В своих сомнениях Лукашенко был абсолютно прав. И допрос Павличенко только подтвердил его опасения. Но можно понять и Сивакова с Шейманом и Павличенко. Ради чего они должны идти под расстрел, когда были уверенны, что выполняли всего лишь распоряжение главы государства. Вопросы законности таких распоряжений их мало волновали. Они люди военные, а по уставу всю ответственность за последствия выполнения приказа или распоряжения несет командир его отдавший. Так какие же сомнения для «солдата» могут вызывать приказы, отданные самим Верховным главнокомандующим?
В общем, так или иначе, но теперь есть все основания полагать, что в результате грубого, хамского, антиконституционного вмешательства президента в судебно-следственный процесс и был совершен антиправовой государственный переворот. Когда злой волей одного человека, одним махом были полностью уничтожены все механизмы сдерживания и противовесов органов государственной власти и управления и открыт путь к безудержному тоталитаризму. Можно смело сказать, что 27 ноября 2000 года мы все проснулись в другом государстве. Но самое омерзительное то, что все было сделано с молчаливого согласия наших «народных избранников», среди которых было достаточно много юристов, да и просто людей в свое время занимавших высокие государственные посты в МВД, КГБ, прокуратуре. Уж они-то прекрасно понимали, что происходит, и во что трансформируется власть. Именно они своей трусостью породили этого «мутанта» от власти по фамилии Лукашенко, при этом сами стали такими же мутантами. Вообще покладистость всех так называемых «ветвей власти» в отношении, мягко говоря, «причуд» президента поразительна. Или как можно объяснить награждение в августе 2004 года командира бригады Внутренних войск МВД Павличенко второй по значению наградой России — орденом Святого равноапостольного князя Владимира. Награждение было произведено Русской православной церковью по личному ходатайству Филарета перед Патриархом всея Руси Алексием Вторым. Еще раз напомню, что Павличенко является одним из главных подозреваемых в похищениях и убийствах людей, обвинения в отношении которого официально озвучены Парламентской Ассамблеей Совета Европы как раз накануне награждения. Может быть, гражданин Филарет газет не читает или вообще далек от светской жизни? Но ведь точно известно, что по этому поводу член юридической комиссии ПАСЕ господин Х. Пургуридес ему лично официальное письмо посылал, в котором протестовал против такого поощрения Павличенко.
Вся жизнь — тюрьма
Какие известные политические деятели содержались в Минском СИЗО? Что вы можете о них рассказать?
В Минском СИЗО содержались пятеро известных политических деятелей. Это бывший премьер-министр Чигирь, бывший министр сельского хозяйства Леонов, депутат Верховного Совета Климов, лидер Социал-демократической партии Статкевич и депутат Верховного Совета Щукин. Содержались и другие известные в Белоруссии лица, но к политике они не имели никакого отношения. Чигирь, Леонов, Статкевич и Щукин вели себя достойно. Они сразу усвоили простые тюремные правила, и у них не было проблем ни с сокамерниками, ни с администрацией. Правда, Статкевич и Щукин провели в СИЗО только две недели, но опытные сокамерники характеризовали их положительно. Со Статкевичем я виделся только один раз по поводу объявленной им голодовки. А со Щукиным мы виделись несколько чаще. Я знал, что он большой мастер писать репортажи о спецприемнике, где он довольно часто отбывал административные аресты. Естественно, что он, как и всякий нормальный арестант, не пылал особой любовью к такого рода заведениям, и все его публикации на арестантские темы были пропитаны хоть и справедливой, но довольно злой критикой. В СИЗО Щукин тоже вел дневник и намеревался опубликовать свои впечатления от ареста. Я не имел ничего против этого, но единственное, о чем я попросил Щукина, это показать мне черновик его репортажа, причем лично в его, Щукина, интересах. Дело в том, что Щукин, описывая камерный быт, часто увлекался и затрагивал темы, о которых в «определенных кругах» говорить не принято. Но если в спецприемнике, где ранее отбывал наказание Щукин, его соседями по камере были обычные «мирные» люди, вроде хулиганов, дебоширов и мелких воришек, то в СИЗО содержится «клиентура» серьезнее. Не всем может понравиться описание процедуры отправления естественных надобностей или каких-то других мероприятий «интимного» характера. Не принято жаловаться и на трудности, связанные с условиями содержания. «Зэки» называют тюрьму своим домом, а о доме говорить гадости не принято. Вот такой простой является тюремная философия, и не считаться с ней нельзя. Я объяснил все это Щукину, и он меня понял. Его публикации стали более сдержанными и объективными.
