Она или поила его каким-нибудь лекарством, или поправляла его подушки. Он с важной улыбкой, с ясной красотой всегда свежевыбритого лица позволял все это над собою проделывать.
Однажды утром на этой неделе почтальон принес отцу Филиппу письмо; оно было из Морневилля и было подписано отцом Ривом, настоятелем ордена для епархий Оригона, Ута и Калифорнии.
«Получил я ваше письмо от 20 июня, писал настоятель. Согласно плану, который вы там излагали мне, вы, должно быть, с месяц уже как покинули Соленое озеро и находитесь сейчас в области реки Гумбольдта. Так как я не знаю точно вашего нового адреса, то настоящее письмо посылаю по старому в Соленое Озеро и надеюсь, что оттуда, не задерживая, перешлют его вам...»
Затем следовало несколько инструкций, интересных только для членов ордена и относившихся к проповедованию Евангелия среди индейцев племени шошоне. Об успехах просили отца д’Экзиля сообщить как можно скорее и подробнее.
Иезуит сунул письмо себе за кушак. Он был немного бледен.
— Превосходно! — прошептал он. — Нечего больше увиливать. Вот что вынуждает меня показать ясность и мужество. Ну что ж, да будет! Сегодня же я вооружусь и тем, и другим.
И, назначив в уме место и час сражения, он стал ожидать.
Как раз в этот же день пастору разрешено было выйти из комнаты и сидеть за общим столом. Завтрак по обыкновению был сервирован под верандой. Была хорошая, немного свежая погода. В зеленой стене грабовой аллеи то тут, то там пробивались покрасневшие листья.
— Обещаю вам на десерт хороший сюрприз, — усаживаясь, сказала Аннабель.
Все время завтрака она была прекрасна и весела, как никогда. Иезуит с беспокойством смотрел на эту радость и на эту красоту.
Когда Роза поставила фрукты на стол, Аннабель показала широкий, запечатанный красным, конверт.
— Знаете ли вы, что в нем заключается? — спросила она.
«Эге! — подумал монах. — Это, верно, прибыло сегодня утром по почте».
— Что я вам говорила! — продолжала Аннабель. — Ах, вы не знаете, какой опасности вы подвергались? — закончила она, обращаясь к Гуинетту.
— Опасности? — повторил с беспокойством преподобный. — Вам угодно шутить.
— Судите сами! Неделю тому назад пришел такой же конверт, как этот, адресованный на ваше имя, господин Гуинетт. Я вскрыла его. Да, я это сделала, — смеясь, прибавила она. — Вы были разбиты, в прострации, не могли читать. А я опасалась содержания этого официального конверта.
— И... о чем же шла речь?
— И вы спрашиваете? Вы получили приказ — самый форменный, прошу верить мне — в течение недели присоединиться к армии, расположенной в Сидер-Уэлли. За вами должна была приехать повозка. Я взяла перо в руки, вернула генералу Джонстону его приказ, приписав от себя несколько строк.
— Вы решились!.. — в ужасе воскликнул Гуинетт.
— Да. И вот, что я получила с обратным курьером: передо мною извиняются, а вам дан отпуск на три месяца с того дня как местный врач, то есть доктор Кодоман, констатирует начало вашего выздоровления.
И она с торжеством бросила на стол письмо главнокомандующего.
Гуинетт схватил его, прочел внимательно и затем, положив руку на сердце, сказал:
— Годы могут пройти, а я не...
Его перебил отец д’Экзиль.
— Я тоже получил письмо, — значительно сказал он.
Наступила минута молчания. Гуинетт, которого перебили при его излияниях, старался скрыть свою злобу. Аннабель меньше владела собою. Иезуит с ужасом увидел едва заметный жест нетерпения, которым она выразила свое сожаление о том, что ей не удалось полностью выслушать благодарность преподобного.
— Вы тоже получили письмо? — все-таки спросила она тоном, доказывающим, впрочем, полнейшее безразличие ее.
— Письмо от моего настоятеля, отца Рива.
— A! — сказала она, — что же он от вас хочет?
— Он спрашивает у меня сведений о моей миссии в Идахо, которые я должен был ему отправить уже месяц тому назад... Я должен уехать.
У ней вырвался жест неприятного изумления.
— Уже! — прошептала она тоном сожаления, не бывшего притворным.
И это было все.
«А! — сказал самому себе несчастный. — Ей не пришло бы в голову вскрыть адресованное мне письмо и самой ответить моему настоятелю».
Несмотря на все, мысль эта заставила его улыбнуться.
— Правда, я не болен, — пробормотал он. — Болен... — Он, громко рассмеявшись, повторил это слово.
Пастор и молодая женщина переглянулись.
— Вы больны? — робко спросила Аннабель.
— Я, — сказал он, проведя рукой по лбу. — Разве я сказал что-либо подобное? Ах, да! Прошу прощения. Не об этом совсем речь.
Он снова овладел собою. Он повторил:
— Прошу прощения.
И прибавил, обратившись к пастору:
— Я желал бы поговорить с вами по поводу этого письма, господин Гуинетт.
