Пробиться сквозь толпу саков - и бежать прочь от этой заколдованной
котловины!
Царь царей действовал мечом сноровисто, как земледелец серпом - он
один скосил целый ряд спешенных кочевников, уложил на землю, точно снопы,
"сравнял их с их тенью".
Тот, кто встретился в битве с желтыми глазами Куруша и остался жив,
навсегда запомнил их выражение, до конца дней своих не мог вспомнить о них
без содрогания.
Он видел немигающие глаза Пятнистой смерти.
Курушу нанесли несколько глубоких ран, однако повелитель Айраны не
останавливался.
Рядом сражались Раносбат и Виштаспа.
Отряд "бессмертных" - личных телохранителей Куруша, ободренный
примером государя, вырвался, убивая саков, хуваров, бактров и сугдов,
далеко вперед, чуть ли не к шатру Томруз.
Персы одолевали!
Продолжая успешно и неутомимо пробиваться к гребню холма, царь царей
с ходу наткнулся на прислоненный к выступу скалы тяжелый сакский щит.
Он резко споткнулся и выронил меч.
Опрокинулся навзничь и покатился вниз по склону.
С маху ударился о торчащий камень.
Голова его странно выкрутилась и подвернулась под левое плечо. Широко
раскинутые руки и ноги задергались, на губах выступила кровавая пена,
глаза вылезли из орбит.
Саки из последних сил навалились на "бессмертных" и столкнули их,
сами падая и задыхаясь, обратно в котловину. И так всю битву - персы
упорно лезли из котловины, как свора свирепых джинов из случайно
раскупоренной бутылки, а саки еще более упорно старались отбросить,
спихнуть, вколотить их назад, в бутыль.
Кучка уцелевших персов пустилась бежать к устью лощины - может, хоть
там найдется лазейка?
Раносбат и Гау-Барува задержались на миг возле все еще живого царя
царей.
- Что с ним такое? - услышал Куруш сквозь охватывающий его смертный
сон голос верного Раносбата.
- Споткнулся о сакский щит и сломал шею. Обошел полмира - и не
споткнулся. А здесь...
А, это друг Гау-Барува. Друг Гау-Барува. Он поможет. Он не оставит
повелителя умирать под ногами у саков.
- Унесем? - нерешительно сказал Раносбат. - Что ни говори, долг есть
долг.
- Э! - рассердился Гау-Барува. - Пропади он пропадом! Теперь нам с
тобой... Самим бы ноги унести как-нибудь.
Они убежали.
- О Куруш! - Перед царем, жалобно причитая, опустился на колени
Виштаспа. - О родич мой бедный, мой несчастный государь...
Виштаспа воровато оглянулся.
Никто не глядит, все бегут.
Он отвел руку далеко назад и, коротко крякнув, всадил меч по рукоять
в спину царя царей.

Старый осел, многократно битый хозяином, терпеливо и долго копил
обиду и силу. И однажды, когда человек очутился на краю обрыва, осел
примерившись, так крепко лягнул хозяина, что тот с визгом свалился в
пропасть.
Выслушав перса - одного-единственного из тысяч! - сумевшего убежать
от саков и добраться до переправы, Крез скорчился от смеха. Его крутило,
трясло, бросало, швыряло из стороны в сторону. Лягнул-таки он царя царей!
"Нерадивый осел готов хребет сломать, лишь бы хозяину досадить".
До того дохохотался счастливый Крез, что у него затрещали ребра,
лопатки застучали, суставы выскочили из гнезд, вертлюги, атланты и
астрагалы чуть не рассыпались горстью игральных костей.
Так тешился хищник гибелью соперника - хищника сильного.
Под конец лидийца хватил удар. Очнувшись, он проскрипел:
- Теперь, друзья-персы, можете меня сжечь. Хе-хе-хе!
У переправы показался отряд косматых конников в рогатых шапках. То
были хорезмийцы. Персы разрушили новый мост, сожгли стенобитные орудия и
двинулись домой.
