https://wodolei.ru/catalog/shtorky/prozrachnye/
Его подвел сюда один из пограничников.
— Ну вот тебе Георг Ростэр! — прогудел он дважды.
Эндрю машинально кивнул, точно его заставляли поверить тому, чему просто невозможно поверить. Молодой человек рассматривал возвратившегося: темную кожу на лице, ставшую медно-красной от воздействия медвежьего сала, узел коротких волос на затылке, ожерелье из когтей медведя поверх красной рубашки, кожаные, с бахромой по боковому шву, легины и синюю накидку.
Так же недоуменно стоял Синяя Птица перед братом. И он видел перед собой нового, не знакомого ему человека, совершенно отличного от того образа, который сохранили слабые воспоминания.
Постепенно между ними завязался разговор, достаточно трудный для Синей Птицы из-за необычного произношения братом английских слов. Однако он понял, что родители покоятся на кладбище. Отца убило, упавшим деревом. Мать унесло в могилу горе. Сестры теперь приняли на себя заботы по дому, и даже младший Питер усиленно помогает в хозяйстве. Все они снова живут в своем доме. В эти места они возвратились три года тому назад, так как после занятия англичанами форта Питт индейцы больше не появлялись.
Оба брата направились к тетке Рахиль. Эндрю по дороге многословно рассказывал о новом Бэдфорде. Ему, видимо, хотелось скорее разрушить отчужденность, которая была между ними, ставшими за эти годы далекими друг другу.
— Город за последние годы вырос вдвое, — сказал он,
И действительно, город разросся. Рядом с домом тетки Рахиль видна была новая крыша, а напротив высилась постройка на каменном фундаменте. Такие здания для пограничных поселений были чем-то неслыханным. Над дверью на длинном железном кронштейне было укреплено изображение скачущей лошади.
— Это заезжий двор Дункерса. Лошадь — реклама, зазывающая приезжих. Здесь всегда останавливаются фургоны, едущие на форт Питт.
Но между домами Дункерса и тетки Рахиль, однако, все еще проходила старая, грязная не мощеная улица с ее глубокими колеями. После каждого дождя она превращалась в озеро. На маленьких окнах дома тетки, как и прежде, висели тяжелые деревянные ставни, которые она по привычке закрывала на ночь.
Тетка встретила вернувшегося в родной дом юношу радостными криками, обнимала его и проливала потоки слез.
— Мой бедный Георг! Мой бедный Георг! — всхлипывала она.
Синяя Птица снова услышал свое забытое имя. Неужели он и есть этот Георг? Да, его же все здесь так называют!
Георга — Синюю Птицу посадили на табурет. Хотя он уже отвык от такого высокого сиденья и оно ему было очень неудобно, тетку это не беспокоило. Она не обращала внимания на его индейский наряд. Увидев племянника, она просияла от счастья.
— Ты так похож на свою мать! Нет, нет, лицом ты вылитая мать, — уж который раз повторяла она, возясь со сковородкой и поджаривая сало.
Юноша чувствовал, что старая тетя искренне его любит, но все же ел с трудом. Да и на вкус все здесь было иным, чем в доме Черепах. На глазах навертывались слезы.
Как только Эндрю встал из-за стола, поднялся и Георг — Синяя Птица. — Ты должен как можно скорее навестить меня еще раз и обо всем, обо всем рассказать! — просила его тетя. И Георг — Синяя Птица обещал.
— Мы должны спешить, потому что продали лошадей и купили волов. При корчевке леса волы тянут лучше, — объяснил Эндрю уже на улице.
Дорога за это время не изменилась. Сначала они ехали между прибрежными кустарниками и вспаханными полями Бэдфорда по берегу Юниаты, потом через лес, где в глубоких колеях темнела затхлая вода. По лесу проходила заросшая ежевикой широкая просека, где хлопотали стайки дроздов. Дорога стала уже, напоминая длинный зеленый тоннель, так как ветки с обеих сторон почти сплетались над головой. Но, наконец, лес снова расступился.
Георг шел позади брата.
Глубокая колея, пересекая луг, вела мимо дома Ростэра, через маисовое поле и ручей к опушке леса и вновь исчезала в зеленой чаще. Когда они вышли из леса и увидели дом, юноша замер. Как из неизмеримо глубокого колодца, всплывали воспоминания, тут же воплощаясь во все, что появлялось перед его глазами. По-прежнему со стороны ската крыши рос тополь, а вот огромного бука, места суматошной возни желтых воробьев, не стало.
