отступись от
нас! Послушайся разумного совета! Отдай мне сына. Отдай мне сына и вернись
в свою страну, гордясь тем, что уничтожил лучших сакских юношей. Я узнала
- ты жаждешь человеческой крови. И намерен вкусить ее в Красных песках.
Клянусь Солнцем, покровителем саков - если ты не уйдешь с миром домой, я
тебя, ненасытного, вдоволь напою кровью...
Разрубив амулет с кречетом надвое, Томруз просила передать Спаргапе:
- У матери и сына - одно сердце. Половина - у меня половина - у него.
И я не успокоюсь, пока они не соединятся вновь.
Но хитроумный Гау-Барува нарочно истолковал по-своему условный знак
Томруз. Не удалось обмануть мать - решил одурачить сына. Извлечь пользу из
беды, приключившейся с юным Спаргапой.
Совесть Михр-Бидада ныла, как больная печень.
Он с трудом удержался от крика: "Спаргапа, не верь Гау-Баруве! Он
лжет, как неверная жена". И хорошо (для него), что удержался. Иначе
пришлось бы ему сегодня же кричать по-другому и в другом месте.
- Я на твоем месте крепко проучил бы столь неблагодарных сородичей! -
гремел Гау-Барува. - Нагрянул бы в становище и устроил для неверных друзей
веселый праздник кровопролития. Повел бы мать-отступницу на костер,
накрутив на палец нос и губы. Светлый лик ей изгрязнил бы, темный лик
посрамил бы, сел верхом, как на старую клячу. Распорол бы толстую кожу,
высосал черную кровь, раздробил кости зубами. Играя и забавляясь, погасил
бы огонь в очагах, смеясь и хохоча, развеял бы пепел, раскрошил бы добро,
разломал, растоптал! Э, щенок, глупый сосунок! Двуногий пес. Животное.
Разве способен понять тупой дикарь, что значит честь и что значит месть?
Гау-Барува умышленно насыщал свою речь грубостью, уснащал
ругательствами, с тайной целью обрушивал на Спаргапу нестерпимые
оскорбления. Он стремился провести по самолюбию пленника глубокую
царапину. Взбесить гордого юнца. Вырвать из мягкой тины безволия.
Голова Спаргапы оставалась склоненной на грудь. Но шея уже
напряглась, спина хищно выгнулась, как у рассерженного барханного кота.
Руки судорожно дергались в цепях.
- Ты юноша умный и храбрый, - смягчился Гау-Барува. - Будь ты воином
царя царей, он держал бы тебя по правую руку от себя. Не так ли, о светлый
государь?
- Ага. Хм. Держал бы.
- Обидно за твою честь, молодой друг. Весь Туран хохочет над
Спаргапой!
Из уст пленника вырвалось змеиное шипение. Все еще не поднимая глаз,
он заскрежетал зубами и замотал кудрявой головой от невыносимого отчаяния.
"Дай отряд - и ты увидишь, на что способен твой сын. Клянусь - после
первой же схватки весь Туран заговорит о Спаргапе". Да, заговорил Туран...
Ох, позор!
- Государь даст тебе людей, - вкрадчиво продолжал Гау-Барува. - Иди,
уничтожь врагов, займи свое место на белом войлоке. Оно принадлежит тебе
по праву - ты ведь сын великого вождя. Сделаешься хозяином всего Турана!
Подумай. Ну, чего ты молчишь? Боишься, хитрят с тобою? Не веришь мне,
чужеземцу - послушай тогда, что скажет кровный родич, близкий человек!
Советник коротко мигнул вправо. Стук каблуков, приглушенный коврами.
В ушах юнца раздался знакомый голос:
- Ох, Спар, сын мой!
Пленник резко вскинул голову. Перед ним стоял человек в богатой
мадской одежде. Он с жалостью глядел на сына Томруз.
То был Фрада.
- Живой?! - изумился Спар.