Лидийцы везли умирающего Креза в царской колеснице.
Обгоняя Креза, обгоняя мужей арийских, понуро ковылявших по сыпучим
барханам, летела на запад молва о гибели Кира. Она дошла до Варканы, до
молодого Дариявуша, сына Виштаспы, и впал в глубокую задумчивость
Дариявуш. Она дошла до Хагматаны, до свирепого Камбуджи, и грозно и
радостно сверкнул глазами Камбуджи.
И вздохнули облегченно тысячи тысяч людей "от зубчатых скал Памира до
Кипра, окруженного со всех сторон водою..."

Михр-Бидада ранили в ногу.
Рана была, видно, не опасной (иначе он давно истек бы кровью), но
зато столь болезненной, что как ни пытался молодой перс, он так и не сумел
выбраться до утра из-под трупа, лежавшего на нем поперек.
Всю ночь перед глазами Михр-Бидада сновали во мгле взад и вперед
сутулые ушастые фигуры гиен, набежавших с дальнего юга. Михр-Бидада
тошнило от их утробного урчанья и пронзительного хохота.
Там и тут раздавалось грозное рычание, визг, лай, вой, чавканье и
хруст костей. Звери пировали.
По краям котловины мелькали огоньки факелов, слышалось тихое пение -
должно быть, сакские женщины разыскивали трупы мужей.
"А меня... меня гиена съест, - вздохнул Михр-Бидад. - Фаризад далеко.
Кому я нужен, кто возьмется искать дурака Михр-Бидада?"
Он глядел на ущербный месяц и плакал от боли и от печали. Может, и
Фаризад, баюкая сына, смотрит сейчас на луну и плачет. И клянет мужа,
покинувшего семью ради легкой добычи.
Не меня ты кляни, Фаризад! Прокляни ты навек тех людей, что втравили
обманом мужа твоего в дело грязное. Прокляни Куруша - Пятнистую смерть
таким проклятием страшным, чтобы жгло оно его в аду три тысячи лет.
Нет, жена, прокляни и меня. За то, что дал себя обмануть чурбан
Михр-Бидад. За то, что был он слеп и глуп.
Бе! Перс тут же мысленно махнул рукой. А если б и зрячим, и умным был
- что из того? Стал бы слушать Куруш твое "не хочу"? Не пойдешь на войну
своей охотой - погонят бичами. Вот и все.
Почему на этой земле человек себе не хозяин?
Сколько неясного, нерешенного останется за черной чертой...
Жаль, что истинная мудрость приходит к человеку только перед смертью.
Мало ли времени подумать было у Михр-Бидада раньше? Не думал. Не старался
думать. И вот - расплачивается за глупость жизнью.
На заре в котловину слетелась вся крылатая крючконосая, когтистая
нечисть, обитающая в Туране. Коршуны. Грифы. Орлы степные. И самые гнусные
из их породы - черные стервятники.
Стервятник - птица, притворяющаяся безобидной курицей. И ходит почти
так же, как курица, и даже редкий хохолок у него на затылке похож на
куриный. Но завидит стервятник падаль - сразу превращается в хищника:
ссутулится, выгнет шею, сверкнет глазами и примется, придерживая цепкой
лапой, рвать гнилое мясо клювом кривым.
- Так и мы с Курушем, - горько усмехнулся Михр-Бидад. - Притворялись
людьми. И одежду человеческую носили, и говорили на человеческом языке. А
были - кем были? Стервятниками. Омерзительными пожирателями гнилого мяса.
...Напрасно думал Михр-Бидад, что никому здесь, в пустыне, не нужен и
никто не станет его искать.
Одному человеку - чужому - нужен он был не меньше, если не больше,
чем верной жене. И чужой человек разыскивал Михр-Бидада с таким старанием,
с таким нетерпением, с каким и Фаризад, пожалуй, не искала бы мужа.
"Обидишь кого по ту сторону гор - взыщет по эту".