— По поводу какого письма? — спросил пастор.
— По поводу этого, а также по поводу вон того, — сказал иезуит, вытащил из-за кушака письмо отца Рива и положил его на письмо генерала Джонстона.
— Когда вам угодно? — спросил Гуинетт.
— Сейчас.
В эту минуту Аннабель встала, чтобы взять что-то с буфета. Отец д’Экзиль имел несчастье неправильно понять ее движение.
— Вы можете остаться, сударыня, — сказал он. — Вы не лишняя здесь, напротив.
— Надеюсь, — высокомерно ответила Аннабель. Это высокомерие заставляло ее иногда выпрямиться, внезапно стряхивая ее обычную мягкость.
— Недоставало, в самом деле, чтобы миссис Ли оказалась лишней у себя в доме, — с рабски-угодническим смешком добавил Гуинетт.
«Я не то хотел сказать», — готов был ответить Аннабели несчастный; но замечание пастора сковало ему уста. Он задрожал весь и взглянул на него. Мужчины измерили друг друга взглядом. Затем отец д’Экзиль улыбнулся. Эта враждебная атмосфера вернула ему полное самообладание.
Без излишней перебранки, он немедленно перенес атаку на неприятельскую территорию.
— Как вы себя чувствуете сегодня, господин Гуинетт? Мне кажется, вам гораздо лучше.
На это ответила Аннабель:
— Гораздо лучше! Где же ваши глаза? Жаль, что вас не было час тому назад, когда ему надо было встать. Он был так слаб, что чуть не упал. Я вынуждена была позвать Розу, и мы вдвоем привели его сюда. Правда, Роза?
— Правда, госпожа, — пробормотала дрожащая негритянка.
— Странно! — сказал иезуит.
— Что вы видите здесь странного? — почти задорно спросила молодая женщина.
Пастор жестом успокоил ее.
— Осмелюсь попросить вас, дорогая миссис Ли, дать господину аббату возможность точно и без обиняков определить, что, собственно, он думает.
И он прибавил, намеренно скандируя каждый слог:
— Без обиняков.
— Я завел разговор именно с этим намерением, — вежливо сказал иезуит. — Обещаю вам, господин пастор, что вы будете довольны.
Он налил себе стакан воды.
— Сегодня 11 августа, — сказал он.
— Это факт, — признал Гуинетт.
— А вы оказали честь миссис Ли заболеть у нее в доме 2 июля. Прошел ровно один месяц и девять дней. Хорошо. Если я сейчас, господин пастор, употребил выражение странно относительно вашей болезни, то я дурно выразился, или по крайней мере я к частному вопросу приложил совершенно личное мнение. Сознаюсь, что есть другое определение, лучше подходящее к данному случаю.
— А какое?
— Определение несвоевременно.
— Если я верно понял, — с величайшим спокойствием ответил Гуинетт, — вы, оставляя сейчас при себе свое мнение о характере и происхождении моей болезни, желаете рассматривать только последствия ее. С этой точки зрения вы считаете ее несвоевременной.
— Совершенно верно, — сказал иезуит. — С вами просто удовольствие спорить.
— Несвоевременно. Нас здесь трое человек. Вы находите болезнь эту несвоевременной не с точки зрения моих выгод?
— Вы сами этого не пожелали бы, — с самой презрительной улыбкой ответил отец д’Экзиль.
Гуинетт и бровью не повел.
— С точки зрения ваших выгод, может быть? — осторожно допытывался он.
Иезуит еще подчеркнул выражение своей улыбки.
Гуинетт слегка побледнел.
— Нет? При этих условиях мысль ваша ясна. Продление, значит, моего пребывания в этом доме является угрозой для интересов здесь присутствующей миссис Ли.
— Совершенно верно, — просто сказал иезуит.
Тут захотела вмешаться Аннабель, но пастор снова остановил ее.
— Прошу вас, миссис Ли. Я, конечно, не боюсь и сам могу защищаться.
Он значительно помолчал.
— Я мог бы, господин аббат, напомнить вам, что под этот кров я был принят благодаря вашему покровительству. Но мне противно прибегать к доказательствам ad hominem. Можете вы мне сказать, чем вредит мое присутствие интересам миссис Ли, интересам, которые, из элементарного чувства благодарности, по меньшей мере так же дороги мне, как они могут быть дороги вам?
— Господин пастор, — сказал отец д’Экзиль, — я рассчитывал, когда ввел вас сюда, что ваше присутствие ускорит отъезд миссис Ли, а не задержит его. Я не знаю, достаточно ли ясно я выражаюсь. Если бы я мог угадать, что лейтенант Рэтледж уедет в течение недели...
Аннабель покраснела. У пастора вырвался жест целомудренного протеста.
— Если бы я мог это угадать, — с силою повторил иезуит, — то, дорогой господин Гуинетт, несмотря на вашу скорбь, несмотря на Прощание Адольфа Моно , несмотря даже на Эмерсона, вы бы никогда, слышите ли, никогда не могли рассчитывать на то, чтобы войти в этот дом. Я говорю это с ясностью, которая не может не коснуться души человека, столь предубежденного против двусмысленной речи.
