– Ну, а все-таки Колбат может вам всем помогать на ученьях?– Тут и говорить не о чем, Лена! Не только на ученьях – Колбат поможет и в бою. Но подумай еще хорошенько, как все будет, если отдашь Колбата. Сначала он будет жить у нас и тренировать его будет Савельев с Гусельниковым – хороший есть такой парень, из молодых. Но когда он хорошо сработается с ними, его придется перевести в собачий городок. Тогда он уже правда уйдет от нас. Так что подумай: не лучше ли не затевать всего дела?– Папа, – сказала Лена, – ты уж прими заявление Колбата, пожалуйста.Начальник штаба N-ского стрелкового полка вынул из полевой сумки красный с синим карандаш и написал на уголке заявления: «Начальнику связи. Пес Колбат, рождения 193… года, прибывший из запаса, зачисляется на службу в полк с последующим возвращением после окончательной выслуги по месту жительства к своим хозяевам». 16 …Однажды днем сигналист вышел на площадь перед штабом полка и, приложив к губам сигнальный рожок, заиграл «тревогу».Еще многие, наверно, представляют себе, что, когда в городке тревога, поднимается страшная суматоха: все бегут, спешат и волнуются.И как раз нет! У нас никто не волнуется зря. Даже если посмотреть со стороны на сборы Андрея, кажется, что он делает все как будто медленно, так что хочется поторопить его. На самом же деле время у него так точно рассчитано, что он никогда не опаздывает. Затянет ремень поверх шинели, попрощается с нами, скажет: «Друзья, отдайте посыльному чемоданчик» – и пойдет в штаб. Ему самому иногда бывает неизвестно, тревога ли это только, чтобы собрать полк и через час он будет уже дома, или придется по тревоге идти всем полком в поле, провести там занятия, а день или два они продолжатся – неизвестно. Это уж в штабе дивизии знают: они поднимали тревогу, они и знают!Но может быть и так, что и в штабе дивизии не будут знать, на сколько дней или месяцев выходит полк, потому что тревога может быть настоящей, боевой.Вот по каждой тревоге наши командиры и красноармейцы и готовы одинаково выйти на два часа или, может случиться, на несколько месяцев…В этот раз наш полк собрали по тревоге и проверили, все ли в порядке. Затем все были отпущены по своим местам для быстрых и окончательных сборов. Через три часа полк должен был выйти на вокзал и погрузиться в вагоны. Значит, тревога была боевая…Итак, наши уходят в большой и настоящий поход, и нам с Леной надо их провожать. Лена еще маленькая – ей все равно с ними нельзя, от нее и пользы мало будет. А я многое умею и могу быть полезной, и мне так хочется идти с ними! Но сразу я уехать не могу.Андрей забежал домой на минуту, вынул из полевой сумки одну карту и заменил ее другой, потом сказал: «Отдайте посыльному мой чемоданчик и положите туда резиновую надувную подушку». Потом взял трубку телефона и попросил штаб.– Говорит начальник штаба. Пришлите ездового за вещами ко мне на квартиру.Положил трубку и обернулся ко мне:– Ну, вот мы и поехали! Живите с Леной спокойно, работайте. Жаль, что Колбата не оставляю вам.Тут подбежала Лена.– Мама, – закричала она, – идем скорее провожать! На площади уже собираются. Сейчас собак провели. И сам Савельев ведет Колбата. А Колбат то на меня смотрит, то на Савельева. Идем скорей!– И правда идите, – сказал Андрей, – нам веселее будет уходить. А то на вокзале не успеешь побыть с вами. Ну до свиданья, товарищи! Вот так! – И он крепко обнял нас обеих вместе и притянул к себе: так он всегда с нами прощался.В дверь постучали, и вошел ездовой из молодых красноармейцев.– Товарищ начальник! По вашему распоряжению, прибыл за вещами.Андрей подал ему брезентовый плащ, складную кровать в зеленом брезентовом чехле и чемодан, в который Лена уже положила резиновую надувную подушечку. Ездовой взял вещи и пошел вперед. Андрей вышел за ним. Лена и я шли около – Лена слева, я справа – и так проводили до угла дома. Тут Андрей опередил нас и пошел к штабу; теперь он был начальник штаба полка, и мы не должны были мешать ему.На площади уже начали собираться. Как это всегда бывает, перед тем, как площадь оживет и наполнится людьми, по ней проходили строем отдельными группами красноармейцы, ездовые, разведчики и артиллеристы. Они шли рядом, и на большой площади группы их казались маленькими.У некоторых разведчиков-артиллеристов за плечами были большие, не тяжелые на вид продолговатые ящики, обшитые брезентом и застегнутые ремнями. Нам с Леной всегда хотелось посмотреть, что они носят в этих ящиках. Теперь мы знали, что там лежит стереотруба для наблюдения за стрельбой. У некоторых на боку висели буссоли в серых брезентовых чехлах, а на ремне через плечо были закинуты за спину треноги. От середины площади, где мы остановились, видно было, как по дальнему ее краю от казарм к конюшням спешил взвод конных разведчиков в пешем строю, на ходу придерживая левой рукой шашки.