— А! — значит, американская армия уходит из Ута? — спросил отец д’Экзиль.
— Большая часть составлявших ее войск уже ушла, — ответил Донифан. — Это нельзя назвать военным успехом.
— Гедеон ударил, — сказал Хооз, — и — мадианитяне рассеялись.
— Возможно, господин Хооз, — (раздраженный больше, чем он желал показать таким злоупотреблением Священным писанием), сказал Донифан. — Но вооружение войск Гедеона состояло, насколько я могу припомнить, из тридцати мечей и стольких же глиняных горшков, а мадианитяне, насколько я знаю, совсем не имели никаких складов. А с американской армией, расположенной в Сидер-Уэлли, дело обстояло совсем иначе. Тут все было поставлено на широкую ногу. Предполагалась оккупация на долгое время. В результате: в Соленом Озере ликвидировали товаров, купленных для войск, на шесть миллионов долларов по себестоимости. Спекулянты скупили их обратно, и в казну попало не более двухсот тысяч долларов. К примеру, укажу на один только предмет, на муку. Мешок муки лучшего качества весом сто фунтов продавался не дороже полдоллара.
— Ого, — заметил отец д’Экзиль, — я думаю, люди, имевшие наличные деньги, не зевали тогда в Соленом Озере.
— В течение двух часов составлялись значительные состояния, — подтвердил Донифан. — Но, как вы говорите, надо было иметь наличные деньги. Надо было предвидеть. Предвидеть это все. Это своего рода дар. На моих глазах один из клиентов моей конторы продал за полцены виллу, которую жена принесла ему в приданое. «Что вы делаете? — сказал я ему. — Вилла вся из жернового камня, единственная, может быть, в Соленом Озере...»
— Да, единственная, — сказал иезуит.
— И вы хотите продать ее за эту цену? Да ведь это ребячество!
— Он не послушался меня. Продажа состоялась! Восемь тысяч долларов. Хорошо. Через две недели благодаря этим деньгам мой клиент оказался обладателем капитала в сто семьдесят пять тысяч долларов. Он купил и продал муку. Я говорю — сто семьдесят пять тысяч долларов.
— Сто семьдесят пять тысяч долларов! — с уважением произнес Хооз.
— Сто семьдесят пять тысяч долларов, — повторила Ревекка.
— Таким образом, — спокойно сказал отец д’Экзиль, — мистер Джемини Гуинетт должно быть теперь один из самых крупных богачей в Соленом Озере.
Донифан испуганными глазами смотрел на иезуита.
— Я не назвал вам его имени, — сказал он.
— Это правда, — успокоил его отец д’Экзиль. — Но я знал, что один только дом в Соленом Озере построен из жернового камня. Так что угадать было нетрудно.
Хооз принял задумчивый вид.
— Джемини Гуинетт, это имя мне не известно.
— А между тем его носит один из самых видных ваших единоверцев, мой дорогой мистер Хооз, — сообщил Донифан.
— А! — небрежно сказал отец д’Экзиль. — Значит, преподобный Гуинетт принял мормонство?
— Милостивый государь, — продолжал Донифан, — мистер Гуинетт, я должен сказать вам это, был, когда я приехал в Соленое Озеро, клиентом банка «Кинкид», но после визита, который я ему сделал, стал клиентом банка Хьюиса. Но три недели назад он снова доверил свои дела банку «Кинкид».
— Благодарю вас за эти подробности, — сказал иезуит, — хотя с первого взгляда я не понимаю, какое могут они иметь отношение к...
— К вопросу, который вы мне задали... Конечно, никакого. Я просто хотел убедить вас в полной корректности персонала банка Хьюиса. Мистер Гуинетт вышел из числа наших клиентов, и мы более не связаны относительно него...
— Профессиональной тайною, — подсказал отец д’Экзиль. — Благодарю вас. Итак, он перешел в мормонство?
— Да?
— У него несколько жен?
— По последним сведениям, три.
— Полная гармония, конечно.
— С двумя из них, да. Но, что касается третьей, гм!..
— Что же?
— Да, была таки история.
— А... а!
— Вы подумаете, что я сплетник.
— Нисколько. А чтобы вы не нашли меня самого чересчур любопытным, я расскажу вам, в чем дело. Я был знаком с миссис Гуинетт. Я часто встречался с нею в Соленом Озере.
— В прекрасной вилле из жернового камня, может быть? — с тонкой улыбкой спросил Донифан.
— Вы угадали.
— Но в таком случае вы знали миссис Гуинетт номер второй, имя которой Анна. Именно с нею-то и были истории.
— Удивляюсь, — сказал иезуит. — Миссис Гуинетт, миссис Ли, как ее звали, когда я был с ней знаком, особа характера скорее спокойного. И я удивляюсь...
— А тем не менее это правда, — сказал Донифан. — Еще нет месяца, как она собиралась бежать с американским лейтенантом, чьей... простите, пожалуйста, мистрис Хооз... любовницей она, как говорят, была.
— Какой ужас! — воскликнула Ревекка.
— Вы меня удивляете, вы меня очень удивляете, — повторял отец д’Экзиль.
