Можно же поесть в городе Соленого Озера, если иметь деньги, особенно в такую ночь, которая кажется праздничной.
Опять темный лабиринт улиц, и опять свет. На этот раз лавка, это настоящая лавка. На окнах холщовые, красные с белым, занавески. Это лавка. Но что же там в самом деле продают? Ах, не все ли равно! Лишь бы это были съедобные вещи. Аннабель входит. Сморщенная старуха вяжет там. При виде входящей Аннабель она кладет в сторону свое вязанье.
Испуганная Аннабель молчит.
— Гм! гм! — произносит старуха.
В глубине лавки полуоткрыта дверь, и оттуда слышатся странные звуки. Аккордеон. Музыка пьяных.
— Здесь у вас весело, — бормочет Аннабель.
— Мы имеем право на это, — сухо говорит старуха. — Сегодня годовщина открытия Орима и Томима Джозефом Смитом. Церковь одобряет эти празднества, даже предписывает их.
— Я есть хочу, — сказала Аннабель.
— И пить тоже, держу пари. Пройдите туда. Вы будете есть и пить, и не одна, моя красавица. Одиночество не для молодых и красивых девушек. Цена всего два доллара, которые вы скоро сумеете вернуть себе, но, конечно, при условии не устраивать скандала.
Твердым шагом входит Аннабель в чулан. При входе туда она вспоминает о вчерашнем храме, о храме, в котором она сделалась миссис Гуинетт. Ах! в этой благословенной Господом стране дурные места похожи на церкви и не более печальны, чем те. Но здесь, по крайней мере, едят и пьют.
Особенно пьют... О свирепая зерновая водка! Что сказали бы бедные крестьяне Киллера, которым их маленькая госпожа проповедовала когда-то воздержание, если бы они увидели ее в эту ночь! Но они далеко, за кудрявящимися морями, и никогда не увидят они ее.
Если слово пьяный имеет смысл, то Аннабель в первый раз в своей жизни была пьяна, уходя из этого странного места. Молодой мормон, жеманный и красивый, пошел за нею. Он обнял ее за талию и старался целовать ее, что ему иногда удавалось, на особенно темных улицах. «Вы знаете ли, кого вы так целуете?» — смеясь, сказала она ему. «Какое мне дело! — сказал он. — Ты мне нравишься. Какое мне дело!» — «Ах, правда! Ну, хорошо! Я — миссис Гуинетт, законная жена брата Джемини, о котором вы, может быть, слышали...» Но молодой, красивый мормон был уже убегающим темным силуэтом, не интересовавшимся дальнейшим.
Холодный ночной воздух отрезвляет и возбуждает аппетит. Впрочем, Аннабель очень мало ела. Она больше пила, имею честь повторить это. Но когда она проходила мимо своего дома, она без труда узнала его, узнала дом, в котором оставила полуотпертую дверь. Она вошла, заложила дверь цепями и задвинула задвижку.
В кухне потухающее пламя очага лизало чугунные таганы и отражалось в черных и белых плитах.
Осталось ли что-нибудь поесть в этой кухне?
Аннабель схватила скамейку, притащила ее к темной стене, влезла на нее и достала таким образом до полки; она провела по ней руками. А! чугунок, чугунок с остатками рагу из бобов, приготовленных по рецепту Ригдона Пратта...
Аннабель сняла котел и уселась с ним в уголку у огня. Там, без вилки, без ложки, погружая руки в черный застывший соус, она жадно все съела.
Когда она опорожнила чугунок, она тут же оставила его. Носовой платок ее был неизвестно где. Она вытерла губы и руки какой-то темной тряпкой.
Лестница, по которой она поднялась, спотыкаясь, в свою комнату, была погружена в мрак. Она снова уселась на свой чемодан и так и сидела, похожая на бедную эмигрантку, которая ждет в порту, на берегу туманных волн, пока прозвонит час отплытия судна, которое увезет ее.