- Ох, живой, хвала солнцу, земле и воде! Светлый государь, да
славится его имя вечно, пощадил меня и моих людей.
Спаргапа остолбенело уставился в беспокойные глаза отца Райада. Он
сам видел, как персы заносили над Фрадой мечи! Старейшина, должно быть -
спьяна, размахивал перед их носами каким-то кольцом.
...Не очень-то радостно было на душе у Фрады, хотя он и напялил
пышную чужеземную хламиду.
Он думал поиграть с персами в прятки, перехитрить их, но они
оказались хитрей. Гау-Барува сразу ухватил его за рога: "Я не из тех, кому
можно морочить голову! Или ты сейчас же, без всяких околичностей,
перейдешь душой и телом на нашу сторону, или с тебя сейчас же сдерут
шкуру".
И пришлось Фраде покориться. Несмотря на то, что он не меньше
персидского гнева страшился гнева саков, соплеменников своих. Хотел
порезвиться между молотом и наковальней - не удалось. Зацепили.
Допрыгался. "Пес-двурушник рано или поздно прибивается к волчьей стае".
- Ох, Спар, дорогой, - торопливо забормотал Фрада, ловя краем глаза
грозный взгляд Гау-Барувы. - Верь этому человеку. Он друг. На кой бес
нужны Томруз и Хугава? Помнишь ядовитый смех Хугавы на совете? Отомсти!
Получишь у государя сильное войско. У меня осталось сорок человек.
Прискачем с ними домой с шумом и треском, будто от персов бежали. А войско
спрячем в барханах. Нам обрадуются, пир для нас закатят. Родовых вождей на
пир позовут. Тут мы кинемся вдруг, перебьем вождей, а тем временем персы
из засады подоспеют... Не все саки выступят против нас, не бойся! Немало
семейств, колен и родов перейдут на сторону нового предводителя. Ты - сын
Белого отца. Сын великого человека. Царем Турана ты станешь, Спар!
Богатства Турана загребешь ты, Спар! Лучших коней Турана себе заберешь ты,
Спар! Тысячу юных наложниц тотчас заведешь ты, Спар! Десятки тысяч мужчин
и женщин у ног валяться заставишь. Золота горы добудешь, славу обретешь.
Пурпурную одежду дадут. Пусть кто-нибудь пикнет - царь царей живо с ним
расправится. Ну же, ну! Соглашайся! Чего ты молчишь? Ох! Мне бы такое.
Распаленный собственной речью, Фрада забыл о сакской мести.
Он шумно вздохнул - с обидой, глубокой, как его бездонная жадность, и
жгучей, как его отцовская любовь. Глаза старейшины полыхали огнем. И
дурацкая же вещь - удача! Кто ищет - находит пыль, кто не ищет, и даже
искать не хочет - находит алмаз. Что за чертовщина!
Упустить счастье, которое само просится в руки... Болван Спаргапа.
Дубина. Слюнтяй. Если б с Фрадой так возились! Старейшина с ненавистью и
презрением отвернулся от сына Томруз. Подумать только! Ему насильно пихают
в рот меду, а он плюется, стервец, вместо того, чтобы глотать.
Ух! Развернуться б сплеча да разнести вдребезги твой глупый череп
обухом секиры. Он бешено стиснул мощный кулак и нанес жестокий удар. Но не
кулаком - удар словесный:
- Не согласишься - издохнешь на костре и Райаду никогда больше не
увидишь.
Кратко, со скрежетом, звякнули цепи, будто их связка, разом
оборвавшись, грудой упала на камень - так сильно вздрогнул Спаргапа. Будто
холодная искра прошла у него от затылка до пят. Будто разом раскрылись все
поры тела.
- Так, - прошептал узник.
Вот до чего докатился Спаргапа.
Значит, и впрямь ты двуногий пес, животное, гнусная тварь, раз эти
люди уверены, что тебя можно склонить к измене.
