уважали его все. И часы те, такие круглые, с толстым стеклом, что у него в сундуке лежали, говорил, с той фабрики. А так оно было или не так — кто ж его знает. Давно уже ни Парфена нету, ни тех часов. Парфена еще той войной убили, а часы, кто их знает, куда подевались, может, дети растрясли.
— Это очень интересно, то, что вы рассказываете, — поддержала бабку Реня. Она слушала старушку очень внимательно. — И если не все здесь правда, то доля истины должна быть, такие легенды на пустом месте не рождаются.
Бабкин рассказ запал Рене в память. Через какое то время она заказала в библиотеке книги по часовому делу, в них оказались сведения, о которых она до сих пор и понятия не имела, на техминимуме о том и речи не было. А в одном очень старом справочнике она отыскала очень любопытный факт. Оказывается, не сказки рассказывал своим односельчанам дядька Парфен. И в самом деле в 1784 году в Дубровне была открыта первая в мире часовая фабрика и первая в мире школа часовых мастеров. Реня с интересом вчитывалась в скупые строчки справочника.
Еще в восемнадцатом веке в Дубровне делали часы не хуже, чем делал их знаменитый французский мастер Брегет. Имя Брегета сохранилось в истории, даже Пушкин упоминает о нем в своем романе «Евгений Онегин», а о том, что не в Германии, не во Франции и не в Англии, а в Белоруссии, в селе Дубровно, еще в 1784 году была первая в мире часовая фабрика и первая в мире школа часовых мастеров — об этом почему-то можно узнать только из скупых строчек справочника.
Почему именно в Белоруссии, в глухом ее углу, была открыта эта фабрика? А почему Швейцария, страна зеленых лугов, по которым бродят стада породистых коров и которая, казалось бы, должна заниматься только производством масла да сыра, почему Швейцария одно время занимала первое место в мире по производству часов?
Все часы, производимые в Дубровне, отправлялись в Петербург, к императорскому двору. Там ими и распоряжались. Распоряжались там не только часами, но и людскими судьбами. Кому-то из высокопоставленных особ пришло в голову перевести фабрику в одно из подмосковных сел. Туда же перевели и школу часовых мастеров.
Тяжким был путь мастеров пешком через многие сотни километров. На телегах везли только хлеб да оборудование фабрики. Прибыли в чужое село, а там и крыши над головой не оказалось. В каком-то хлеву, стоявшем на околице, обосновались новоселы. Чего то ждали. Берегли привезенное с собою добро — оборудование фабрики. Утешались слухами, что сам царь заботится о них, что из Москвы уже вышел обоз с провиантом и новым инструментом для фабрики.
Не дождались того обоза. Съели хлеб, привезенный с собою из Дубровны, и стали понемногу разбредаться. Кто обратно в свою деревню подался, кто к местным помещикам в крепостные угодил, а некоторые канули неизвестно куда.
Так и распалась фабрика, и не стало с того времени в России часов собственного производства. Да и не сильно это тревожило высокопоставленных особ. «Отечественное производство, — рассуждали, — дело очень ненадежное, куда проще пользоваться работой заграничных мастеров».
Так перед Реней раскрывалась история часового дела в нашей стране. До самого Октября не было в России часов собственного производства, даже те «луковицы», на которых по-русски было написано «Павел Буре» и которые на массивных золотых цепях носили купцы, даже те «луковицы» делались заграничными капиталистами, имевшими свои фабрики в России.
И только после Октября появились первые отечественные часы, которые правильно показывали время, но вместе с тем они показывали и то, насколько мы еще отстаем от других государств. И догнали… И перегнали… И по качеству, и по количеству, как говорится. А делают их молоденькие девушки, такие, как Реня, как Валя, как Люба. А в Любином сердце, быть может, бьется кровь тех мастеров, что жили когда-то в Дубровне, что ушли со своей фабрикой в белый свет и не вернулись, оставив свой талант потомкам.
Третий год работают Реня, Люба и Валя в одной бригаде, а в этом году упросили, чтоб их поселили в одной комнате. И теперь еще крепче сдружились.
Стол был накрыт для гостей. В центре — глубокая тарелка с традиционным для всех молодежных вечеринок винегретом, на маленьких тарелках — нарезанное тонкими ломтиками розовое сало и домашняя колбаса: очень кстати прислали сегодня Любе из деревни посылку.
В доказательство Валиных кулинарных талантов выставила соблазнительно поджаристый бок какая-то довольно крупная рыбина. За бутылками с нарзаном и лимонадом стыдливо, будто догадываясь, что не место ей здесь, в женском общежитии, пряталась бутылка водки, немного смелее выступали вперед бутылки с вином.