Бежать, уйти! Но уже не было на этом рейде судна, которое могло бы увезти Аннабель Ли.
Целый следующий день, субботу, она, неподвижная и угрюмая, провела в этой комнате, ожидая своего господина, боясь только одного: что он, чего доброго, не придет.
Но он со слишком большим уважением относился к мормонским законам. Девяти часов еще не было, как он постучал в дверь.
— Войдите, — пробормотала она.
И уже он обнимал ее, расточая ей нежности и упреки. Она не могла защищаться ни против тех, ни против других, и даже принимала их, как счастье.
В один из первых дней ноября Аннабель захотела посмотреть свою виллу.
Было три часа. Головешки стали краснее в очаге кухни, где Аннабель сидела одна и лущила горох. Вдруг она поднялась, накинула на голову платок и вышла.
Дом Гуинетта был построен в юго-восточной части Соленого Озера, недалеко от священной ограды, окружающей город своеобразной круговой дорогой, засаженной березами, белевшими при наступлении вечера. Когда Аннабель миновала ограду, настал вечер.
Она шла очень быстро вокруг этого проклятого города.
Она никого не встретила, за исключением группы ребят, которые вместо того чтобы учиться, шлялись по улицам, Убежав от библейской ферулы, эти маленькие мормоны приняли ее с шуточками, совсем не подходящими их возрасту. Сначала она не понимала их сарказмов. «Что у меня такое? Может быть, дыра на моей шали!» Вдруг она уловила смысл: она громко говорила. Констатирование этого сильно потрясло несчастную, она сама не знала, почему. Она ускорила шаг, почти побежала. Мимо нее пролетел камень и покатился по дороге. Затем дети отстали от нее.
Небо побелело. Маленькие веточки берез забирали ее в плен своими тонкими кончиками. С поля взлетела птичка, серая с черным, и уселась на одном из деревьев впереди на дороге. Аннабель замедлила шаги. Когда она проходила около птички, та два раза приподняла хвостик снизу вверх, но не улетела.
Теперь она подошла к перекрестку дорог, у которого возвышался бельведер, бельведер, в котором она и отец д’Экзиль присутствовали при входе американских войск в Соленое Озеро... Прошло еле четыре месяца! Сан-Луи на берегу Миссисипи, со своим монастырем урсулинок, большой город, гостеприимный для молодой девушки-католички, не отказавшейся от своей веры. Аннабель не остановилась у бельведера.
Вот, наконец, вилла с ее порталом и с прекрасной маленькой аллеей сикомор. Аннабель, вдруг охваченная сильным волнением, не решилась позвонить у портала.
Она ожидала, что найдет дом запертым, окруженным зловещей тишиной, пустым, так как она никогда не смела спросить своего страшного господина, что он сделал с ним.
Вместо этого окна были раскрыты, и на веранде виднелся белый силуэт молодой женщины.
Идя вокруг конюшен, Аннабель взяла в сторону, через поле. Сзади огороженного пространства шла дорога с забором. Аннабель пустилась по этой дороге, затем, уцепившись за кусты, она взобралась на верхушку забора. Оттуда виден был почти весь сад.
Он показался ей до того измененным, что она чуть не вскрикнула. Вместо привычных ей массивов и лавровых деревьев, правильной шашечницей была расположена пахотная земля. Посреди этой шашечницы согбенный человек ковырял заступом коричневые глыбы.
Двое детей, в трико конфетного цвета, с волосами цвета бледной меди, с розовыми лицами маленьких англосаксонцев, смотрели, как он работал.
В конце сада послышался призыв. Силуэт женщины, который Аннабель заметила на веранде, появился там.
— Фред! Мэри! Идите кушать.
Дети ушли. Тогда Аннабель в свою очередь позвала полузаглушенным голосом:
— Кориолан!
Человек не повернулся. Он ничего не слыхал.
— Кориолан! — громче повторила она.
Он подскочил, выпрямился, кинул беспокойный взгляд в ее сторону, но не увидел ее.