— Я говорю только то, что было, — настаивал Донифан.
— И что же, побег не удался? — спросил иезуит.
— Губернатор Камминг хорошенько пробрал лейтенанта, и тот отказался от опасного проекта похищения замужней женщины, — пояснил Донифан.
— Есть же женщины, которые ничего не стоят, — возмутилась миссис Хооз.
— Эта, может быть, много страдала, — сказал иезуит. — Но поговорим о чем-нибудь другом. Вы сейчас говорили мне, дорогой мистер Донифан, о «Жизни Агриколы». А знакома ли вам интересная гипотеза, которая производит первых колонистов Мэна от королевы Боадицеи, которая...
Шесть дней спустя, к ночи, отец д’Экзиль въезжал в город Соленого Озера. Едва успев пристроить Мину у знакомого мелкого лавочника, отец д’Экзиль явился во дворец президента Церкви.
После переговоров он был принят генеральным секретарем и хранителем тайн Учителя, Гербером Кимбеллом.
— Видеть президента Брайама — это невозможно, — сказал тот. — Он сейчас в Собрании старшин.
— До которого часа?
— По меньшей мере часов до семи. И к его возвращению назначены уже аудиенции.
— Что касается аудиенций, — сказал д’Экзиль, — так я не боюсь их. Меня он примет прежде всех. Но семь часов, это слишком поздно для меня.
— Может быть, вы хотите, чтобы я пошел и сейчас позвал сюда президента? — нагло спросил Кимбелл.
— Этого именно я и хочу, — ответил иезуит.
— Вы хотите!.. — вскричал ошеломленный Кимбелл. — И вы воображаете, может быть, что он покинет Собрание старшин, собрание, построенное по обряду Эздры, по двадцать шестому откровению...
— Он покинет его, — пообещал отец д’Экзиль.
— Я бы хотел это видеть, — усомнился Кимбелл.
— Вы это увидите. Вам стоит только шепнуть ему, что его ждут в кабинете и что получены плохие новости о банке Кроссби в Нью-Йорке — и он придет.
— Но...
— Прибавлю еще, брат Кимбелл, что с президентом Брайамом не всегда легко ладить, так что в ваших интересах не откладывать надолго мое поручение.
Сказав это, отец д’Экзиль удобно устроился в одном из больших кожаных кресел кабинета президента.
Четверть часа спустя в зал собрания вышел Кимбелл. Сорок глиняных ламп, привешенных к потолку, освещали восемнадцать присутствующих своим мерцающим светом.
Наступило молчание. Кимбелл пробрался к эстраде президента и шепнул что-то на ухо Брайаму.
Тот важно приподнялся. На его огромном бритом лице не отразилось никакой торопливости.
— Братья, — сказал он, — простите меня. Брат Гербер сейчас сказал мне, что Всевышний требует моего присутствия в другом месте. До моего возвращения я попрошу брата Орсона Пратта взять на себя председательствование в церемонии.
Когда они вышли на улицу, он все с тем же спокойствием спросил Кимбелла:
— Он тебе ничего больше не сказал?
— Ничего.
— Хорошо, — сказал Брайам.
И этот тучный великан зашагал с таким проворством, какого никак нельзя было ожидать от него.
Отец д’Экзиль рассматривал сделанную сепией модель будущего храма в Соленом Озере; модель эта висела на стене в кабинете президента Церкви.
Гость и хозяин обменялись несколькими любезностями.
— Прекрасный памятник, — похвалил иезуит.
— Архитектор его, — сказал Брайам, — брат Труман Анжел. Мы надеемся, что его произведение оставит далеко за собою все памятники мира. Так, например, если память не изменяет мне, обе башни Амьенского собора имеют по 66 метров высоты.
— 66 метров имеет Южная башня, — сказал отец д’Экзиль, — и 65 — Северная.
— Хорошо-с! А шесть многогранных колоколен, которые будут служить украшением нашего храма, будут иметь по 74 метра высоты. Прошу вас взглянуть на это вот. Эта глыба голубоватого гранита — образчик камня, из которого будет выстроен Дом Божий. Мы за большие деньги привезли его с соседней горы.
— Нет ничего, что было бы слишком прекрасно для Бога, — сказал иезуит.
— Ничего, — согласился Брайам.
Еще в течение нескольких минут обменивались они различными соображениями о постройке религиозных зданий. Отец д’Экзиль цитировал Роберта де Люзарка и Виоле де Дюка. Брайам не уступал ему. Он играл крошечным компасом, украшавшим цепочку его часов; в общем, он был доволен, что встретил достойного соперника.
Как нельзя более спокойным голосом решился он наконец спросить:
— А что же это за плохие новости о банке Кроссби?
— Я сейчас из пустыни, — ответил, не переставая исследовать план храма, отец Филипп, — и поэтому не могу вам сказать ничего, касающегося дел этого банка, — ничего достоверного, во всяком случае. Думаю, впрочем, что никогда дела его не были в лучшем положении.
— А! — сказал, не выказывая удивления, Брайам.
Улыбаясь, взглянули они друг на друга.