- А! Наконец-то добрался я до тебя, - услышал Михр-Бидад чей-то
знакомый, но забытый голос. - Я приметил еще вчера, где ты упал, - следил
за тобой. Но на этой свалке легко заблудиться. К тому же, я ранен в ногу,
так что мне всю ночь пришлось где ползти, где ковылять, чтоб к тебе
добрести. Ну, верблюд паршивый, узнаешь меня?
Перед Михр-Бидадом, опираясь на дротик и пошатываясь от слабости,
стоял, туча тучей, как недобрый дух, дах Гадат.
- Ну, перс, сын перса, арий! - Гадат так заскрежетал зубами, что
сломал клык и резец. Он выплюнул зубы вместе с кровью в лицо Михр-Бидада.
Хищно пригнулся. Отбросил меч телохранителя в сторону. - Узнаешь? Или
забыл "поганого даха", над которым измывался в Ниссайе? Помнишь?! Помнишь,
ты ударил меня палкой? До сих пор болит рука. Самая глубокая рана зажила
бы за это время, а ссадина - ссадина не проходит! Вот каким вредным
оказался твой укус.
Гадат оголил руку и показал персу большую красную ссадину у плеча,
слабо сочившуюся сукровицей.
С этой ссадиной были неразрывно связаны все тайные помыслы Гадата,
сокровенные желания, поэтому она и не могла зарубцеваться. Кровь, совершая
бег по телу и проходя через мозг, отравленный злыми думами о лютой мести,
становилась ядовитой и, подступив к ране, вызывала неутихающую боль.
- Болит, - сморщился Гадат. - Как вспомню про тебя - засаднит,
заскребет, терпения нету! Да я и не забывал про тебя никогда. Ты думал -
отколотил даха Гадата, пнул в нос, и - все?! Нет! Дахи не из тех, кого
можно толкать и валять безнаказанно. Я глаз не сомкнул с тех пор без того,
чтоб хоть в мечтах не содрать с тебя шкуру. А ты, веселый и гордый, знать
не знал, что за сутулой твоей спиной неотступно, черной тенью, ходит
месть! У, мерзкая тварь...
Гадат задохнулся от злобы, умолк, вытер дрожащей ладонью бледный,
вспотевший лоб.
- Сами хуже бешеных псов... и других доводите. Становись на колени, -
сказал он угрюмо.
И вынул из ножен меч.
- Не могу. Ранен... и вот, труп на мне.
- На колени!!! - разодрал глотку звериным визгом Гадат.
Он вскинул дротик над головой и нанес древком резкий удар по плечу
Михр-Бидада.
Одна страшная боль перебила другую. Потрясенный Михр-Бидад напрягся,
сбросил труп, опустился на колени.
Гадат смеялся. Захлебываясь и плача, как женщина при встрече с мужем
после долгой разлуки. Но взгляд... взгляд у него был не женский - волчий
был у даха взгляд.
- Что, арий? Ха-ха-ха! Каешься теперь, пожалуй? "Знал бы - за три
хатра обегал бы". Не так ли? "Где там ударить - пятки целовал бы". Не так
ли? Так! Все вы так, насильники подлые. Чего только в голову не взбредет,
пока сила на вашей стороне! Мяса не давай - дай поглумиться над
беззащитным человеком. Ох, какое удовольствие для вас терзать несчастного,
у которого руки связаны за спиной! Захватчики проклятые. Не можете
сообразить, скоты, что сила не навеки вам дана, что власть приходит и
уходит. Вот уж когда возьмут вас за глотку, тогда только и спохватитесь,
затылки себе начинаете грызть. Да поздно. Наперед надо было знать: не точи
на других нож - сам порежешься. Не обижай - не будешь обижен. Ты о чем
думал, сын праха, когда ударил меня? А? Думал - вечно тебе сидеть под
защитой зверских законов арийских? А? Но где они теперь? Пришло время - и
мы оказались один на один. Зови теперь на выручку Раносбата и других! Не
дозовешься. Пропали. Придется платить, брат Михр-Бидад. Верь - я с тебя за
все сполна взыщу. Не отвертишься. Или ты воображал, что я бить не умею?