— Здесь, — звала она, — здесь.
И ветки на заборе зашевелились.
— Ах! Госпожа! — сказал Кориолан.
Теперь он был возле нее. Он видел ее, уцепившуюся за ежевику, раздиравшую ей руки. И у него тем не менее не вырвалось жеста, чтобы помочь ей соскочить в сад.
Он ограничился тем, что повторял:
— Госпожа!
И еще сказал:
— Госпожа, и так одета!
На Аннабель было бедное платье из черной саржи, заплатанное на локтях; старое, почти изношенное платье Сары Пратт.
Она сделала жест, словно говоря: не стоит обращать внимания.
— А ты? — быстро спросила она.
Тут только Аннабель заметила, что он согнулся, что он одет тоже в лохмотья, и что у него тот сероватый цвет лица, который бывает у негров, перенесших большие страдания. Она пожалела о своем вопросе, хотела взять его обратно.
— А Роза?
— Роза... — сказал Кориолан.
Он неопределенно махнул рукою.
— Она все здесь? — тихо спросила Аннабель.
Кориолан не ответил. Потухающий день вызвал на его железном заступе темно-синие отблески.
— Нет, — сказал он наконец, — ее нет здесь.
— Где же она?
— В Висконсине.
— Она покинула тебя?
— Это не ее вина. Мистер Уэнемекер, агент топографической службы Союза, был переведен в Милуоки. Он увез Розу с собою.
— Он увез ее в Милуоки?
— Потому что он купил ее, — очень коротко сказал Кориолан.
— А! — прошептала Аннабель.
И спросила еще тише:
— А ты?
— Я остался здесь. Мистер Тотл, кассир банка Кингид, купил меня вместе с виллой.
— Вместе с виллой... — повторила Аннабель.
— Да, — сказал негр. — Мистер Гуинетт хотел и Розу продать вместе со всем остальным, ничего другого нельзя сказать. Но миссис Тотл сама умеет готовить, и муж ее требует, чтобы она сама занималась в кухне. Значит, Роза им не нужна была. Вот почему мистер Гуинетт продал ее мистеру Уэнемекеру.
— Мистеру Уэнемекеру... — повторила Аннабель.
С минуту они молчали. Над домом поднимался синий дым. В молчании Кориолана не было ни тени упрека.
— Мне надо уйти, — сказал он наконец. — Надо лошадям корму дать. Хозяин не любит, когда опаздывают.
— А добр он к тебе, этот мистер Тотл? — спросила Аннабель.
— Да, — сказал Кориолан.
И он тише прибавил, глядя в сторону виллы:
— Когда я не опаздываю.
— А если ты опаздываешь? — настаивала несчастная.
Негр молчал.
В ту же секунду в серой тьме раздался в глубине сада громкий и сухой голос:
— Булл! Булл!
Кориолан задрожал.
— Булл! Булл! Скажите мне, пожалуйста, куда девался этот болван Булл!
— Здесь, масса, здесь! — кричал негр дрожащим голосом.
— Булл? — спросила Аннабель.
— Это — я, — быстро сказал негр. — Мне переменили имя.
— А! — прошептала она, — ему — тоже!
— Булл! Булл! Да где же ты, скотина?
— Здесь, масса, здесь.
— Если госпожа еще будет здесь через полчаса, когда я кончу...
— Ступай, — сказала она, — я подожду.
Он убежал. Как только силуэт его исчез в тени виллы, она выпустила ветви ежевики и тоже пустилась бежать по дороге.
Была уже ночь, когда она вернулась к своему мужу. В кухне у стола сидел Гуинетт и читал. Сара собирала на стол.
— А, вот и вы! — сказала она, когда Аннабель вошла.
Молодая женщина ничего не ответила. Она взяла стул и села в уголку, около огня.
— А горох? — продолжала Сара. — Ведь вы еще не вылущили его?
Аннабель продолжала молчать.
— Вы, может быть, объясните почему? — раздался недовольный голос Сары.