Честному человеку не предлагают мерзостей. Хугаве, например, они бы
не посмели и словечка сказать из того, что бессовестно наговорили тебе. Да
он и слушать не стал бы! А ты уши развесил, как осел у болота с громко
квакающими лягушками.
Жизнь не удалась. "Что ж? Человек не только жизнью своей, но и
смертью родному семейству, кровному роду и племени служить обязан". О
Райада. Райада. Райада.
- Я... согласен, - хмуро сказал Спар.
По шатру, точно сильный порыв степного ветра, пронесся вздох
облегчения.
- Хвала тебе, сын мой Спаргапа! - радостно крикнул Куруш.
И все персы, ликуя, повторили за царем царей:
- Хвала!
Ах ты, Пятнистая смерть.
- Снимите оковы, - улыбнулся Спаргапа. "Человек не только жизнью
своей, но и смертью... О Райада. Райада.
- Эй, снять оковы! - рявкнул Гау-Барува.
Цепи, загремев, распались, упали к ногам Спаргапы.
- Сын мой! - рыдал счастливый Фрада, припав к плечу молодого сака.
"Человек не только жизнью..."
О Райада.
Если тур падает, то с высоты.
Спаргапа выхватил у Фрады короткий меч и глубоко, по самую рукоять,
всадил в брюхо изменника. Отступил на шаг, сделал мечом круговое движение
и ловко вывернул внутренности Фрады наружу.
Не успели стражи подскочить к нему, как Спаргапа, крепко стиснув
рукоять меча обеими руками, изо всех сил воткнул отточенный клинок себе в
сердце.
Он попал в цель точно, метко и безошибочно, с первого удара.
Разве он мог промахнуться?
Спар хорошо знал, где у него сердце.
Так часто оно болело с тех пор, как он увидел впервые
ненавистно-любимую Райаду...
Молодой сак умер мгновенно.
Зато Фрада мучился долго. Персы выволокли "собаку" из шатра и бросили
на краю поляны. Он корчился в луже крови и нечистот и хрипло стонал до
позднего вечера.
Ночью его сожрали шакалы.

ПОСЛЕДНЕЕ СКАЗАНИЕ. ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ
Пылало солнце, дул ветер Вайу. Сияла луна Гавчитра. В пустыне рыскала
пустынная рысь, за барханами хоронился барханный кот. В пересохших
извилистых речках-саях украдкой стучали копыта сайг. У солончаков,
зияющих, как раны, кружились джейраны.
Барсы Парсы шли на Томруз.
Равнина. Песок. Песок. Песок. Тому, кто не видел страны за Аранхой,
кажется, что песок - самое страшное в пустыне. Нет! Барханы - пышный сад
песков, их цветник, заповедное место, где кипит жизнь.
Песок хорошо пропускает воду. Глина - плохо. Влага талых снегов и
дождей, просочившись вниз сквозь барханы, скапливаются над слоем жирной
глины. Она, эта влага, и питает летом растения.
Оранжев, ал или желт пушистый плод безлистного джузгуна, темно-лиловы
цветы тонких акаций. Задует ветер - упруго замашет тамариск гребенчатыми
лапами, заскрипит саксаул, лягут метелки селина.
Заклекочет орел - черепаха спрячется в панцирь.
Заклекочет орел - мгновенно исчезнет в песке, провалится, не сходя с
места, удивительная змейка эфа; так часты, но незаметны колебания тела ее,
что чудится - оно свободно уходит в песок, как медный прут в тихий поток.
Заклекочет орел - вскинется варан, распластавшийся в холодке.
Поднимется, крупный, в четыре локтя длиною, раздуется, как бурдюк,
выпрямит спину доской, раскроет пасть, зашипит, забьет хвостом из стороны
в сторону.
Вараны охотно сосут коз.
"Не трогай варана, - говорят в пустыне. - Тот, кто прикоснется к
"сосущему коз", навсегда утратит мужскую силу".