— Могу ли я узнать в таком случае, — спросил президент, — почему вы думаете, что банк Кроссби может интересовать меня?
— Должно быть, все-таки может, — возразил отец Филипп, — если судить по быстроте, с которой вы оставили Собрание старшин, Собрание, учрежденное по обряду Эздры, по двадцать шестому откровению.
Брайам повернулся в своем кресле.
— Вы хотите просить меня о чем-нибудь?
— Да, — сказал иезуит.
— О чем же?
— О расторжении брака, соединившего миссис Ли и мистера Джемини Гуинетта.
— Невозможно, — сказал Брайам.
— Невозможно, говорите вы?
— У меня нет ни причин, ни власти объявить подобное распоряжение.
— Знаете ли вы по крайней мере, о ком речь идет? — спросил иезуит.
— Пастырь знает свое стадо, — иронически заметил Брайам Юнг. — Миссис Гуинетт номер второй, бывшая миссис Ли.
— Вдова полковника Ли, — точнее определил отец д’Экзиль.
— Что касается брата Джемини, то это человек замечательного ума, настолько замечательного, что...
— Что он может претендовать на пост вашего преемника, — заключил иезуит.
— Вот это именно я и хотел сказать, — Брайам закусил губу.
— Мы говорим с полным знанием дела, — сказал отец д’Экзиль. — Повторяю свой вопрос: хотите вы, да или нет, объявить о расторжении этого брака?
— Не хочу и не могу.
— Сказать, что вы не можете, было бы против истины, брат Брайам. Все можно, когда имеешь в своем распоряжении откровения Всемогущего и когда сам непогрешим.
— Нельзя смеяться над принципом непогрешимости, — произнес Брайам. — Есть спорные пункты, которые можно разрешить, только бросив на весы абсолютное. И рано или поздно папа ваш, говорю вам это, придет к тому же.
— Я далек от мысли насмехаться над принципом непогрешимости. Наоборот, я говорю, что, опираясь на этот принцип, вы можете, если захотите, объявить о разводе, о котором я вас прошу.
— В этом вы ошибаетесь, — сказал президент. — Чтобы сохранить всю свою ценность, принцип этот должен применяться очень умеренно. Не надо поминутно пускать его в ход: без этого, наверное, можно сказать...
— Наверное, можно сказать, дорогой президент, что мы начинаем даром время терять, — заключил отец д’Экзиль.
Брайам любезно запротестовал.
— Вы, дорогой друг, может быть, но не я. Напротив, ничто не может быть так полезно для меня, как время от времени беседа с ученым представителем чужого вероисповедания.
— В последний раз я ставлю свой вопрос: хотите вы, да или нет, объявить о расторжении этого брака?
— Я уже вам ответил: не хочу и не могу.
— Это ваше последнее слово?
— В данный момент, да.
— В данный момент, — сказал отец д’Экзиль. — Вот термин который приводит меня в восхищение. Признайтесь, дорогой президент и друг мой: вот уже целый час, как вас мучит желание, чтобы я рассказал вам историю о банке Кроссби.
— Допустим.
Брайам подошел к двери, отпер ее. Коридор был пуст. Он вернулся к столу и сел.
— Можете начать.
— Разве у вас не курят? — спросил иезуит.
— Религия запрещает курение, — сказал Брайам. — Но знаете, — с доброй улыбкой продолжал он, — как говорил в Риме великий преосвященник Аврелий Котта, между людьми интеллигентными религия есть вещь...
И он отпер маленький шкаф черного дерева и достал оттуда ящик с сигарами.
— Выбирайте, — предложил он.
Он сам закурил сигару.
— Я слушаю вас.
Они удобно уселись в своих креслах, откинули головы и устремили глаза в потолок, к которому медленно поднимался дым их сигар.
— Приблизительно в 1848 году, — начал отец д’Экзиль, — был в Нью-Йорке банк с многочисленными клиентами, банк Уильяма Кроссби.
— Так.
— То было время, когда в Соленое Озеро возвращались первые мормоны, нашедшие золото в Калифорнии. Мормонская церковь осудила на основании формального откровения добычу этого металла. «Золото, было там сказано...»
— Избавляю вас от чтения этого откровения, — чуть-чуть нетерпеливо сказал Брайам. — Я сам обнародовал его. Можете себе представить, что я его хорошо знаю.
— Могу. Но, может быть, есть вещь, которой вы не знаете.
— Какая?
— Следующая: мормонские пионеры привезли из Калифорнии около восьмидесяти мешков золотого песку.
— Точно восемьдесят.
— Из этих восьмидесяти мешков шестьдесят два, по приказанию президента Брайама Юнга, пошли на чеканку золотых монет в пять и десять долларов, каковая операция дала возможность довести до al pari курс выпущенных мормонским банком Кортланда ассигнаций.
— Ну и что же?
— И что же! Не останавливает ли здесь нечто вашего внимания?
— Я ничего не вижу...
— А простую разницу, существующую между цифрами восемьдесят и шестьдесят два? Сколько это будет?
— Восемнадцать, верно. Шестьдесят два мешка были утилизированы банком в Ута, а он получил их восемьдесят.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25