В очаге зажглось маленькое полено, побелело и покраснело. Аннабель не сводила с него глаз.
Гуинетт положил книгу на стол и спросил своим важным, прекрасным голосом:
— Что случилось, дорогая Сара? Что у вас там?
— Случилось то, — сказала она, — что мадам, — и она указала на Аннабель, — еще один раз не сделала того, что ей следовало сделать. Мадам очень нравится садиться за стол перед дымящимся блюдом. Но сварить его — это другое дело.
— Успокойтесь, дорогая Сара, успокойтесь, — сказал Гуинетт. — Анна, несомненно, первая жалеет об этом... Не правда ли, дорогая Анна?
Аннабель взяла кочергу в руки и принялась разбивать маленькие гранатовые угли.
— Пусть она вылущит горох, — сухо сказала Сара. — Что касается меня, то я пальцем не пошевельну. И во всяком случае мы будем обедать сегодня не ранее восьми часов вечера.
— Мы будем обедать, когда поспеет обед, — со спокойной покорностью сказал Гуинетт. — Анна должна быть достаточно наказана мыслью, что она причина этого опоздания. Настаивать на большем, дорогая Сара, было бы немилосердно. Передайте ей миску, пусть она кончит то, что начала.
Сара повиновалась. Аннабель все еще не трогалась с места.
— Ну, что же! Что вы делаете? — внезапно вскричал Гуинетт.
— Она с ума сходит! — взвизгнула Сара.
Аннабель совершенно спокойно опрокинула над очагом миску, в которой был уже вылущенный горох.
Сара кинулась на нее, но у нее едва хватило времени отскочить в сторону: миска, задев ее висок, разбилась о стену.
— Анна! — закричал Гуинетт, омерзительно побледнев.
Он схватил ее за левую руку, но тотчас же отпустил ее.
Он получил со всего размаху самую полновесную пощечину, какой когда-либо был пожалован здесь на земле служитель Всевышнего!
— Сумасшедшая, сумасшедшая! Я это говорила, она сумасшедшая, — выла Сара.
Аннабель стояла, прижав ладони к вискам, и, молча, смотрела, как оба они бесновались. Затем разразилась нервным хохотом, которому, казалось, конца не будет.
Глава восьмая
— Это ты, Бесси! Ты...
Аннабель присела на своей постели. Похудевшей рукой проводила она по лбу своей сиделки.
Ничего не изменилось в светлой и пустой комнате. Только маленький столик у кровати был уставлен флаконами с желтоватыми лекарствами.
Аннабель повторила жалобным голосом:
— Каким образом ты здесь, Бесси?
Молодая женщина, стоя на коленях, целовала прозрачную руку выздоравливающей.
— Я тебя несколько раз видела, Бесси. Теперь я припоминаю. Я не знала, что это ты. Я не могла знать. Я была очень больна; не правда ли?
— Очень, очень больны, — сказала Бесси.
— Но теперь мне лучше, я чувствую. Дай мне зеркало.
Бесси сняла с гвоздя маленькое круглое зеркальце и поднесла его Аннабель. Та, улыбаясь, смотрела на свое худое, бледное лицо.
— Мне отрезали волосы, Бесси. Скажи, пожалуйста, мне их отрезали, или они сами вылезли?
— Они сами вылезли, госпожа.
— Сами вылезли. Чем же я была больна? Тифом, может быть?
— Воспалением мозга!
— А воспалением мозга! Тогда тебя попросили, чтобы ты ухаживала за мною, и ты сейчас же пришла, как и в первый раз, правда, дорогая Бесси?
Бесси налила в чашку какой-то отвар.
— Выпейте, — дрожащим голосом сказала она.
— Как и в первый раз, помнишь, Бесси, на вилле? Роза не знала, что со мною, еще меньше знал Кориолан. А отца д’Экзиля не было. Это было в марте, не правда ли?
— Да, в марте, — сказала Бесси.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25