В допотопном облике этой огромной ящерицы с ее полосатой кожей и
нелепо растопыренными лапами, с уродливым брюхом, плоской головой и
темными умными глазами, странного взгляда которых - никому не понять,
воплотился образ самой пустыни - древней, загадочной, молчаливой и
опасной.
Варан - холодный символ красных и черных песков, бесстрастный
хранитель и страж их жутких тайн, забытых имен, мертвых преданий и живых
суеверий.
Тут, в барханах, находят приют и еду, радость и беду орды
всевозможных тварей, копошащихся и наверху, средь ветвей колючего
кустарника, и внизу, на песке, и еще ниже, в норах.
Некуда ступить из-за обилия жуков и крупноголовых ящериц, соек и
воробьев - особых, песчаных; буланых козодоев египетских и ушастых ежей,
сусликов тонкопалых и тушканчиков мохноногих, гекконов большеглазых и
гекконов гребнепалых.
Здесь рассадник змей - тонких, толстых, коротких, длинных, но
одинаково свирепых; вялых, когда они сыты, и стремительных, как молния,
когда хотят есть.
Это светлый сад, сад без густых и прохладных теней, где растения
далеко отстоят друг от друга - редкий и редкостный сад диких равнин,
насквозь, от края до края, пронизанный обжигающими лучами солнца.
Хуже в подвижных, сыпучих песках. Дюны бесплодны и голы, точно покров
далеких мертвых планет. Трудно ходить человеку по дюнам - сделает двести
шагов, погружаясь в горячий песок до колен, и упадет на него, обливаясь
потоками пота.
Чуть шевельнется ветер - и закрутятся, обовьются дюны струями желтой
пыли. Стада громоздких крутолобых дюн бесшумно бродят по мглистой пустыне.
Вал за валом подступают они к притихшим от страха оазисам, жадно тянутся к
трепещущим росткам пшеницы и хлопка.
Сыпучий бархан - зверь без клыков, когтей, скелета и мозга. Это
чудовище тупое, всеядное и беспощадное. Оно опасней голодного льва, ибо не
чувствует боли, не боится копья и стрелы.
Но и в сыпучих песках человек, обладающий хоть каплей воды и
мужества, может подавить в себе чувство полного одиночества, потерянности
и обреченности.
Что угнетает и убивает душу?
Однообразие.
А в сыпучих песках есть на чем остановиться глазу.
Подкова подветренной стороны бархана. Срезанный полумесяцем гребень.
Длинный шевелящийся хвост.
Песчаный бугор, двигаясь, не выносит свой лоб вперед, а пятится
назад, точно архаическое животное. Холмы, лощины. Высоты, низины. Лунной
ночью барханы ослепительно белы, словно сугробы. Песок, подхваченный
ветром, струится с шелковым шелестом, крутится, стелется у ног, как
снежная пыль, уносимая поземкой.
Дюны похожи и непохожи друг на друга. Вид каждой дюны неповторим, как
облик морской волны. И в этом - суровая, ущербная, леденящая кровь,
усыпляющая красота сыпучих песков. Человек глядит на гряды перемещающихся
дюн с тем же усталым, но неугасающим любопытством, с каким следит за
рядами бесконечно перекатывающихся соленых океанских волн.
Хуже человеку на гладких, как скатерть, бескрайних глинистых
площадях, поросших чахлой голубовато-серой полынью, чей ядовитый запах
пропитал густо даже пыль, клубящуюся под ногами и над головой.
Еще хуже, гораздо хуже, в черной, как старое пожарище, нагой
щебнистой гаммаде, где некрупная галька, заледеневшая студеной ночью, с
треском лопается в знойный полдень, раскаленная чуть не докрасна жгучими
лучами туранского солнца.
Но самое страшное место в пустыне - пухлый солончак, влажная, но
рассыпчатая грязь, до отказа насыщенная солью, рвотное зелье, с
отвратительным хрупаньем проваливающееся под стопою.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27