Как ни странно, но этот звонок словно разбудил меня. Хандра исчезла. Я уже знал, что нужно делать. Доложив руководству Комитета по исполнению наказаний о предстоящем визите министра, я вызвал на службу своих заместителей, некоторых других сотрудников и поставил задачу: за ночь сделать генеральную уборку учреждения, а так же произвести ряд косметических мероприятий на фасадах зданий и прилегающей территории. Всю ночь кипела работа. К утру все было готово для приема высокого гостя. Конечно, вся эта суета имела показушный характер, но таковы были правила игры, и их необходимо было свято соблюдать, так как очень часто именно этот «показушный» фактор являлся основным показателем в оценке профессиональной деятельности целого коллектива, а этим нельзя было пренебрегать.
К 9 часам утра в СИЗО прибыли начальник КИН Кадушкин с заместителями, куратор с ГУВД г. Минска Немкович, и мы еще раз проверили готовность учреждения к визиту министра. Надо сказать, что повседневная жизнь Следственного изолятора с 9 до 10 часов утра является чрезвычайно напряженной и в этот период входит в самую активную фазу. Именно в это время происходит погрузка заключенных в «автозаки» и их отправка в суды города Минска (в Минске 9 районных судов, а также Городской, Верховный и Военный суды), в это же время отмечается и самый большой наплыв следственных работников и адвокатов. Дежурная и режимные службы в этот период работают на пределе своих возможностей, и я, зная это, старался никогда не отвлекать их от исполнения своих прямых обязанностей. Поэтому с подсказки Кадушкина, хорошо знающего привычки и некоторые другие особенности характера Сивакова, мы подготовили для него маршрут движения по территории СИЗО, максимально исключающий влияние министра на осуществление сотрудниками СИЗО своих функций, и к 10 часам заняли исходную позицию у входа в учреждение. Ровно в 10 часов Сиваков на легковой автомашине подъехал к административному зданию СИЗО. Я встретил его у автомобиля, представился и доложил обстановку. Он поздоровался со мной за руку и в моем сопровождении прошёл ко мне в кабинет, где его дожидались руководители Комитета по исполнению наказаний МВД (сокращенно КИН МВД). Министр сказал, что желает осмотреть СИЗО, а затем встретиться с заключенным Корнюшко, мотивируя это тем, что якобы получил от него письмо с просьбой об оказании его семье материальной помощи и содействия в выделении квартиры. Это было что-то новое во взаимоотношениях начальника такого ранга и подчиненного, совершившего преступление, особенно в органах внутренних дел. Но в тот момент все присутствующие были восхищены поступком министра, который, перешагнув через устав и общественное мнение, не погнушался навестить своего подчиненного, попавшего, мягко говоря, в беду. По поводу моего отказа привести Корнюшко к нему он не сказал ни слова и вообще не выказывал признаков какого-либо раздражения или неприязни.
Конечно, он прекрасно видел, что к его визиту готовились всю ночь. Во многих местах блестела свежая краска, кругом были влажные от постоянной уборки полы, даже мусорные урны -вычищенные, вымытые и подкрашенные — имели такой привлекательный вид, что в них было стыдно что-то бросить.
Сиваков с интересом обошел служебные помещения и режимные корпуса, посетил несколько камер, поговорил накоротке с некоторыми заключенными и, вернувшись в мой кабинет, попросил привести для беседы заключенного Корнюшко. Я спросил: желает ли он беседовать наедине? Он ответил, что мы ему не помешаем и занял место за боковым столом. Мне он предложил занять мое рабочее место и заниматься исполнением своих обязанностей. Кроме меня в кабинете находились мой заместитель по оперативной работе Саевич и руководители КИНа во главе с Кадушкиным. Привели Корнюшко. Я впервые увидел этого человека, хотя из документов достаточно хорошо знал о нем и его «подвигах». Войдя в кабинет и увидев министра, он принял строевую стойку и представился. Сиваков предложил ему сесть и начал разговор. Я приведу начало их беседы почти дословно, так как это очень важно для осмысления сути самой встречи.