— Бук высушивает землю, и поэтому я срубил его, — объяснил Эндрю.
Георг подумал о буках поселка Плодородная Земля. «Бук спасает от молнии», — всегда говорила мать — Лучистое Полуденное Солнце — и после каждой грозы привязывала на ветку бука пачку табака в знак благодарности дереву. Необъяснимой печалью повеяло на юношу от пустого места, где раньше простиралась крона этого хранителя дома, на которую он не раз забирался.
Эндрю снова начал рассказывать. — Старую бревенчатую хижину я снес. В новом доме три комнаты. Рядом с домом под длинной крышей — хлев и сеновал. Посмотри только! — Эндрю показал на постройки и большой участок вокруг нового дома. — За всю прошлую зиму мы вырубили лес по крайней мере на пяти акрах. Несколько дней назад мы снова начали вырубку, и ты вовремя приехал к нам на помощь. — При этом он пристальным взглядом осмотрел брата с явным одобрением. — Такой взрослый сильный юноша, как ты, может быть хорошим помощником.
По другую сторону пустого поля Георг — Синяя Птица увидел высокую гору поваленных лесных великанов. Перед этой горой ветер намел цветистый ковер осенних листьев. Казалось, что поваленные стволы лежат на пурпурном покрывале. Но юноша не мог долго предаваться размышлениям. У забора сада его ожидали две, не по годам вытянувшиеся девушки и долговязый тощий мальчик. Они холодно приветствовали друг друга. Лишь постепенно завязался разговор. Его начали сестры. Они посмеялись над странным произношением брата, над его чубом на макушке, над индейской одеждой.
— А что это за штука? — спросила одна из них, ухватившись за ожерелье из когтей медведя. — С этими когтями тебе нельзя здесь показываться.
Георг — Синяя Птица пробовал объяснять, но сестры даже не обратили внимания на его слова.
— Ты выглядишь как настоящий дикарь. Тебе надо скорее переодеться. — Они притащили старые брюки и пиджак Эндрю и не успокоились пока он не влез в поношенные одежды брата. Его чуб был тут же обрезан.
Вопросы так и сыпались на возвратившегося. Сестры и братья, казалось, и не ожидали ответов. Им так хотелось узнать как можно больше нового, что Георг едва успевал открыть рот, как его перебивали. Торопливые и бессвязные вопросы только смущали юношу. В доме Черепах никогда не перебивали. Каждый заканчивал свою речь, и только тогда мог заговорить другой.
Георг — Синяя Птица начал рассказывать о Бобровой реке, о своих новых родителях, о Малии и Диком Козленке. Рассказ оживил его, но сестры беспрестанно перебивали, а это очень мешало сосредоточиться.
Наконец Эндрю закончил мучительную беседу.
— Ну, ты должен быть доволен, что вырвался от этого сброда индейцев! Утром мы начнем корчевать два новых акра. Юноша взглянул на брата. То, что тот прервал его рассказ, да и презрительный тон, которым это было сделано, глубоко оскорбили его. И вечером, засыпая в постели под своей накидкой, он не мог сдержать горьких слез обиды и щемящей тоски по «родине».
На следующее утро он был поднят спозаранку.
— Мы должны торопиться, иначе ничего не сделаем.
Еще полусонный, юноша последовал за братом к опушке леса. Он не обращал внимания на чужого мужчину, которого брат нанял в помощники; от многодневного перехода ломило все суставы.
Втроем они принялись за работу. Передняя линия деревьев, возвышавшаяся точно ряд колонн, была уже подрублена на высоте половины человеческого роста.
Глубокие зарубки белели на темных стволах деревьев.
— Сегодня мы срубим вот этот ствол, да так, чтобы, падая, он повалил весь ряд, — сказал Эндрю и указал на огромный бук, который не могли бы охватить и трое взрослых
Вскоре застучали в такт топоры. Но Георг не смог долго выдержать. Он не был приучен к такой тяжелой работе. Рубка тонких сухих веток для очага в поселке Плодородная Земля была детской игрой по сравнению с рубкой живого, упругого дерева. Да и рукоятка была не по руке. У него вскоре появились кровавые мозоли и была содрана кожа на ладони. Там, в поселке индейцев, каждый сам готовил топорище, подгоняя так, чтобы его было удобно держать.