Ого! Еще как умею, брат. Да нельзя было тогда. Вот сейчас я тебе покажу,
болван, на что способен дах Гадат. Молись, дурак, своему ослиному богу
Ахурамазде!
Гадат пнул Михр-Бидада в нос, перс повалился на спину.
- На колени! Руки назад! Говори, скотина - жалеешь теперь, что
измывался когда-то надо мной?
- Жалею...
- А! Жалеешь! Жалеешь, когда меч повис над головой. А отпусти я тебя
сейчас, да вернись ты домой - еще хуже залютовал бы, наверное!
- Нет. - Михр-Бидад открыто глянул в дикие глаза Гадата. Дах
изумленно вскинул брови. - Не из страха смерти я жалею, что обидел тебя
когда-то. Смерти не боюсь. Насмотрелся. - Перс кивнул на трупы. - А потому
жалею о дурных поступках, что глуп я был - глуп, как свинья.
- А теперь... поумнел? - Гадат удивленно смотрел в глаза Михр-Бидада.
А них не было хитрости, обмана, лукавства. Честный взгляд, человеческий.
- Поумнел, да поздно, видать, - вздохнул Михр-Бидад.
- Хм... - Гадат медленно опустил меч. - Какой-то ты новый. Другой. Не
тот перс, которого я знаю по Ниссайе.
Михр-Бидад пожал плечами.
- Так уж вышло.
- Вот что, слушай... - Гадат задумчиво почесал голову острием
бронзового меча, сморщился, быстро нагнулся, осторожно погладил
окровавленную ногу. - Ох! Будто дайв укусил. У тебя тоже нога ранена?
Которая?
- Левая.
- У меня, видишь, правая. - Дах усмехнулся. - На двоих, выходит, две
ноги. Слушай, арий. Вот, скажем... скажем, ты не умрешь. Будешь жить.
Научишься ты когда-нибудь почитать людей? Человека почитать?
Михр-Бидад с грустной улыбкой качнул головой вперед.
- Не будешь впредь вести себя, как бешеный пес?
Михр-Бидад с той же улыбкой мотнул головой из стороны в сторону.
- Не будешь?
- Нет.
- Не будешь?
- Нет.
- Не будешь?
- Нет.
- То-то же! - Дах сочно рассмеялся и сунул меч в ножны. - Расхотелось
мне тебя убивать. Почему - и сам не пойму. Покричал - и отвел, что ли
душу. Пошли-ка, брат, отсюда, пока зверье нас не слопало.
Заботливо поддерживая друг друга, обходя трупы и отгоняя криками
хищных птиц и зверей, они медленно потащились через багровую котловину.
Часто отдыхали. Михр-Бидад перевязал рану Гадату. Гадат перевязал рану
Михр-Бидада. До холмов добрались после полудня.
- Я дах Гадат, пастух и пахарь, - гордо сказал Гадат, представ перед
Томруз. - Наш отряд перешел на вашу сторону. Спроси моих сородичей -
скажут, кто такой Гадат. Я не враг - друг сакам. Мы с вами одной крови. Но
я, против своей воли, находился на службе у проклятого Куруша. Правда, я
не убил ни одного сака - пускал стрелы на ветер. Но все-таки пускал их в
сакскую сторону. Значит, я все-таки виновен перед вами. Вот выкуп за мою
голову.
Гадат вытолкнул вперед Михр-Бидада. Перс испуганно глядел на Томруз -
так усохла, почернела, посуровела эта женщина со дня их последней встречи.
Казнит, не задумываясь.
Помолчав, дах сказал смущенно:
- Если ты примешь мой выкуп, то... не убивай этого человека. Он...
неплохой.
- Знаю. - Томруз кивнула. - Хорошо, Гадат. Я принимаю твой выкуп. Иди
к своим друзьям. - Она показала рукой на толпу дахов, радостно улыбавшихся
сородичу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27