Так вот, меня поразила «интимность» отношений между Сиваковым и Корнюшко, так как я не верю в дружбу между генералами и майорами. Было видно, что их связывает нечто большее, чем просто служба в войсках МВД, и это особенно пытался подчеркнуть Корнюшко. Сиваков же сразу понял неуместность взятого Корнюшко фамильярно-доверительного тона, и его стремления произвести на окружающих впечатление личного друга министра. Несколькими фразами он перевел беседу в нужную тональность и остудил восторженный пыл ретивого бандита, посчитавшего, видимо, что министр прибыл к нему с извинениями, со справкой об освобождении и приказом о присвоении внеочередного звания. Было видно, что его сильно «распирало» от нахлынувших чувств. Впрочем, было от чего потерять голову. Не каждый день и даже не каждый год руководитель главного карательного ведомства страны наносит персональные «благотворительные» визиты к бывшему подчиненному, совершившему умышленное тяжкое преступление из корыстных побуждений. К слову сказать, в тот период времени в Следственном изоляторе, помимо Корнюшко, под стражей содержалось ещё не менее десяти сотрудников органов внутренних дел. Среди них были и лица, совершившие преступления по неосторожности, и «фанатичные» менты, ярые сторонники силовой аргументации в добывании улик, и обнаглевшие взяточники. Но ни один из них почему-то не представлял для министра никакого интереса. Он даже не интересовался их количеством. И это, в общем-то, было бы нормально, если бы не его «историческая» встреча с Корнюшко.
Министр произнес укоризненно: «Что же ты натворил? Как ты меня подвел!» Корнюшко с некоторой бравадой и даже вызовом: «Ведь вы же меня знаете товарищ генерал! Хотел бы убить, так убил бы. Для меня это не проблема». Здесь я снова хочу напомнить, что Корнюшко был осужден Военным судом за вымогательство и подготовку убийства белорусского предпринимателя. Мне было известно, что в основу обвинения легли материалы прослушивания его телефонных разговоров с одним из соучастников преступления, а также изъятие оружия, предназначенного для совершения убийства. Я читал распечатки этих переговоров. Они велись открытым текстом и не предполагали никакого двусмысленного толкования. Потому у следствия и суда не было больших проблем с доказательственной базой. По сути дела этот грозный «боевик» сам себе своим языком наболтал срок. Но главное не в этом. При просмотре распечатки его переговоров складывалось впечатление, что речь идет не о подготовке к убийству человека, а о проведении некого заурядного мероприятия. Настолько обычного для разговаривавших, что они даже не считали необходимым как-то зашифровывать тему беседы. Так ведут себя люди либо с определенными умственными отклонениями, либо абсолютно уверенные в своей безнаказанности и имеющие некоторый опыт в подобных делах. Первый вариант отпадает, потому что Корнюшко признан вменяемым, да и дослужиться до майора дураку сложно. А вот второй вариант, после его встречи с министром, по моему мнению, стал иметь полное право на существование.
Однако, судя по всему, Корнюшко либо переоценил возможности своей «крыши», либо, как говорят в таких случаях, «вышел из-под контроля», и решил для поправки личного бюджета самостоятельно использовать криминальные навыки своей «организации». За что и поплатился. Кроме того, Сиваков тогда стоял только у истоков своей карьеры, являясь «всего лишь» командующим Внутренними войсками, и имел весьма ограниченные возможности влияния на судебно-следственные процессы. Да и сама связь с Корнюшко в тот период была далеко небезопасна для него. Ведь стоило только Корнюшко открыть рот, что он «бандитствует» не сам по себе, а является членом «специального секретного подразделения», которое находится под патронажем бравого командующего, жизнь Сивакова потекла бы совсем по другому карьерному руслу. Скорее всего — по криминальному, так как его заслуги перед Отечеством в тот период еще явно не «натягивали» на высочайшее покровительство в лице самого «вождя» и его «стременного» — Виктора Шеймана. Кому был бы нужен министр внутренних дел, под крылом которого свило гнездо полубандитское вооруженное формирование, дискредитирующее власть и поставившее на поток криминальный бизнес, для борьбы с которым собственно создавалось.
Но главную опасность для Сивакова представляло то, что в результате такой «правоохранительной» деятельности, которую развил Корнюшко, «вожди» могли поставить под сомнение возможность тайного выполнения тех задач, ради которых и создавался СОБР, а заодно и дееспособность автора этого проекта, то есть командующего. Проблем возникло много. Главная из них — это утечка информации о деятельности «спецназа». Ведь попав один раз в поле зрения спецслужб, избавиться от их «опеки» было практически невозможно. Кроме того, находясь в камере, Корнюшко «для укрепления авторитета» продолжал молоть языком о своих «подвигах». При этом обозначив в числе своих «подельников», а по сути, сдав их, всех своих отцов-командиров, включая Павличенко и Сивакова.