Начиналось самое интересное: на площадь выезжала полковая батарея. Орудия обычно подходят к месту построения на рыси. Шестерки гладких, чистых коней, запряженных попарно, выносят орудия плавным и красивым движением, ровно натягивая постромки. У выезда на площадь, перед нешироким горбатым мостиком через канаву, ездовые осаживают первую и вторую пару уносных, следя, чтобы лошади не заступали за постромки. При этом коренные принимают тяжесть орудия на себя, подбираются, как бы укорачиваясь и становясь плотнее и сильнее, и ослабляют постромки… И вот после секундного замедления у мостика, когда кони как бы столпились около орудия, снова вся шестерка выравнивается и, плавно и красиво перенеся орудие через мост, подходит к своему месту на площади.Мне всегда этот выезд кажется замечательным, очень торжественным моментом сбора. И когда ездовые соскакивают с передков и, что-то осмотрев, что-то немного подтянув, перекидываются словами, я знаю, что они тоже чувствуют красоту стройного и согласованного своего движения. Они говорят о том, чьи «корни» лучше и чем они лучше и отчего это у Вавилова уносные красивее гнут головы, чем в других запряжках…Вон ездовые подъехали на пулеметных, еще пустых, двуколках к дверям казарм своей роты. Из открытых дверей выносят пулеметы в брезентовых чехлах и коробки с пулеметными лентами. Пулеметчики строятся около двуколок и выходят на дорогу к площади. У взвода связи грузят на телефонные двуколки катушки с кабелем, полевые телефоны и светосигнальные аппараты, а у штаба полка – на парный фургон – ящики со штабным имуществом, складные столики, палатки. Ездовой хозяйственно увязывает все веревкой и притягивает сверху два тюка прессованного сена.И все это движется к площади, куда отовсюду подходят люди. Идут саперы с подвязанными сзади у пояса топорами и большими лопатами; из-за плеча чуть торчит кончик черенка. Каждое подразделение полка несет и везет с собой особые, необходимые ему и хорошо прилаженные для передвижения вещи.В ясный этот летний день полк поднимается на защиту страны; впереди у него леса и овраги, большие дороги, путь под солнцем и под ночным небом, ветры и дожди, изрытая снарядами земля, храбрость и дружба человека, потери и победа…Когда полк построился, на площадь вышли из штаба командир полка товарищ Ростовцев, помощник его по политчасти и начальник штаба. Навстречу им поспешил дежурный и доложил:– Полк для выхода построен!Командир полка приложил руку к козырьку, отпустил дежурного и пошел проверять, как построен полк, хорошо ли все у всех заправлено и уложено. Известно было, что он и всегда-то все видит, все знает, и ночью его можно было встретить то на красноармейской кухне, то у склада, то проверяющим караулы.Потом знаменный взвод, отделившись от общего строя, пошел в штаб за знаменем.К этому времени мы с Леной стояли уже не одни. К нам подошли наши городские ребята – всезнающий народ – и показывали мне одного за другим трех сыновей Корнеева, доменщика с Урала, и наперебой спешили сообщить, что третий, молодой, которого отец сам привез в полк, вчера снимался с полковым знаменем!Когда знаменный взвод прошел, стали видны проводники связных собак. Вон они сидят рядом со своими вожатыми, такие знакомые: Аян, Канис, славный пес Хабитус и… милый наш Колбат. Он сидит, как всегда, поставив остро правое ухо и сломив левое над глазом, могучая его белая грудь голубовато блестит, и как же хочется крикнуть ему, как в старое время: «Колбат, ко мне!» Я взглядываю на Лену и вижу, что она потихоньку вытерла кулаком глаза, но крепится…Несут знамя! Его выносят из штаба, и сразу же раздается команда:– Под знамя смирно!Полк замер. Знамя проносят вдоль всего фронта на правый фланг. Наверху древка прикреплен орден Красного Знамени. Знаменщиком сегодня идет старшина полковой школы Сухенко. Ассистентами справа и слева от него – два курсанта. Они старательно обертывают вокруг древка малиновое полотнище с золотою бахромой, надевают на него чехол и приготовляют к походу. Бережно и строго хранит полк в походе свою гордость – боевое знамя.Повышенным, чуть взволнованным голосом командир полка командует:– В походную колонну! Рота связи вперед!Звуки труб поднимаются высоко и словно стелются над головами. Полк по подразделениям выходит на аллею, постепенно вытягиваясь в длину.