Бесчисленные наставления сыпались на голову юноши:
— Ты должен рубить сильнее!
— Ты не так держишь топор!
— Ты не так стоишь!
Наконец Эндрю сделал недовольное лицо и проворчал:
— Да ты ничему не обучен. Пограничник должен уметь обращаться с топором.
Было уже далеко за полдень, когда ствол бука затрещал и легкий трепет пробежал по его ветвям. Медленно начал падать могучий гигант, и его крона, точно жалуясь, все ближе и ближе клонилась к кроне соседнего дерева. Но вот грохот прокатился по всему ряду. Деревья, цепляясь друг за друга, начали наклоняться и потрескивать под напором умирающего бука-великана. Стволы стройного ряда, переламываясь на засечках, трещали и падали на землю.
Вечером Георг, спотыкаясь от усталости, тащился домой позади всех. В его усталом мозгу всплыл дом Черепах. Там сейчас, наверно, сидят у дома под деревьями и лущат маис. А здесь вообще, видимо, не бывает вечеров-муравейников.
Дни проходили в напряженной работе. Казалось, постоянная спешка управляла всей жизнью, и все же всего переделать не успевали.
Наконец начали вывозить на волах к ручью сухие, срубленные в прошлом году, деревья.
— На опушке леса нельзя сжигать. Все кругом загорится и мы сами сможем сгореть, — сказал Эндрю.
Два вола тащили толстую железную цепь. Питер водил животных. Георг и батрак обвязывали цепями стволы. Волы тянули их один за другим вместе с густыми ветвями. На берегу ручья вырастал новый вал из деревьев, а между ними проглядывали примятые кусты в их осеннем багряном уборе, как обрывки разорванного венка.
Когда вывозили последнее дерево, рука Георга попала под цепь. Слабость от непосильной работы и бесконечные окрики притупили его внимание. Кисть руки была поранена.
— Твое счастье, что тебе не отрубило пальцев! — успокоил батрак.
— Иди к ручью и охлади в воде руку, — посоветовал Эндрю.
Ни у кого здесь не было времени, чтобы обращать внимание на такую мелочь, а целебной мази здесь тоже не водилось.
В полузабытьи Георг опустил руку в воду, унимая боль. Он не спускал глаз с поджигателей деревьев. Брат и батрак прыгали с факелом вокруг наваленных стволов, временами совсем исчезая между ветвями.
Некоторое время по валу танцевали, потрескивая, языки пламени, облизывая деревья. Наконец с завыванием поднялся в небо первый мощный огненный столб. Вскоре запылал весь вал. Удушливый дым проникал и в нос и в рот юноши. Он смотрел на дикую игру пламени, в котором сгорал вековой лес. Георг слышал крики братьев и треск раскалывающихся стволов.
Глухая тоска охватила юношу. Возникла ли она при виде умирающих деревьев или оттого, что нестерпимо болела пораненная рука? Этого Георг не знал, он только чувствовал, что здесь беснуется чуждая сила; она топором и огнем наступала на то, что существовало задолго до ее появления.
На следующий день Георг — Синяя Птица остался дома. Эндрю скорчил недовольную гримасу, но брат действительно не мог пошевелить поврежденной рукой. Бесцельно бродил юноша по дому и саду, и его мысли были далеко, на Бобровой реке. В нем с удесятеренной силой пробудилась тоска по «родине», может быть потому, что тяжелая работа больше не угнетала его и не отвлекала от дум. Юноша постоянно видел перед собой образы своих краснокожих родителей, тогда как лица белых вспомнить не мог. Думал он о доме Черепах с его спокойной, неторопливой жизнью. Там во время работы пели, здесь никто не поет.
— А где же наш старый Шнапп? — спросил он сестер. Девушки должны были напрячь память, чтобы вспомнить о судьбе собачонки.
— Да, собака стала болеть, и Эндрю пристрелил ее.
Юноша ужаснулся, потому что в его сердце Шнапп занимал такое же место, как сестры и брат, а Эндрю поступил с псом не лучше, чем Косой Лис. Впрочем, он знал, как быстро белые берутся за оружие. Он это испытал на себе во время выварки соли.