Вспоминаю забавный случай, произошедший в день прибытия Щукина в СИЗО. Я пригласил его на беседу в кабинет оперативного работника Воробья. Во время беседы с заключенными я всегда предлагаю им чай. Предложил чай и Щукину. Он не отказался. Я увидел, что он голоден и предложил перекусить. Он согласился. Воробей нарезал немного сала, и Щукин с удовольствием пообедал. У меня не было никакой скрытой цели по отношению к Щукину. Просто он был мне симпатичен как человек, и мне было приятно с ним общаться. Мы пили чай и вели неторопливый разговор. В этот момент мне принесли заявление Белорусского Хельсинкского комитета, в котором говорилось, что заключенный Щукин, находясь в СИЗО, в настоящее время подвергается пыткам и унижениям. БХК требовал немедленно прекратить произвол и допустить к Щукину его представителей. Самое интересное в этом документе было то, что члены БХК утверждали, будто имеют в отношении Щукина абсолютно достоверную информацию. Я показал документ Щукину и спросил его, как мне быть. С каких пор чай и сало стали в Белоруссии пыточными средствами? Я видел, что Щукину было неловко за своих «коллег» и свел дальнейший разговор к шутке, хотя лично мне было не до смеха. Я знал, что такие же бумаги разосланы и во все официальные государственные инстанции и многочисленные общественно-правовые организации, в том числе и зарубежные. И мне придется потратить не мало времени и сил на объяснения и «отписки». Но все обошлось. Видимо, Щукин своевременно переговорил со своим адвокатом, и его друзья отозвали своё заявление. Вскоре Щукин и Статкевич были освобождены. Надо сказать, что Щукин оказался достойным «каторжанином». Через день после освобождения он принес передачу своим сокамерникам, а со мной за сало «рассчитался» по-офицерски: мы провели с ним несколько часов за бутылкой водки, которую он принес с собой.
С Чигирем, который провел в СИЗО длительное время, я встречался довольно часто. Встречи были и официальные, и неофициальные. В вопросы политики я сильно не вникал, но интуитивно чувствовал, что раз в тюрьме находятся такие люди как Чигирь, то в стране происходит что-то неладное. Ведь для обеспечения судебно-следственного процесса было вполне достаточно избрать в отношении его такую меру пресечения, как «подписка о невыезде». Поэтому его арест имел только одну цель — устранить Чигиря как опасного политического соперника и сломать его как человека. Но Чигирь не сломался. Ни покаяния, ни раскаяния я не наблюдал. Я видел только решимость продолжить борьбу. И он победил. Он выстоял. Он не вымаливал себе прощения, а терпеливо ждал суда. Он знал, что суд будет несправедливым, что оправдательного приговора не будет и тем не менее упорно шел именно к этой своей цели. Ведь ему нужно было всего-навсего подать один маленький, неуловимый, но понятный «батьке» сигнал: «я с тобой». И через пять минут он был бы на свободе и, возможно, даже восстановлен в прежней должности. Именно к этому его и подталкивало следствие. Но он не пошел на сделку с совестью. Такой поступок требует от человека большого мужества. Ведь он не скрылся за границей, как это сделали некоторые его бывшие коллеги, «хапнувшие» миллионы, сбежавшие за рубеж, где сразу же стали видными политическими деятелями, гонимыми за «правду». Он добился судебного разрешения своего вопроса, которое показало всему миру, кто есть кто. Несомненно, что этот приговор когда-то будет отменен, но даже сейчас Чигирю нечего стыдиться. Наоборот, он имеет полное право гордиться своим прошлым, в том числе и тюремным. Несомненно, что одним из источников его мужества и стойкости была активная поддержка его жены Юлии Чигирь, которая почти ежедневно навещала своего супруга и, можно сказать, разделила с ним срок его содержания под стражей.
С Леоновым я встречался реже, но могу сказать, что это тоже был стойкий и волевой человек. Он также сохранил своё достоинство и остался не сломленным. Обвинения, предъявляемые ему, были абсурдны по своей сути и даже в самые суровые, сталинские» времена вряд ли «потянули» бы даже на пятнадцать суток ареста. Но белорусский суд «усмотрел» в действиях бывшего министра состав очень серьезного преступления и отмерил ему четыре года лишения свободы. Обвинялся Леонов в получении взяток в виде колбасы и других продуктов, с которыми к нему приезжали различные просители. Поэтому приговор Леонову также когда-то будет отменен за отсутствием состава преступления. Так что ему, как и Чигирю, абсолютно нечего стыдиться. Стыдиться должны судьи, выносившие «заказные» приговоры, и различного рода холуи.