— Констатирую, — сказал пастор, — что вы сыграли тогда маленькую комедию, которая обращается против вас же. Предоставляю миссис Ли судить о таком поведении. Но что я могу тут сделать?
— Вы можете уехать, — сказал монах. — Ваша должность призывает вас к вашим солдатам.
— Уже очень давно ваша должность призывает вас к вашим индейцам, — кротко сказал пастор, — так что вы не имеете права противопоставлять мне подобный аргумент. Но после всего, — сказал он, внезапно возвышая голос, — по какому праву вы требуете у меня ответа? Неужели миссис Ли дала вам это право? В таком случае мне нечего больше сказать. Говорите, миссис Ли, говорите, — пылко продолжал он. — Сейчас я умолял вас, чтобы вы молчали. А теперь заклинаю вас, говорите! Скажите, вы дали мандат этому господину так со мною обращаться?
— Я действительно получил этот мандат, — сказал, начиная выходить из себя, иезуит, — и получил его от человека, имевшего на то право. Я получил миссию не уезжать из этих мест, пока хозяйка сама не покинет их. Не так ли, сударыня?
Аннабель не отвечала.
— Какой же опасности подвергается здесь миссис Ли? — спросил пастор.
— Господин пастор, — иронически отвечал иезуит, — должен ли я напомнить вам об отвращении, которое напало на вас самих и которым вы поделились со мною в тот день, когда я встретил вас на берегу Иордана? Если пребывание в Соленом Озере не совсем прилично для методистского пастора, то почему вы думаете, что оно подходит для молодой дамы, католички?
— Теперь моя очередь напомнить вам, что вы мне ответили тогда, — любезно сказал Гуинетт: — Мы носим опасности в себе самих. И, как мне кажется, мы поступаем несправедливо относительно миссис Ли, если предполагаем в ней столь слабую душу...
— Господин пастор... — сказал, теряя терпение, иезуит.
Но он сдержал себя. Ему удалось даже улыбнуться.
— Как я жалею о нашей напрасной ссоре! Не лучше ли рассмотреть прямо факты? Видите ли, господин Гуинетт, я обещал, и миссис Ли знает это, охранять ее и помочь ей выехать из Соленого Озера. Вы, с другой стороны, это, правда, — и звук его голоса имел в себе что-то невыразимое, — по состоянию своего здоровья не можете сейчас уехать из города.
— Не правда ли? — порывисто спросила Аннабель.
— Хорошо! Но нет ли способа уладить все это? Пусть миссис Ли уезжает! А вы можете остаться здесь. Ее отъезд вовсе не влечет вашего отъезда. Ее уход, конечно, незаменим, но в конце концов должны же найтись в Соленом озере сиделки, которые могли бы ее заменить, если не в отношении усердия и преданности, то, по крайней мере, в отношении фактического ухода. Мне кажется, например, что Сара Пратт...
Отец д’Экзиль говорил вполне чистосердечно и не заметил исполненного ужаса взгляда, который бросил на него Гуинетт, или, если заметил, не понял причины его.
— Сара Пратт или Бесси Лондон, или всякая другая, — продолжал он, — если допустить, что мужского ухода недостаточно.
— Я никогда не буду помехой покою миссис Ли, — изменившимся голосом сказал Гуинетт.
— Я никогда не сомневался в этом, — ответил отец д’Экзиль.
— Ну, что же, кажется, все затруднения теперь устранены?
Наступило молчание, во время которого иезуит считал, что он выиграл дело.
Тогда послышался отчетливый и дрожащий голос Аннабель, которая говорила:
— Я не уеду из этого дома, пока совершенно не восстановится здоровье мистера Гуинетта.
— Значит, вы будете жить здесь столько времени, сколько ему захочется, — хладнокровно констатировал отец Филипп.
— Господин аббат, — кротко произнес Гуинетт, — вы как будто переступили через все границы.
— Вы на самом деле переступили их, — сказала Аннабель Ли.
Преподобный, очевидно, понял, что наступил момент, когда ему надо сделать решительный ход.
— Вы, конечно, поймете, сударыня, что мое присутствие под вашим кровом отныне несовместимо с присутствием этого господина.
— Я сам того же мнения, — сказал отец д’Экзиль, в эту минуту не сомневавшийся в успехе.
— Миссис Ли должна высказаться, — сказал Гуинетт, знавший, что у него на руках имеются козыри, о которых не знал его противник.
Аннабель, не отвечая, поникла головой.
Отец д’Экзиль побледнел.
— Вы не слышали? — сурово спросил он ее.
Она взглянула на него умоляющими глазами, глазами загнанного животного. Но упорно молчала.
— А! — сказал он, — хорошо, этого достаточно, я понял.
Он повторил:
— Я понял.
Аббат встал.
— Через несколько часов, сударыня, ваше молчаливое желание будет исполнено. Вы будете избавлены от моего присутствия.
И вышел.
С Гуинеттом, когда он остался наедине с молодой женщиной, сделалось дурно. Он покачнулся и едва не упал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25