На следующее утро он пошел с братьями туда, где были сожжены деревья. Широкая безжизненная полоска тянулась вдоль ручья. Обугленные коряги, кучи золы и запах гари — вот безмолвные свидетели опустошения.
— Здесь будет хорошая почва под пшеницу, — высказал вслух свои мысли Эндрю.
— Зола-лучшее удобрение для земли, — подтвердил Питер.
— Да, но деревья мертвы, — сказал Георг — Синяя Птица.
Братья невольно посмотрели на него, так как в голосе юноши было что-то особенное, какая-то грусть, однако они ничего не сказали.
Когда на следующее утро Георг снова уходил к ручью, он увидел у садовой ограды Эндрю с каким-то мужчиной, одетым во все черное. Незнакомец привязывал своего коня. Георг хотел убежать, но брат окликнул его.
— Георг! Георг!
Юноша нерешительно последовал за прибывшим в дом.
— Я пастор Годсброд из Бэдфорда, — объяснил мужчина, глядя по-отцовски добрыми глазами. Он положил свою большую руку на голову юноше и торжественно сказал: — Будь верен Мне до гроба, и Я дарю тебе вечную жизнь!
Юноша испуганно переступил с ноги на ногу. Что это хочет подарить ему незнакомец?
Священник тем временем сел на скамейку.
— Ты, мой сын, потерял своих дорогих родителей…
Георг — Синяя Птица быстро кивнул, так как пастор говорил правду. Лучистого Полуденного Солнца и Маленького Медведя действительно ему ежечасно недоставало.
Ободренный согласием юноши, священник продолжал:
— По милости господней, ты вырван из рук амалекитэров — кровожадных индейцев, и я верю, что ты благодарен за спасение. Я надеюсь, что ты уберег свою веру. К сожалению, я на примере многих бывших пленных убедился в противоположном. Ты ведь помнишь, конечно, «Отче наш»?
Георг — Синяя Птица пристально посмотрел на говорившего. Точно сквозь туман, у него в памяти воскресли какие-то обрывки прежних молитв, но он никак не мог сложить их в целые строфы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
— Ну вот тебе Георг Ростэр! — прогудел он дважды.
Эндрю машинально кивнул, точно его заставляли поверить тому, чему просто невозможно поверить. Молодой человек рассматривал возвратившегося: темную кожу на лице, ставшую медно-красной от воздействия медвежьего сала, узел коротких волос на затылке, ожерелье из когтей медведя поверх красной рубашки, кожаные, с бахромой по боковому шву, легины и синюю накидку.
Так же недоуменно стоял Синяя Птица перед братом. И он видел перед собой нового, не знакомого ему человека, совершенно отличного от того образа, который сохранили слабые воспоминания.
Постепенно между ними завязался разговор, достаточно трудный для Синей Птицы из-за необычного произношения братом английских слов. Однако он понял, что родители покоятся на кладбище. Отца убило, упавшим деревом. Мать унесло в могилу горе. Сестры теперь приняли на себя заботы по дому, и даже младший Питер усиленно помогает в хозяйстве. Все они снова живут в своем доме. В эти места они возвратились три года тому назад, так как после занятия англичанами форта Питт индейцы больше не появлялись.
Оба брата направились к тетке Рахиль. Эндрю по дороге многословно рассказывал о новом Бэдфорде. Ему, видимо, хотелось скорее разрушить отчужденность, которая была между ними, ставшими за эти годы далекими друг другу.
— Город за последние годы вырос вдвое, — сказал он,
И действительно, город разросся. Рядом с домом тетки Рахиль видна была новая крыша, а напротив высилась постройка на каменном фундаменте. Такие здания для пограничных поселений были чем-то неслыханным. Над дверью на длинном железном кронштейне было укреплено изображение скачущей лошади.
— Это заезжий двор Дункерса. Лошадь — реклама, зазывающая приезжих. Здесь всегда останавливаются фургоны, едущие на форт Питт.
Но между домами Дункерса и тетки Рахиль, однако, все еще проходила старая, грязная не мощеная улица с ее глубокими колеями. После каждого дождя она превращалась в озеро. На маленьких окнах дома тетки, как и прежде, висели тяжелые деревянные ставни, которые она по привычке закрывала на ночь.