Сегодня Рене исполнилось двадцать лет.
— Подумать только, девочки, — говорила подружкам Реня, — так много! Целых двадцать!
— Много, — соглашалась девятнадцатилетняя Люба.
— Много, — соглашалась и Валя, которой тоже недавно исполнилось двадцать. Валя сидела на своей кровати, забросив на тумбочку ноги в модных светлых туфлях.
Люба ходила вокруг стола, раскладывая возле тарелок бумажные салфетки и бросая неодобрительные взгляды на Валю. Ей не нравилась Валина поза. «И вообще, эта Валя, — думала Люба, — очень несерьезный человек. Вечно с фокусами и минуты не посидит спокойно. Вот и сейчас: закинула ноги на тумбочку».
— Как ты сидишь и не стыдно тебе? — не выдержала Люба. Она постоянно, как могла, воспитывала Валю.
— А тебе жалко, что я так посижу? — притворно обиделась Валя.
— Некрасиво же так!
— Это я хочу проверить, как сидят американцы, — объяснила Валя. — Но вообще-то неудобно… Спина заболела, — поморщилась она и одним махом сбросила ноги с тумбочки, опустила на пол.
— Вот так, — поучающе сказала Люба. — Лучше по-человечески сядь.
Реня прислушивалась к незлобивой перепалке подруг и в душе улыбалась. Она любила и ту и другую, и Валино неудержимое озорство, ее веселые безобидные шутки, и Любину спокойную деловитость, рассудительность, строгость.
В дверь постучали.
— Почта, телеграмма, — объявила Валя, сидевшая дальше всех, но быстрее всех подоспевшая к двери. — Тебе, Реня!
— От Юры, — вся засветилась Реня.
Пока она расписывалась в книге почтальона, Валя уже развернула телеграмму и стала читать вслух:
— Поздравляю!.. Целую!.. Умираю!
— Давай сюда, — протянула руку к телеграмме Реня.
— А ты потанцуй, — спрятала Валя телеграмму за спину.
— Отдай телеграмму, не дури, — строго проговорила Люба. — Не можешь без своих штучек.
Валя глянула на Любу, вздохнула и отдала Рене бумажку с наклеенными полосками телеграфной ленты. Реня так и впилась глазами в бледно напечатанные строчки.
В дверь снова постучали. Это уже собирались гости. Пришли Женя и Володя. Женя — высокий, светловолосый, в черном костюме и белоснежной рубашке — выглядел таким франтом, что девчата прямо ахнули.
— Женечка, ты, наверно, на дипломатический прием собрался, да заблудился, — смеялась Валя.
И Володя был в новом костюме, сером с синей искринкой, но что бы ни надел Володя, все сидело на нем мешковато. А в новой одежде он чувствовал себя особенно неловко. Володя был рад, что девушки все внимание обратили на Женю и не очень присматриваются к нему, но все равно краснел хотя бы потому, что пришел в гости в девичье общежитие.
Несмело постучал кто-то еще. Это появилась Зоя.
— Молодец, не опоздала, — похвалила ее Реня. Нет, все-таки она не могла понять, откуда у нее такая теплота к этой девушке. Почему ей так приятно ее видеть?
А Зоя сегодня выглядела тоже хорошо. На ней было платье из блестящей синей ткани, короткая юбка которого напоминала цветок колокольчика. Тонкую талию перетягивал широкий белый пояс. На ногах белые, под цвет пояса, туфли на шпильках.
— Познакомься, Зоя, — подвела ее Реня к ребятам. — Это наш электротехник Женя. Тот самый Женя, который ублажает нас музыкой.
— Сегодня целый день ставил грустные пластинки, наверное, давно не получал писем от жены, — вставила Валя.
— А это — Володя. Ты его видишь каждый день, но, наверное, не знаешь, что он у нас руководит туристским кружком. Сейчас он немного освоится и начнет тебя вербовать в туристы.
Пришли еще ребята и девушки. Тоненькая чернявая Катя Белякова и Олег — невысокий, с черными усиками.
— Это наше конструкторское бюро, они придумывают новые модели часов, — представила их Реня Зое.
Хозяйка пригласила всех за стол. Зоя оказалась между именинницей и Женей. Налили рюмки.
— За здоровье именинницы!
— За твое здоровье!
— За твое счастье, Реня! — зашумели веселые голоса.
Немного спустя, когда слегка перекусили, для второго тоста слово попросил Олег. Его знали как записного шутника, и когда он встал, все заулыбались, наперед ожидая смешного. Валя так и стреляла в него глазами, уже готовая захохотать.