А мы с Леной уже пробежали наискось через площадь к нашему дому, чтобы встретить на аллее и пропустить весь полк мимо себя. Идут обвитые медными трубами музыканты, за ними несут бережно свернутое знамя, верхом на красивых конях, вороном и гнедом, едут командир полка и начальник штаба. Начальник штаба знает всех людей своего полка, знает, кто что должен делать, и знает, как лучше провести полк по тем мелко напечатанным подробным картам, которые он каждый вечер раскладывал на своем столе у нас дома. До мельчайших подъемов, спусков, поворотов видит он путь тех людей, которых им с командиром полка надо сохранить в самых трудных условиях боя. Этот начальник штаба – и наш тоже близкий товарищ.– Мой папа! – с гордостью говорит Лена.Лена и все ребята, включая маленького Женьку, поднимают правую руку: салют! Задержавшись немного, вслед за ними и я поднимаю руку: салют!Андрей смотрит на нас и поднимает руку к козырьку фуражки, конь покачивает его немного вверх, немного вниз… Командир полка повертывает свое как будто суровое, мужественное лицо, но добрейшие глаза смеются, и, отыскав глазами ребят, он кивает им головой.Мягко перебирая лапами, торопливо проходят связные собаки. Вторым от нас в ряду, за крайним, Аяном, Савельев ведет Колбата. Лена смотрит во все глаза на хорошего нашего Колбата. Она подалась вперед, очень волнуется и вдруг растерянным печальным голоском вскрикивает:– Колбат!И в ту же минуту Колбат повертывает голову и порывается в нашу сторону. Он видит знакомые лица, может быть, за нами видит наш дом и крыльцо; он то смотрит на нас, то вверх на Савельева и машет хвостом.Но Савельев спокойно и мягко осаживает поводок и тоже говорит очень ласково:– Колбат!И пес снова ровно идет рядом с ним, сильный, красивый, тоже немного наш.– Вот и Колбат наш уходит, – грустно говорит Лена.Пустеет площадь. На аллее колеблется длинная полоса идущих людей, повозок, фургонов, двуколок… Вдоль всей аллеи стоят жены и дети командиров, провожают. Прикладывая руку к козырьку фуражки, мимо них впереди своих подразделений проходят командиры – мужья и отцы. Сдержанная, суровая простота жестов – привет, товарищи! – и только; звуки труб над головами, шаг людей, топот коней, стук колес…В тихом, опустевшем городке мы вернемся сейчас к своему делу, но трудны будут первые минуты, когда тишина покажется тяжелой и нестерпимой. Возьмемся за работу скорей!– Ах, мама, мама, – говорит Лена, – лучше бы мы с папой пошли, а?Полк вышел уже за ворота и повернул на дорогу. Уходят из городка последние группы красноармейцев, проезжают вытянувшиеся длинной цепью двуколки, фургоны, походные кухни. На сухой дороге остаются следы колес и красноармейских сапог с прибитыми на носках и каблуках железными подковками.И вот уже только доносятся мерные глуховатые звуки барабана, точно где-то далеко выбивают большой ковер. 17 Утро было свежее, и в лесу на траве и листьях деревьев лежала роса. Высоко в облаках летел самолет. Савельев, усевшись на пенек под деревом, старательно обувался, расправляя портянку и ловко обвертывая ею ногу. После двух дней непрерывного орудийного гула тишина казалась удивительной. И то, что удалось спокойно поспать в эту ночь, было очень хорошо.Савельев поднял голову и осмотрелся. Большая поляна уходила вниз по склону. Свежая росистая ее трава в этот ранний утренний час была уже кое-где примята проходившими людьми. След от проехавшей повозки пересекал поляну. В дальнем ее конце, снизу по ложбине, ехали верхом командир и конный разведчик. Командир слез и пошел вверх по склону, а разведчик повел лошадей в овражек.На опушке леса под деревом, налево от Савельева, спали три оставшиеся при штабе служебные собаки: Аян, Хабитус и Колбат. Аян – густую шерсть его не мог пробрать никакой холод – спал, развалившись на боку, а Хабитус с Колбатом свернулись клубком и сунули носы в пышную шерсть на боку около задней лапы.Из-за деревьев, веселым светлым строем рассыпанных по краю поляны, вышел красноармеец и побежал по ходу сообщения к расположенному тут же командному пункту батальона. Собаки не проявили никакого беспокойства, только Аян открыл глаза, посмотрел и снова заснул.Далекий свистящий звук возник откуда-то справа, усиливаясь так, будто он нес с собою ветер пронзительной силы. Внизу, в лощине, звук оборвался, с гулом взметнулась земля… и все стихло.– Начинается! – сказал Савельев, все еще глядя на собак.Аян и Хабитус не шевельнулись, а Колбат поднял голову и насторожил уши. Потом, вытянув передние лапы, спокойно опустил на них голову и прикрыл глаза.Снова друг за другом стали доноситься далекие звуки выстрелов и густые оседающие звуки разрывов снарядов вблизи, в лощине, и левее по фронту.Из хода сообщения выскочил Гусельников.– Куда бьет? – спросил он Савельева и, когда тот молча указал ему направление, сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14