Тетка встретила вернувшегося в родной дом юношу радостными криками, обнимала его и проливала потоки слез.
— Мой бедный Георг! Мой бедный Георг! — всхлипывала она.
Синяя Птица снова услышал свое забытое имя. Неужели он и есть этот Георг? Да, его же все здесь так называют!
Георга — Синюю Птицу посадили на табурет. Хотя он уже отвык от такого высокого сиденья и оно ему было очень неудобно, тетку это не беспокоило. Она не обращала внимания на его индейский наряд. Увидев племянника, она просияла от счастья.
— Ты так похож на свою мать! Нет, нет, лицом ты вылитая мать, — уж который раз повторяла она, возясь со сковородкой и поджаривая сало.
Юноша чувствовал, что старая тетя искренне его любит, но все же ел с трудом. Да и на вкус все здесь было иным, чем в доме Черепах. На глазах навертывались слезы.
Как только Эндрю встал из-за стола, поднялся и Георг — Синяя Птица. — Ты должен как можно скорее навестить меня еще раз и обо всем, обо всем рассказать! — просила его тетя. И Георг — Синяя Птица обещал.
— Мы должны спешить, потому что продали лошадей и купили волов. При корчевке леса волы тянут лучше, — объяснил Эндрю уже на улице.
Дорога за это время не изменилась. Сначала они ехали между прибрежными кустарниками и вспаханными полями Бэдфорда по берегу Юниаты, потом через лес, где в глубоких колеях темнела затхлая вода. По лесу проходила заросшая ежевикой широкая просека, где хлопотали стайки дроздов. Дорога стала уже, напоминая длинный зеленый тоннель, так как ветки с обеих сторон почти сплетались над головой. Но, наконец, лес снова расступился.
Георг шел позади брата.
Глубокая колея, пересекая луг, вела мимо дома Ростэра, через маисовое поле и ручей к опушке леса и вновь исчезала в зеленой чаще. Когда они вышли из леса и увидели дом, юноша замер. Как из неизмеримо глубокого колодца, всплывали воспоминания, тут же воплощаясь во все, что появлялось перед его глазами. По-прежнему со стороны ската крыши рос тополь, а вот огромного бука, места суматошной возни желтых воробьев, не стало.
— Бук высушивает землю, и поэтому я срубил его, — объяснил Эндрю.
Георг подумал о буках поселка Плодородная Земля. «Бук спасает от молнии», — всегда говорила мать — Лучистое Полуденное Солнце — и после каждой грозы привязывала на ветку бука пачку табака в знак благодарности дереву. Необъяснимой печалью повеяло на юношу от пустого места, где раньше простиралась крона этого хранителя дома, на которую он не раз забирался.
Эндрю снова начал рассказывать. — Старую бревенчатую хижину я снес. В новом доме три комнаты. Рядом с домом под длинной крышей — хлев и сеновал. Посмотри только! — Эндрю показал на постройки и большой участок вокруг нового дома. — За всю прошлую зиму мы вырубили лес по крайней мере на пяти акрах. Несколько дней назад мы снова начали вырубку, и ты вовремя приехал к нам на помощь. — При этом он пристальным взглядом осмотрел брата с явным одобрением. — Такой взрослый сильный юноша, как ты, может быть хорошим помощником.
По другую сторону пустого поля Георг — Синяя Птица увидел высокую гору поваленных лесных великанов. Перед этой горой ветер намел цветистый ковер осенних листьев. Казалось, что поваленные стволы лежат на пурпурном покрывале. Но юноша не мог долго предаваться размышлениям. У забора сада его ожидали две, не по годам вытянувшиеся девушки и долговязый тощий мальчик. Они холодно приветствовали друг друга. Лишь постепенно завязался разговор. Его начали сестры. Они посмеялись над странным произношением брата, над его чубом на макушке, над индейской одеждой.
— А что это за штука? — спросила одна из них, ухватившись за ожерелье из когтей медведя. — С этими когтями тебе нельзя здесь показываться.
Георг — Синяя Птица пробовал объяснять, но сестры даже не обратили внимания на его слова.
— Ты выглядишь как настоящий дикарь. Тебе надо скорее переодеться. — Они притащили старые брюки и пиджак Эндрю и не успокоились пока он не влез в поношенные одежды брата. Его чуб был тут же обрезан.