— Вот вы тут улыбаетесь, а я хочу говорить о серьезном, — сказал он. — Реня, — он повернулся к хозяйке и слегка ей поклонился, — второй тост, насколько мне известно, полагается поднимать за родителей, которые вырастили именинницу. Но все мы знаем, что родителей у тебя нет, что выросла ты в детдоме. — Олег слегка запнулся, переступил с ноги на ногу. Все давно перестали улыбаться, внимательно и серьезно слушали, что будет дальше. — Но ты выросла очень хорошим человеком. На заводе работаешь, в институте учишься и товарищ замечательный. Так давайте выпьем за тех, кто тебя воспитал. Назови нам из тех людей кого захочешь, и мы выпьем за их здоровье!
Все весело повернулись к Рене, поддерживая тост. А Реня сидела растерянная и не находила слов.
— Наговорил, — пожала она плечами. — Уж такая я хорошая! Да и задачку задал — назвать кого-нибудь из чудесных людей… Их много было… Но если так, — наконец решила она, — давайте выпьем за Анну Владимировну.
Никто не знал Анны Владимировны, но все дружно подняли рюмки за незнакомую женщину.
Зоя впервые услышала, что Реня выросла в детдоме, и теперь с особым интересом и уважением посмотрела на нее. Зое казалось, что человек, который вырос в детском доме, должен быть не таким, как все. Она представляла себе таких людей постоянно печальными, несчастными. А Реня вовсе не такая. Красивая, веселая, она выглядела совершенно счастливым человеком. Наоборот, несчастной на какую-то минуту ощутила себя Зоя. «Как хорошо им всем, — подумала она. — Работать никому из них не трудно и жить в общежитии весело. А я… Имела ли я вообще право приходить сюда?..» Зоя опустила глаза. Это сразу заметил Женя.
— Вам что, скучно? — спросил он. — Ну, я не допущу, чтоб моя соседка да скучала, — заявил он, доливая вина в Зоину рюмку.
Женя пустился болтать с Зоей, шутить, и она постепенно ожила, а потом и вовсе развеселилась.
Скоро отодвинули стол, включили радиолу и стали танцевать. Женя сразу пригласил Зою. Танцевал он превосходно, это стало особенно ясно, когда после него Зою пригласил Володя. Тот поминутно сбивался с такта, наступал на ногу и краснел, как девочка. Дальше Зоя танцевала только с Женей. Он все время стоял рядом, и стоило зазвучать музыке, как тут же брал ее за руку, и ей это очень нравилось, нравилось, что такой красивый, совсем взрослый и даже женатый парень выделил ее среди других.
Несколько раз подходила Реня, спрашивала, хорошо ли ей, весело ли. И Зоя искренне отвечала, что ей хорошо, весело.
Потом снова сели за стол. Снова пили вино, ели виноград, яблоки. Конструкторша Катя прикрыла глаза, откинулась на спинку стула и завела звонким голосом:
Ой, березы да сосны,
Партизанские сестры…
Валя выбежала из-за стола, взяла гитару. Песню сразу подхватили. Пели хорошо, слаженно. Валя хорошо аккомпанировала. Было видно, что не в первый раз собираются друзья, не в первый раз поют эту песню. Только Зоя не знала слов и все никак не могла попасть в лад. Немного лучше пошло у нее, когда запели «Подмосковные вечера». Зоя смотрела на Олега, который сидел напротив и дирижировал хором. Он то поднимал ладони кверху, показывая, где взять выше, то опускал их вниз, веля петь потише. Когда Зоя фальшивила, он грозил ей пальцем.

Вдруг Зоя почувствовала, что на плечи ей легла рука. Рука была Женина, она сразу догадалась, хотя не поворачивалась и не видела его. Стол и все, кто сидел за ним, на мгновение куда-то уплыли. Потом все снова вернулось на место. Словно откуда-то издалека возвращалась и песня. А Женина рука лежала на ее плечах — тяжелая, теплая, приятная. «Не видит ли кто-нибудь? Надо сбросить его руку, нехорошо так», — подумала Зоя и слегка повела плечом. Но Женя не убрал руку, наоборот, кажется, еще сильнее прижал ее к плечу. И Зоя больше не сопротивлялась. Только запела громче, словно голосом своим хотела отвлечь внимание от Жениной руки, показать, что ничего особенного с нею не происходит.
«Но ведь он женат», — на какой-то миг спутала слова песни тревожная мысль. Но слово «женат» совсем не подходило Жене — такому молодому, красивому и хорошему, и Зоя перестала об этом думать. Ей хорошо — и пусть. Она не собирается отбивать его у жены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15