Высшая мера наказания. Как вы лично к ней относитесь? Как заключенные воспринимают такой приговор? На ваш взгляд, какое наказание страшнее: «вышка» или пожизненное заключение?
Начну с ответа на второй вопрос. Страшнее смертного приговора наказания нет. Любое наказание, кроме лишения жизни, дает человеку надежду на какое-то снисхождение, и самое главное, оставляет ему право умереть собственной смертью. Не важно где, не важно как, а важно то, что смерть будет без насилия, без ужасного состояния, вызванного её постоянным ожиданием, доводящие человека до безумия. Не верьте тому, кто говорит, что лучше бы его казнили, чем жить в условиях пожизненного заключения. Лично я таких «героев» не встречал, хотя неоднократно видел по телевизору и читал о них в СМИ. Сам факт такого заявления говорит о неискренности «заявителя». Ведь никто не отнял у него права распорядиться своей жизнью по своему усмотрению? Так что же мешает такому «пессимисту» смастерить для себя удавку или полоснуть лезвием по «яремной» вене? Мешает одно — страстное желание жить. Жить при любых обстоятельствах, в самых нечеловеческих условиях, без рук, без ног, без глаз, без пищи — но жить, жить, жить. И этим сказано всё. Даже за минуту до смерти, до того самого страшного момента, когда приговоренному к смертной казни объявляют, что ему в помиловании отказано, в его безумных глазах теплится надежда.
Я не помню случая, чтобы кто-то из преступников, приговоренных к смертной казни, на судебном заседании просил суд определить ему именно исключительную меру наказания. Бывали случаи отказа от «последнего слова», от написания кассационных жалоб и прошения о помиловании. Но это, как правило, было следствием психического надлома человека, вызванного продолжительным стрессом и не отражающим истинное отношение приговоренного к своему приговору.
Как правило, человек, услышавший в отношении себя смертный приговор, впадает в прострацию. Он практически невменяем. Он что-то говорит, отвечает на вопросы, но все это происходит подсознательно, без осмысления сказанного. Его психическое состояние не с чем сравнить. Разве что с состоянием осужденного уже перед исполнением приговора, когда открываются двери камеры, и он понимает, что за ним пришли в последний раз.
Полное же осмысление сущности вынесенного приговора приходит к приговоренному к смертной казни только через несколько дней после того, как он будет переведен в камеру «смертников». Тогда борьба за сохранение жизни наполняется новым смыслом и входит в предпоследнюю фазу.
Сначала, в срок не позднее чем через семь дней с момента получения приговора, приговоренный к смертной казни имеет право подать кассационную жалобу на вынесенный в отношении него приговор. Параллельно на этой заключительной стадии судебного разбирательства наблюдается также некоторая активность адвокатов и близких родственников. В томительном ожидании, которое длится несколько месяцев, осужденный и его родственники ждут решения суда последней инстанции. Как правило, приговоры оставляют без изменения. В мою бытность начальником Минского СИЗО №1 я помню только два случая отмены смертного приговора Верховным судом. Оставление приговора без изменения, это новый страшный удар по нервам приговоренных к смертной казни. Но есть ещё один маленький шанс — надежда на помилование главы государства, то есть президента. В этом случае рассмотрение материалов уголовного дела происходит независимо от подачи ходатайства о помиловании. Президентом рассматриваются дела абсолютно всех «смертников», и в итоге он лично принимает одно из двух решений: либо применить помилование, либо отказать в нем.
На моей памяти с введением в Белоруссии поста президента и избранием на этот высокий пост Лукашенко, был помилован только один человек. Смертная казнь ему была заменена двадцатью годами лишения свободы. Лукашенко безжалостен.
С момента вынесения вердикта Верховного суда и подачи ходатайства о помиловании наступает последняя, завершающая фаза борьбы «смертника» за сохранение жизни. На этой стадии наибольшую активность проявляют родственники осужденного. Они заваливают различными заявлениями, просьбами и жалобами все мыслимые и немыслимые инстанции. Они подключают к процессу борьбы за сохранение жизни своего нерадивого, но от этого не менее любимого родственника всевозможных влиятельных в их понимании лиц. Такими, как правило, являются известные и малоизвестные писатели, артисты, спортсмены, религиозные деятели и просто хорошие соседи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13