Вопросы так и сыпались на возвратившегося. Сестры и братья, казалось, и не ожидали ответов. Им так хотелось узнать как можно больше нового, что Георг едва успевал открыть рот, как его перебивали. Торопливые и бессвязные вопросы только смущали юношу. В доме Черепах никогда не перебивали. Каждый заканчивал свою речь, и только тогда мог заговорить другой.
Георг — Синяя Птица начал рассказывать о Бобровой реке, о своих новых родителях, о Малии и Диком Козленке. Рассказ оживил его, но сестры беспрестанно перебивали, а это очень мешало сосредоточиться.
Наконец Эндрю закончил мучительную беседу.
— Ну, ты должен быть доволен, что вырвался от этого сброда индейцев! Утром мы начнем корчевать два новых акра. Юноша взглянул на брата. То, что тот прервал его рассказ, да и презрительный тон, которым это было сделано, глубоко оскорбили его. И вечером, засыпая в постели под своей накидкой, он не мог сдержать горьких слез обиды и щемящей тоски по «родине».
На следующее утро он был поднят спозаранку.
— Мы должны торопиться, иначе ничего не сделаем.
Еще полусонный, юноша последовал за братом к опушке леса. Он не обращал внимания на чужого мужчину, которого брат нанял в помощники; от многодневного перехода ломило все суставы.
Втроем они принялись за работу. Передняя линия деревьев, возвышавшаяся точно ряд колонн, была уже подрублена на высоте половины человеческого роста.
Глубокие зарубки белели на темных стволах деревьев.
— Сегодня мы срубим вот этот ствол, да так, чтобы, падая, он повалил весь ряд, — сказал Эндрю и указал на огромный бук, который не могли бы охватить и трое взрослых
Вскоре застучали в такт топоры. Но Георг не смог долго выдержать. Он не был приучен к такой тяжелой работе. Рубка тонких сухих веток для очага в поселке Плодородная Земля была детской игрой по сравнению с рубкой живого, упругого дерева. Да и рукоятка была не по руке. У него вскоре появились кровавые мозоли и была содрана кожа на ладони. Там, в поселке индейцев, каждый сам готовил топорище, подгоняя так, чтобы его было удобно держать.
Бесчисленные наставления сыпались на голову юноши:
— Ты должен рубить сильнее!
— Ты не так держишь топор!
— Ты не так стоишь!
Наконец Эндрю сделал недовольное лицо и проворчал:
— Да ты ничему не обучен. Пограничник должен уметь обращаться с топором.
Было уже далеко за полдень, когда ствол бука затрещал и легкий трепет пробежал по его ветвям. Медленно начал падать могучий гигант, и его крона, точно жалуясь, все ближе и ближе клонилась к кроне соседнего дерева. Но вот грохот прокатился по всему ряду. Деревья, цепляясь друг за друга, начали наклоняться и потрескивать под напором умирающего бука-великана. Стволы стройного ряда, переламываясь на засечках, трещали и падали на землю.
Вечером Георг, спотыкаясь от усталости, тащился домой позади всех. В его усталом мозгу всплыл дом Черепах. Там сейчас, наверно, сидят у дома под деревьями и лущат маис. А здесь вообще, видимо, не бывает вечеров-муравейников.
Дни проходили в напряженной работе. Казалось, постоянная спешка управляла всей жизнью, и все же всего переделать не успевали.
Наконец начали вывозить на волах к ручью сухие, срубленные в прошлом году, деревья.
— На опушке леса нельзя сжигать. Все кругом загорится и мы сами сможем сгореть, — сказал Эндрю.
Два вола тащили толстую железную цепь. Питер водил животных. Георг и батрак обвязывали цепями стволы. Волы тянули их один за другим вместе с густыми ветвями. На берегу ручья вырастал новый вал из деревьев, а между ними проглядывали примятые кусты в их осеннем багряном уборе, как обрывки разорванного венка.
Когда вывозили последнее дерево, рука Георга попала под цепь. Слабость от непосильной работы и бесконечные окрики притупили его внимание. Кисть руки была поранена.
— Твое счастье, что тебе не отрубило пальцев! — успокоил батрак.