Тюремные оперативники исправно информировали об этом своих коллег из военной контрразведки. Но то ли военные чекисты умышленно не захотели расширять круг обвиняемых по этому делу, то ли посчитали его слова простым хвастовством, то ли вмешался Шейман, и в итоге в официальный протокол допроса Корнюшко эти сведения не попали, а потому честь мундира и свобода генерала Сивакова были спасены. Вот почему и состоялась душещипательная беседа двух ветеранов «криминальной хроники» СОБРа. Конечно, это я понял значительно позже, а в тот момент я, как и все присутствовавшие, видел только внешнюю сторону этой трогательно» встречи боевых товарищей, которых «злая судьба» развела по разные стороны баррикад. И мы стали свидетелями того, как крепкая мужская дружба оказалась выше всяких бюрократических условностей, как старший товарищ подставляет плечо оступившемуся другу, помогая ему обрести веру в себя, в командиров и в весьма отдаленное и не совсем светлое будущее.
Корнюшко, судя по его поведению, как и большинство осужденных, виновным себя не считал. В его дальнейшем разговоре с Сиваковым, помимо полного отсутствия раскаяния и чувства вины, зазвучали нотки, с какими обычно не просят, а требуют в определенных кругах причитающуюся долю. Из разговора было понятно, что Корнюшко настаивал на выделении его семье квартиры. Сиваков же обещал только малосемейное общежитие. Корнюшко вновь настаивал на получении квартиры, смутно намекая на какие то заслуги. Сиваков также терпеливо объяснял ему причины, по которым квартиру выделить не может.
Наконец Корнюшко понял, что квартиру он не получит и скорого освобождения, как и внеочередного звания, ему также не предвидится. В «запале», реализуя накопившуюся злость и агрессию, он наскоро злобно пожаловался на плохое отношение к нему администрации, сказав, что его специально содержали с отпетыми уголовниками, и, мол, только его суперподготовка не позволила ему подвергнуться насилию и унижению. Это была откровенная ложь. Я знал, что он содержался в двухместной камере вместе с работником милиции, арестованным за получение взятки, и который был отнюдь не богатырского телосложения. Правда, министр не придал его словам никакого значения и, пообещав, что все будет хорошо и его никто не забудет, попрощался с ним. Когда конвой увел Корнюшко, Сиваков, понимая, что надо как-то объясниться, сказал примерно следующее: «Видите, мол, что происходит с военными, когда правительство посылает их устранять неугодных властям людей, а потом они уже с нарушенной психикой совершают аналогичные преступления по собственной инициативе». Затем, видимо уловив в наших глазах непонимание сущности «подвигов», совершенных Корнюшко, поправился и сказал, что все это было с ним, то есть с Корнюшко, когда он воевал где-то за пределами Белоруссии, в «горячих точках», где подорвал своё здоровье и истощил нервную систему.
Из личного дела Корнюшко и из оперативной информации, имевшейся в отношении его я знал, что по специальности он был кинологом. Всю свою службу посвятил собакам и водке, и самыми горячими точками в его жизни были очереди у прилавков вино-водочных магазинов. Но, резонно полагая, что министру виднее, и что, возможно, в промежутках между пьянками и дрессировками собак Корнюшко действительно выполнял специальные поручения правительства, я оставил свои сомнения при себе и никаких уточняющих вопросов по этому поводу задавать министру не стал.
Положительно оценив деятельность администрации СИЗО и поблагодарив за службу, Сиваков, как бы между прочим, спросил, каким образом мы производим захоронение расстрелянных по приговору суда осужденных. Я ответил, что производим захоронение согласно инструкции. Он сказал, что было бы лучше, если бы мы пользовались крематорием, что он предлагает мне подумать над этим вопросом, и что у него есть возможность решить эту проблему положительно. Свои соображения по этому вопросу я могу передать через начальника КИН Кадушкина. Я пообещал обязательно подумать над этим и доложить в ближайшее время. После этого Сиваков попрощался со всеми сел в автомобиль и уехал. Напомню, что было это 24 мая 1999 года. Через 10 дней после возвращения мне расстрельного пистолета (14 мая 1999 г.) и через 17 дней после исчезновения бывшего министра внутренних дел Ю. Захаренко (7 мая 1999 г.). И опять я вынужден признать, что мне тогда было абсолютно невдомек, как тесно связаны между собой эти события.
Прошло несколько дней. Я долго размышлял над предложением министра, советовался со своими сотрудниками и пришел к твердому убеждению, что от предложения министра о сжигании трупов казненных в крематории следует отказаться. Причина была в том, что это мероприятие, хотя и незначительно, но расширяло круг лиц, посвященных в процедуру смертной казни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13