— Иди к ручью и охлади в воде руку, — посоветовал Эндрю.
Ни у кого здесь не было времени, чтобы обращать внимание на такую мелочь, а целебной мази здесь тоже не водилось.
В полузабытьи Георг опустил руку в воду, унимая боль. Он не спускал глаз с поджигателей деревьев. Брат и батрак прыгали с факелом вокруг наваленных стволов, временами совсем исчезая между ветвями.
Некоторое время по валу танцевали, потрескивая, языки пламени, облизывая деревья. Наконец с завыванием поднялся в небо первый мощный огненный столб. Вскоре запылал весь вал. Удушливый дым проникал и в нос и в рот юноши. Он смотрел на дикую игру пламени, в котором сгорал вековой лес. Георг слышал крики братьев и треск раскалывающихся стволов.
Глухая тоска охватила юношу. Возникла ли она при виде умирающих деревьев или оттого, что нестерпимо болела пораненная рука? Этого Георг не знал, он только чувствовал, что здесь беснуется чуждая сила; она топором и огнем наступала на то, что существовало задолго до ее появления.
На следующий день Георг — Синяя Птица остался дома. Эндрю скорчил недовольную гримасу, но брат действительно не мог пошевелить поврежденной рукой. Бесцельно бродил юноша по дому и саду, и его мысли были далеко, на Бобровой реке. В нем с удесятеренной силой пробудилась тоска по «родине», может быть потому, что тяжелая работа больше не угнетала его и не отвлекала от дум. Юноша постоянно видел перед собой образы своих краснокожих родителей, тогда как лица белых вспомнить не мог. Думал он о доме Черепах с его спокойной, неторопливой жизнью. Там во время работы пели, здесь никто не поет.
— А где же наш старый Шнапп? — спросил он сестер. Девушки должны были напрячь память, чтобы вспомнить о судьбе собачонки.
— Да, собака стала болеть, и Эндрю пристрелил ее.
Юноша ужаснулся, потому что в его сердце Шнапп занимал такое же место, как сестры и брат, а Эндрю поступил с псом не лучше, чем Косой Лис. Впрочем, он знал, как быстро белые берутся за оружие. Он это испытал на себе во время выварки соли.
На следующее утро он пошел с братьями туда, где были сожжены деревья. Широкая безжизненная полоска тянулась вдоль ручья. Обугленные коряги, кучи золы и запах гари — вот безмолвные свидетели опустошения.
— Здесь будет хорошая почва под пшеницу, — высказал вслух свои мысли Эндрю.
— Зола-лучшее удобрение для земли, — подтвердил Питер.
— Да, но деревья мертвы, — сказал Георг — Синяя Птица.
Братья невольно посмотрели на него, так как в голосе юноши было что-то особенное, какая-то грусть, однако они ничего не сказали.
Когда на следующее утро Георг снова уходил к ручью, он увидел у садовой ограды Эндрю с каким-то мужчиной, одетым во все черное. Незнакомец привязывал своего коня. Георг хотел убежать, но брат окликнул его.
— Георг! Георг!
Юноша нерешительно последовал за прибывшим в дом.
— Я пастор Годсброд из Бэдфорда, — объяснил мужчина, глядя по-отцовски добрыми глазами. Он положил свою большую руку на голову юноше и торжественно сказал: — Будь верен Мне до гроба, и Я дарю тебе вечную жизнь!
Юноша испуганно переступил с ноги на ногу. Что это хочет подарить ему незнакомец?
Священник тем временем сел на скамейку.
— Ты, мой сын, потерял своих дорогих родителей…
Георг — Синяя Птица быстро кивнул, так как пастор говорил правду. Лучистого Полуденного Солнца и Маленького Медведя действительно ему ежечасно недоставало.
Ободренный согласием юноши, священник продолжал:
— По милости господней, ты вырван из рук амалекитэров — кровожадных индейцев, и я верю, что ты благодарен за спасение. Я надеюсь, что ты уберег свою веру. К сожалению, я на примере многих бывших пленных убедился в противоположном. Ты ведь помнишь, конечно, «Отче наш»?
Георг — Синяя Птица пристально посмотрел на говорившего. Точно сквозь туман, у него в памяти воскресли какие-то обрывки прежних молитв, но он никак не мог сложить их в целые строфы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27